Because The Night...

Февраль-март 1968 года Патти отчаянно хотела пойти на музыкальный концерт, однако совершенно точно помнила, как у них обстояли дела с деньгами. Иногда ей трудно было предсказать, какие расходы последуют в следующем месяце, а поэтому все желания о незабываемом вечере со временем забывались. У них с Робертом был проигрыватель, пластинки, заезженные по не одной сотни раз, а также бесшумное помещение, где бы из не стал никто тревожить. Приглашая Дженет к себе домой, они заслушивали до дыр первый альбом The Doors, и Патти в своем роде чувствовала странное единение с Джимом Моррисоном, словно они знали друг друга слишком хорошо, но об этом она, конечно же, никому не говорила, даже Дженет. С удивленным криком Патти была поднята в воздух, и сильные руки кружили ее, пока не показалось, что почва стала уходить из-под ног, а в глазах все темнело. Она совершенно не ожидала, что Роберт сделает что-то подобное, поэтому бросила на него немного заинтригованный взгляд, пока он шуршал карманами своей куртки, вытаскивая оттуда небольшие клочки бумаги. Перед Патти лежали два билета на концерт The Doors, выступление которых вот-вот должно было состояться в городе. Патти не знала, откуда у него эти билеты, как он их получил и что ради этого сделал, однако она видела, как отражалось счастье и в его глазах, а поэтому просто не могла не обнять мужчину в ответ, беря его руки в свои и мягко улыбаясь, зная, что такое выражение лица принадлежало только ему. — Знакомые отдали, они уезжают на время в Детройт, поэтому эти клочки перешли мне по доброй воли. Придется надеть что-то удобное, чтобы мы там выстояли, — его пальцы гладили ее черные, как смоль, пряди волос, пока она лишь держалась за Роберта сильнее, не давая ему от себя отойти. — Но ты же мечтал пойти на Тима Бакли, говорил, что у него феноменальные концерты должны получиться. — Нет, настоящая звезда совершенно другая, и я думаю, она еще добьется своего большого успеха, дойдя до самой вершины, — Роберт улыбнулся в ответ, придвигая Патти ближе к себе. — Она? — Да, ее зовут вроде бы Дженис, и она великолепна. Этот голос с хрипотцой и необыкновенным сочетанием блюза сделает из нее роковую красотку, я в этом даже не сомневаюсь. В таких людях всегда есть задатки и неограниченный потенциал, который нужно куда-то вкладывать. — А остальные? — со стороны Патти лишь продолжались сыпаться вопросы вроде переспроса, но ей любопытно становилось абсолютно все. — То, что Джим Моррисон и его группа велики и мощны, я в этом не сомневаюсь, но чувствую, что у всего будет недолгое время, прежде чем мы вокруг начнем меняться, — он притянул Патти окончательно к себе, вдыхая запах ее дешевых духов, которые она совершенно недавно подобрала у Джуди. — Время все покажет, не так ли? В любом случае, я первый раз в своей жизни иду на концерт, — она тихо рассмеялась, слыша, как рядом с ней также смеется и Роберт, сдерживающий себя всеми возможными способами. — Я тоже, — прошептал Роберт, утягивая ее на кухню, прежде чем чайник успел закипеть, и они комфортно устроились на полу, вдыхая запах дешевого растворимого кофе и вчерашних булочек из пекарни, которые они буквально выхватили последними с прилавка. — Я тоже. Странное чувство эйфории разливалось внутри, стоило им обоим пройти за ограждения и заметить среди большой толпы Джима, передвигающегося так по сцене, будто она была его целой жизнью. В этом состоянии транса было что-то такое, что цепляло моментально глаз, а Патти все больше и больше проникалась к мысли, насколько оба они похожи с Моррисоном. Странное отражение, которое она видела в нем и в себе, притягивало ее с небывалой силой, заставляя ощущать, как внутри все дрожит и переливается от восторга и одновременно ужаса, что такого она не сможет уже никогда увидеть. Джим напоминал ей в чем-то себя: одновременно зажатый и непоколебимо уверенный в себе и своих возможностях. Роберт с радостью наблюдал за Патти, которая не сводила за такое долгое время глаз со сцены и лишь изредка протягивала к нему свою руку, чтобы держать ближе к себе и делиться одним и тем же восторгом, который они испытывали вместе до самого конца. Уже поздно вечером они возвращались через «Двойку», наслаждаясь долгой прогулкой по шумным улицам, покупая дешевую бутылку эля, которую они распили на двоих. Волосы Патти развевались на ветру, то и дело попадая на лицо Роберта, однако никто из них не хмурился и не ворчал, лишь только тихие смешки переходили друг от друга, когда они направлялись на Холл-стрит, чтобы наконец-то завалиться спать на узкую, неудобную кровать до следующего утра, когда снова придется вставать на работу. И так непривычно было убирать улыбку с лица даже на работе, когда с восторженным придыханием Патти ведала Дженет о концерте, о группе, о том, что, возможно, Роберт умудрится раздобыть еще одни билеты, если выпадет такая возможность. И Дженет искренне радовалась за подругу, протягивая к ней навстречу руки для коротких, но таких теплых объятий, лучезарно улыбаясь подруге, которая совершенно не говорила, что между ней и Робертом все же не совсем все было так, как раньше. Патти не хотела углубляться в подробности и копаться в себе, ведь именно это меньше всего нравилось Роберту в девушке, сродни близнеца для него, его собственного отражения в зеркале, которое никогда не менялось. За такое короткое время у них с Робертом появилось большое количество общих знакомых, то и дело заходящих к ним в квартиру вместе с едой, карандашами или модными журналами, которые Роберт тут же пускал на переработку, чтобы в дальнейшем вышла из гладких страниц великолепная аппликация. Однако не только на рисунках и живописи завязывалась дружба с остальными людьми, ведь Патти постоянно манила музыка, и строчки песен одна за другой оставались в памяти, чтобы потом их претворять в жизнь. Ее глаза горели от того восторга, стоило заговорить о предстоящих альбомах или лирике внутри каждой песни, строящейся на невообразимых аллюзиях, как Роберт сразу же уходил в тень. Он знал, что это та самая территория, в которой оставалось слишком много белых пятен лично для него. Эд Хансен оказался одним из немногих знакомых, которые с легкостью могли удержать внимание обоих и не вызвать ни у кого ревности, однако Эд все казался тем же самым чудаком, как и Патти с Робертом, постоянно оборачивающихся назад, когда кто-то говорил об их странной инфантильности. Однажды он сумел притащить новую пластинку The Byrds, поставив в проигрыватель песню со словами «Ты обязана просто ее послушать. Вот твое истинное предназначение!», и Патти лишь удивленно вскинула брови, совершенно не понимая посыла его действий что-то в очередной раз доказать ей. Однако песня проникла глубоко в ее сознание, так и оставив где-то на подкорках это ослепительно простое название «So You Want To Be A Rock’n’Roll Star». И кто бы мог подумать, что спустя столько лет эта песня в какой-то мере станет пророческой. В другой вечер последних зимних дней, на порог Патти и Роберта постучался сосед, когда Роберт кое-как на себе завязал неплотно халат и вышел к входной двери, смотря позади, как Патти потягивалась в постели, переворачиваясь на другой бок и сильнее натягивая на себя теплое одеяло под самый подбородок, раз сам Роберт оставил ее одну. Конечно, когда ему сообщили новости, он нисколько не удивился, лишь помня одну простую истину, что у Эда не все было в порядке с головой, и ему совсем не хотелось будить Патти и поднимать ее с теплых простынь, чтобы идти по холодной улице в поисках их знакомого, который в этот раз от очередного трипа залез на одну из высоких крыш домов в этом районе и собирался прыгнуть, совершенно не соображая, что он находился под состоянием наркотического опьянения. — Патти, проснись, ради Бога, нам придется собраться и пойти сейчас по улицам искать этого придурка Эда, — начал Роберт, скидывая с себя халат, совершенно не стесняясь в ярком свете своей наготы, и натягивал впопыхах одежду, протягивая удобные собственные брюки Патти, а также футболку, чтобы она слишком долго не возилась с тем, в чем ей стоило пойти во враждебный мир в поисках Эда. — Что он опять натворил? — спросила она сонно, стараясь не промахнуться со штаниной, когда Роберт уже стоял у входной двери и ждал ее, немного раздражаясь от ее таких медленных действий. — Залез на крышу, стоит и ноет там, считая себя гигантской птицей, учащейся летать. Я ему говорил же, что нельзя слишком много принимать за раз кислоты. Вреда, конечно, не будет, а вот риски остаться без жизни весьма высоки, — в его голосе слышалась злость, однако стоило Патти всего лишь легонько дотронуться до его руки, как его гнев быстро улетучился, а на лице появилось подобие улыбки. — Нам стоит поторопиться, пока он не стал еще прыгать, — Патти оглянулась по всей спальне в поисках безделушки, пока не наткнулась на черного ягненка, того самого, которого ей подарил Роберт на Рождество, и даже нисколько не задумывалась, что, возможно, могла потерять эту фигурку раз и навсегда. Они бродили по улицам, ежась от холода, пока не заметили вдалеке фигуру, стоящую на самом краю. Пару пожарных лестниц, ступени, потом несколько этажей, и вот они уже стояли почти там же, где и Эд, и Роберт, находя в себе силы заговорить, пытался уболтать чудака не прыгать, хоть и прекрасно понимал, что под кислотой мало кто мог вообще здраво мыслить. Его мягкий и в некоторой степени наставнический голос доходил прекрасно до их друга, пока Патти протягивала ему игрушку и хватала за руку, чтобы быстро стащить его с бордюра в свои объятия. — Ничего, я сделаю тебе еще одного, если хочешь, — прошептал Роберт, когда он вернулся домой уже после рассвета солнца и лег рядом с ней, все еще пытающейся себя согреть после всего, что случилось. — По крайней мере, Эд в безопасности, — шептала Патти, мягко скользя в его объятия, прекрасно понимая, что через полтора часа ей придется уже вставать на работу. — Остальное не имеет значения. — Да, не имеет, — вторил тихо Роберт ей в ответ, сильнее прижимая ее к себе, стоило им крепко заснуть, отчего Патти в тот день даже умудрилась проспать собственную работу. И как же хорошо, что все обошлось лишь гневом начальника, а не выговором. Они звонили пару раз после этого Эду, пытаясь узнать о его самочувствии, о его делах и работе, однако тот всегда отвечал, что у него все хорошо, даже если это так далеко не было. Но со временем связь с ним окончательно оборвалась, а Роберт все никак не могут подарить ей черного ягненка, который так много значил для нее. Что стало гораздо страшнее — потерять подарок или друга? Наверное, и то, и другой, но Патти конечно не была в этом полностью уверена. По вечерам Патти возвращалась с работы совершенно изнуренной и опустошенной, что только горячий чай и теплая ванна, могла ей помочь, которую Роберт ей готовил перед самым ее приходом, снимая аккуратно с ее плеч одежду и ставя на подложку кружку с черным чаем, садясь рядом с ванной, и продолжал рисовать дальше, изредка даря ей редкий улыбки или задумчивый взгляд. В такие моменты они оба оставались молчаливыми, и нередко между ними таилось напряжение, однако засыпали они всегда в обнимку, и Патти совершенно не обращала внимания на то, как часто они перестали разговаривать друг с другом, используя вместо слов лишь одни только вербальные жесты. Ее рука по утру коснулась спутанных кудрей на его голове, и Роберт лишь сильнее жмурился, приоткрывая глаза, когда получил от Патти поцелуй в лоб и щеки, и от этого он лишь только рассмеялся, неотрывно смотря на нее и пытаясь запомнить ее искреннюю улыбку перед очередным рабочим трудным днем. Наверное, таких дней стало несколько меньше, но они оба по-прежнему наслаждались такими тихими моментами вдвоем, совершенно не заботясь о следующих часах сбора, готовки и поездки до своих рабочих мест. — Ты как? — спросила он, беря ее руку в свою и притягивая ее за талию ближе к себе, чтобы она не смогла просто так подняться с кровати. — Ничего, могло быть и хуже. Давно я не помню, чтобы спала нормально, — Патти зажмурила глаза, ощущая его пальцы, скользящие по предплечью и волосам, которые она так и не успела нормально вымыть за последние несколько дней, однако Роберта эта неопрятность и вовсе не заботила. — Можешь полежать еще немного, а я приготовлю завтрак, — сказал он, поднимаясь наконец-то с кровати, оставляя Патти в одиночестве, когда сковороды и кастрюли загремели по столам в соседней комнате. Он все еще сомневался, когда стоило везти Патти к родителям. Если честно, он боялся к ним и вовсе приезжать, потому что неодобрение отца и наигранная радость матери его раздражала сильнее всего. И он не хотел ставить Патти под удар, потому что его предки могли посчитать их существование совместное сущим беспорядком и позором, как для будущего семейства, так и для самих родителей Роберта. Он оглядывался назад и смотрел с радостью на семью Патти, что так благосклонно их приняла, даже не заботясь о том, что они не женаты и совсем уж не так давно. Казалось, что они настолько одобряли выбор дочери, что сложно было переубедить их в обратном, будто Роберт смог бы испортить их девочку. Но с его предками дела обстояли совершенно иначе. Он ненавидел своего отца и до сих пор пытался избавиться от его влияния, а также жутко озирался всегда на мать, считая еще с одиннадцати лет ее инкубатором для рождения детей, потому что это и было единственное занятие, на которое годилась она. Он всегда прятал свои внутренние желания, особенно после того случая с кражей журналов, однако Роберт обещал, что никогда больше не подведет отца и не станет позорить его. Однако с месяцами, когда в его жизнь прочно вошла Патти, Роберту становилось совершенно плевать о том, что могли бы подумать остальные. В конце концов, это балы их жизнь, их будущее и стремления, которые они не собирались губить из-за устаревших взглядов его родни. И если бы выпал шанс хотя бы отвезти Патти на ужин, то не раньше апреля, когда станет в семье все более-менее спокойно. Настолько увлеченный своими мыслями, он даже не заметил запах гари и обожженную руку, когда Патти отдирала со сковороды завтрак, а потом мягко обрабатывала ладонь Роберта, легко скользя лишь кончиками пальцев по изгибам его кожи, накладывая легкую повязку, чтобы она не сильно бросалась в глаза в течение всего остального рабочего дня. — Будь осторожней в следующий раз, пастушок, — мягко проговорила она, трепая по щеке, стоило лишь только Роберту улыбнуться и поцеловать внутреннюю сторону ее запястья в знак благодарности. — С тобой всегда можно быть в защите и тепле, — его слова ярко расцветали в груди Патти, как и ее глаза, лучезарно сверкающие в полутемноте комнаты. — Когда мы вместе, то свернем и горы. А теперь давай уже поедим твой сгоревший завтрак, на булочки сегодня денег, к сожалению, ни у кого из нас нет, — Патти взяла его за другую руку и усадила за стол, ставя перед ним тарелку, когда они завтракали подгоревшей яичницей с овощами и бобами. В первые серые дни марта Патти возвращалась домой раньше, чем Роберт, однако они сразу же после ужина садились за рисунки, не отвлекаясь ни на минуту, что это становилось похоже на своего рода соревнование, а после устало падали на кровать, пытаясь лишь сильнее погрузиться в объятия, целуясь, дотягиваясь губами до всех открытых участков кожи, а потом снова вместе засыпали, продолжая изредка скользить по обнаженным рукам и ногам, переплетаясь телами и душами до самого раннего пробуждения. В те дни он снова стал обращаться все чаще и чаще к религии и мистики, пытаясь смешивать в рисунках два компонента, как одно единое целое, и его Мадонны становились все причудливей на фоне различных пентаграмм, а порой и несколько футуристичные картины в стиле шкатулки, внутри которой было изображение Девы Марии с младенцем на руках, на другой стороне апостолы, а где-то на внутренней стороне крышки голова Сатаны с высунутым языком и яркими глазами, смотрящими прямо людям в душу. Это нагнетало одновременно и страх, и вызывало восхищение. Патти лишь могла только удивляться, как быстро росла у него смена настроения и идей. Роберт слишком быстро загорался и потом его сложно было остановить, но если у идеи не находилось применения, то Роберт ее забрасывал, даже несмотря на возгласы и протесты Патти, которая всегда с восторженным взглядом смотрела на его работы, и втайне гордилась тем, какой потенциал он еще мог раскрыть в скором будущем. — Ты работаешь над идеей сада? — спросила Патти, мягко окликивая его, когда смогла освободиться от мытья посуды за несколько дней ее накопления. — Да, и я думаю, что мы должны попросить моего однокурсника нас сфотографировать, это будет феноменально, — восторгался с ноткой гордости Роберт, смотря на их отражение в зеркале, видя, как Патти лишь сильнее прижимается к нему. — Хм, ты знаешь, что я думаю об этом. — Да брось, все пройдет наилучшим способом, просто меньше думай об этом, остальное предоставь мне, милая, — он редко ее так звал, но Патти безумно нравилось это тихое обращение, срывающееся с его губ, что она готова была следовать за ним куда угодно и за что угодно, лишь бы он продолжал повторять эти слова снова и снова. Роберт был полон решимости нарисовать Райский Сад Тантристов и его охватывала небывалая буйность фантазии, когда он пытался изобразить все в несколько мультяшном виде, но обнаженные фотографии их тел до сих пор вызывали у Патти нерешительность и сомнения, ведь обнаженной ее мало кто видел, кроме Роберта и парочки ее друзей, но выставлять такое на фотографии… У Патти бежали мурашки по коже, стоило ей только разок подумать о такой дикой идеи. Шрамы и затяжки на животе все еще немного беспокоили ее, но Роберт один единственный раз уже высказался на этот счет и менять свое мнение он больше не хотел. Для него она выглядела прекрасной в любом виде. И все же Патти так или иначе согласилась на эти снимки, стараясь прятать широкими ладонями Роберта то, что казалось ей несовершенным, но вся эта зажатость и скованность выдавала их с головы до ног, так как до этого ни один из них ничего подобного в своей жизни еще не делал, и казалось это несколько дико поначалу. Когда Патти увидела фотографии, она тут же высказала Роберту свое мнение, которое полностью совпадало с его, и попросила взять ее старый фотоаппарат, чтобы сделать их личные снимки дома, но тут у пастушка уже давно пропал интерес, ведь срисовывать с фотографии их личные портреты и проявить настоящие снимки с декорациями это совершенно другое дело. В итоге идея о саде далеко была заброшена. В следующие несколько дней Роберт решил наконец-то снять ковры со стен и покрасил старые простыни краской из баллончика в черные и лиловые тона, отчего их спальня стала смотреться несколько темнее и стильней, а вместо их маленького прикроватного алтаря, на стенах теперь висели гравюры и картины с религиозным содержанием, все это они находили на различных барахолках, где люди практически отдавали задаром, либо на помойках, куда соседи нередко выбрасывали ценные предметы, и тащили все это обратно в дом. В другой раз Патти обнаружила его в спальне в монашеской рясе, читающим книги по оккультном искусстве, и он просил их приносить еще больше, откуда он вырезал пентаграммы, различные рисунки и пытался их притворить в жизнь, ставя все это наравне с гравюрами и иконами, что делало их комнату в разы странней, чем было раньше. Однако Патти спокойно переживала эти моменты вместе с Робертом, поддерживая его в любых начинаниях, зная, что ночами он будет либо рисовать, либо ее обнимать, прижимая к своей груди, а утром иногда и вовсе пускаться в авантюры под простынями, полностью ее отвлекая от сборов к работе. Да, иногда на них и такое находило, когда Роберт прибывал в очень хорошем расположении духа. Ее глаза сверкали в темноте ночных улиц, когда они гуляли по Бауэри, и в витринах магазинов они рассматривали причудливые платья и костюмы в дранном поношенном виде, сделанные в основном из шелка, или же заношенные практически до дыр кашемировые пальто, потертые косухи. В том же районе они могли прикупить себе материалы для собственной спальни или гостиной, продолжая время от времени разноображивать свой быт новыми вещицами. — Лишь бы ночь не заканчивалась так долго, как только это возможно, — произносила Патти, прижимаясь к его боку, пока рука Роберта защищено оборачивалась вокруг ее плечей, не давая ее никому в обиду. — И она не закончится, пока ты хочешь, чтобы мы были здесь, — Роберт целовал ее в висок, уводя в сторону набережных, где они могли снять обувь и бродить по песку и земле, наблюдая, как вода обволакивает их ноги, пока горячий хот-дог, что находился в их руках, быстро исчезал на глазах, потому что уж очень хотелось есть. — В апреле все же мы поедем к моим родителям, — произнес он, удерживая рядом с собой и смотря вдаль, стараясь избежать лица Патти. — Надеюсь, что все будет хорошо. Ты же мне веришь? — ее слова были настолько искренними, что он и не мог по-другому как-то на них отреагировать. — Я всегда верю тебе, разве не так? Может, мы вернемся уже домой? — Нет, прошу, давай еще немного побудем здесь, пожалуйста, а я завтра с утра сделаю тебе кофе, — ее глаза умоляюще смотрели на него, пока Роберт на сдался, беря ее руку в свою. — Хорошо, еще полчаса. Роберт стоял рядом и молчал, потому что по сути других слов и не нужно было вовсе. Но Патти хотелось столько всего сказать, посмотреть на мир другими глазами, хотя она и понимала, что в творчестве пастушок нашел больше свою нишу, чем она. Но беспокоить мыслями о самобичевании Роберта ей совершенно не хотелось. — У меня будет для тебя подарок на Пасху, — сказал он вдруг, когда повернулся к ней лицом и взял ее другую руку в свои. — Ты уверен, что сможешь хоть что-то купить? — спросила она удивленно. — Конечно, смогу. Не только ты работаешь, Патти, однако этот подарок станет несколько своеобразным. Надеюсь, что я не смогу тебя разочаровать, — Роберт лишь мило улыбнулся, притягивая ее лицо к себе за подбородок и целуя легко в губы, когда ее руки обернулись вокруг его шеи, и они полностью отдались на волю момента, не замечая прохожих вокруг себя. Остальное сейчас могло подождать. Они целовались, стоя на набережной, когда проходили мимо люди и щебетались, словно никогда не видели в округе влюбленную парочку, но, как тогда и сказали пожилые, они оставались все теми же детьми, ищущими себя на такой тяжелой дороге из испытаний и проверки на прочность. Небо становилось все более темным, но ни Патти, ни Роберт не собирались возвращаться домой. Еще время оставалось, прежде чем они снова возьмутся за рисунки на полу своей спальни.