Because The Night...

Май-июнь 1970 года

Палароид в руках Роберта обретал совершенно новый смысл. Ему нравилось возиться с этой вещицей целый день, что иногда он даже забывал о том, что у него существовали недоделанные работы, лежащие на столе в лофте. Неописуемая магия рождала кадры лишь по звуку щелчка. А самое главное, что фотография проявлялись мгновенно, не вынуждая Роберта платить посторонним людям за простые самодельные снимки. Он делал все медленно, тщательно продумывал, что ему хотелось бы сделать для композиции фотографии, а потом уже начинал искать того, кто мог бы побыть моделью для него на пару часов в день. Сэнди ему все же оставила палароид на некоторое пользование, понимая в тот день подмигивание Патти, что эта небольшая сделка могла вполне стоить того. В конце концов, сама Сэнди так еще любила экспериментировать, что давно перестала пользоваться устаревшим фотоаппаратом, предпочитая новое оборудование и удобную студию неподалеку от «Челси». Поначалу Роберт даже в некоторой степени забавлялся с аппаратом, не понимая, что означал хороший или плохой снимок, какое освещение лучше выбирать и в какое время снимать. К тому же, ему было жаль тратить три доллара на кассету с бумагой для снимков, что вызывало в Роберте некоторое сомнение, как долго он продержится рядом с этой штуковиной. Но спустя время стало гораздо легче понимать, что облажаться подобным образом у него вряд ли выйдет, поэтому он попросил Патти стать для него первой серьезной моделью. Он мог не скрываться за маской профессионала и делать сосредоточенное лицо. Нет, он чувствовал рядом с ней спокойствие и непринужденность. Возможно, от этого за первых несколько дней у них получилось несколько десятков фотографий, хотя и возни с палароидом оставалось слишком много, так как просто-напросто ограничивал возможности Роберта создавать действительно что-то креативное и отображать это на пленке. Патти уговаривала его сделать пару снимков, похожих на обложки музыкальных альбомов. Предложила собрать все ее самые любимые вещи и окружить себя ими, пока она сидела в центре и пыталась что-нибудь печатать на своей старенькой машинке. Эти альбомы Боба Дилана, игральные кости… На ней была надета черная шелковая комбинация, отчего его волосы становились все больше и больше похожи на воронье перо. Но Роберт лишь озадаченно сидел рядом, пытаясь поймать удачно светотень и приспособиться к этому бардаку вокруг Патти, как тут же на него накатывало разочарование, потому что он никак не мог полностью сосредоточиться на будущих снимках. — Слишком много всякой хрени, Патти, пожалуйста, убери все к чертям, — начинал жаловаться он, пытаясь покурить. — Но мы же договаривались, что будет нечто интересное, как на обложках… — озадаченно Патти смотрела на него и не могла понять, почему же у него резко поменялось мнение. — Мы занимаемся искусством, милая, поэтому не будем уподобляться обыкновенным обложкам, — он лишь слышал, как она чертыхалась, понимая, что придется следовать его инструкциям. И вправду, позднее это вышли очень красивые кадры, на которых она то сидела на полу, придерживая волосы одной рукой, то ее фигура, стоящая у светлого окна, из которого лился яркий солнечный свет. Роберт постепенно находил то, что искал в этом ремесле — интересные позы, пойманные совершенно случайно, не отыгранные для сценария, сложные эмоции, передаваемые игрой цвета и света. Наконец-то он начинал понимать, что к чему. Поэтому когда он отдал снимки Патти, та очень долгое время разглядывала их, смотря на свое собственное изображение, пока Роберт убирал лофт от очередного бардака, пытаясь поставить все на свои прежние места. Он выглядел крайне довольным и даже немного бодрым, в конце концов обнимая Патти за плечи позади, обращая внимание на ее слегка озадаченное лицо, на котором все же спустя пару мгновений появилась улыбка. Но вот вторым человеком, которого стал фотографировать Роберт, стал он сам. Он всегда держал ситуацию под контролем, прекрасно понимая, как нужно стоять, что нужно делать, как ориентироваться, не завися совершенно ни от кого. И он делал много снимков, но как только кассеты начали таять на месте, ему пришлось отказаться от этой идей, на время отложив палароид в сторону. Уж слишком дорогим выходил весь процесс, когда кадры оказывались готовыми. Наверное, от этого он переключился на окончательную отделку своей части лофта, решая, как же ему лучше все обустроить, чтобы к нему приходили разные люди и могли восхищаться подобным шедевром. Он мог не видеть Патти часами, пока она не возвращалась вечером, а потом и его уже след простывал, когда Роберт отправлялся на встречу с Дэвидом. Они могли также часами обсуждать, что повесить в лофте и в какой очередности, но, замечая озадаченное и хмурое лицо Патти, оба мужчины тут же напрягались, понимая, что происходило с ней что-то совершенно не то. — Нет, я абсолютно точно в порядке, — пыталась отшутиться Патти, но, кажется, Роберт ей совершенно не верил, но ничего не говорил, предпочитая не лезть в чужие проблемы, хотя ему вовсе не было безразлично настоящее Патти. Он по-прежнему беспокоился о ней. И тем не менее, Патти нашла чем себя занять. Она прекрасно понимала, что на фоне творческого подъема Роберта она тоже должна заниматься чем-то важным, чем-то полезным. Она до сих пор переживала из-за того, что недавно произошло, однако работа заставляла отвлечься от личной жизни Роберта и его проблем. Патти тоже занялась отделкой своей части лофта, отчего она вышла весьма пестрой, слегка психоделической, но ее все совершенно устраивало. Многие бы назвали это чудачеством, но Патти именно так и видела свое настоящее, точно в таких красках. В таком амплуа. К ним бывало заходил в лофт Грегори Корсо, который задерживался сначала на полдня у Роберта, пока они курили траву, разговаривали и пытались фоном слушать музыку. Спустя время он доползал до Патти, когда уже начинало темнеть, но все же ему нравился бардак в стиле Патти на полу и на всех поверхностях, пока она печатала на машинке, позже показывая ему тексты. Он мог сидеть в старом кресле рядышком, а потом она стелила ему на ночь кушак, под утра лишь окатывая мужчину холодной водой, чтобы он скорее проваливал уже. — И помни, Патти, это искусство всегда будет бессмертным, — когда он уходил, он кидал последний взгляд на распятье над ее кроватью, оставив Патти с ее мыслями наедине. И тем не менее, ей все еще было неспокойно, хоть она и вовсе этого не показывала. Она наблюдала за Робертом и Дэвидом, замечая, как между ними росло напряжение прямо на глазах общественности, но ничего не говорила. Дэвид ей нравился, и он казался всегда таким искренним и откровенным, в отличие от Роберта, которому было непросто об этом разговаривать с ней. И Патти до сих пор не могла забыть тот случай, когда Дэвид уехал из клуба, впервые ссорясь с Робертом. Точнее, она даже особо не поняла, что произошло, пока общалась с Лулу, рассказывающая о красном шнурке на своем запястье, что повязал ей Брайан Джонс, и они смеялись вместе за напитками, продолжая увлеченно беседовать. Обе краем глаза видели, как Роберт и Дэвид постоянно отходили куда-то и тут же возвращались, пока не случилось нечто — Дэвид просто схватил за руку Лулу и повел ее в сторону такси, когда Роберт выбежал следом. Патти последовала за ними, стоя на входе клуба, наблюдая за тем, как Роберт умолял их обоих не уезжать оттуда. Лулу смотрела на них с непониманием. — Встретимся, когда ты остынешь и перестанешь вести себя так высокомерно, — прокричал Дэвид вслед перед тем, как стекло на двери поднялось, а машина умчалась по улице вдаль. Потом для Патти многое подтвердилось — после того бледного диалога с Робертом перед номером Сэнди они больше не разговаривали на эту тему, поэтому сейчас слова лились рекой из мужчины, когда он старался подбирать слова и быть как можно мягче с ней. Патти в ответ лишь сказала, что Динь-Динь уже давно об этом говорила Патти и просила оставаться на стороже. Роберт от этого вспылил, понимая, что Патти не сама догадалась, а в форме сплетен до нее все дошло от левых людей, с которыми его подруга едва ли общалась. «Почему же ты молчала об этом?» — упрекал ее в этом Роберт, когда понял, что Патти знала и так слишком много. Вот поэтому она выглядела все время такой потерянной, вот поэтому они очень часто с ним молчали, так и не сумев в последние дни найти слова, чтобы нормально поговорить. На него вешали ярлык, теперь уже прилюдно, ведь они оба знали, как относилась общественность к подобным проблемам. Впервые жизни Патти видела, как он разрывается на части, как его эмоции рвутся наружу и как он совершенно точно не собирался их скрывать перед ней. Он плакал, держась за нее, как за единственную нить, что соединяла его с последним оплотом этой реальности, в которой все казалось таким серым и ужасным. Нет, они не жили в иллюзиях и не питались ими, но амбиции были порядком выше всяких вещей, что о предусмотрительности Роберт даже как-то и не думал особо. — Все хорошо, только успокойся, — шептала она ему в ответ, удерживая рядом с собой. — Я теперь ни в чем не уверен, кроме того, чем я занимаюсь. Это правильно. Это верно. Но остальное… Кажется, я не знаю, что теперь делать, — он сильнее прижался к Патти, пряча лицо в основании ее шеи. — Я не должен так поступать с тобой, ведь это точно не твое бремя. — Иногда ты такой дурак, — она гладила его по волосам, но больше ничего не говорила. С этого разговора прошло время, но Роберт по-прежнему не открывался перед Патти. Возможно, он боялся, что все, что они строили, рушилось у них на глазах, что этот оплот фантазии, в котором они вместе, просто никогда не существовал, ведь они хотели совершенно разных вещей. Может быть, он понимал, что вредил Патти, делал ей больно подобным жестом, но она точно этого не показывала. Хотя от своих догадок он недалеко ушел — Патти до сих пор было тяжело, она чувствовала, словно носила груз за двоих. И вся эта изнанка вырывалась наружу, потому что это означало немало: физические и романтические узы подошли к концу, а там жизнь могла повернуть совершенно как угодно. Нет, они по-прежнему любили друг друга и относились с уважением, но кое-что в их жизнях очень круто менялось на глазах. Несомненно, это беспокоило не только их двоих. С Динь-Динь Роберт и Патти перестали общаться, а Дэвид переехал в квартиру на другой улице, бывая чуть подальше от самого отеля. В лофте порядок был наведен, а Патти и Роберт спали по разные стороны стенки, впервые ощущая, как становилось как-то тоскливо на душе. Патти спас лишь приезд Боба Ньювирта в город. Создавалось ощущение, что в тот момент к его прибытию, собралось скопище стервятников в виде художников, поэтов, музыкантов, которые хотели с ним пообщаться в это время. И, конечно же, он нашел Патти, которую стал таскать по всем злачным местам, показывать ей несколько иную изнанку жизни, к которой она должна была привыкнуть, если хотела стать поэтом с большой буквы. В начале июня он повел ее в «Филмор-Ист», где состоялся концерт Crosby, Stills, Nash and Young, и Патти осталась в полном восторге от этого выступления, запоминая тут же строчки песни «Ohio». Потом она сообщила Роберту, что ненадолго уедет, ведь Боб обещал ей побывать в Вудстоке, где сейчас записывался новый альбом The Band, а звукорежиссером там выступал Тодд Рандгрен, с которым Боб и свел Патти. Они долгое время просидели в студии, когда обнаружили много общего — оба были трудоголиками, оба корнями из Аннер-Дерби, оказались слишком категорично к себе. Собственно говоря, именно в тот день, кажется, между ними и завязалась дружба. Однако Боб не останавливался на задуманном, продолжая знакомить ее с большим количеством известных людей. Благодаря нему, она снова открывала для себя мир известного и великого, становясь частью его. Ведь спустя еще немного времени она познакомилась и с Дженис. Боб потащил ее за собой на концерт к Дженис, ручаясь за нее полностью, когда представил ее певице. С самых первых минут Дженис ее уже звала либо «подруга», либо «поэт».На том концерте был и Роберт с Дэвидом, но именно Патти стояла сбоку от сцены, наблюдая за Дженис с улыбкой на лице. Пошел внезапно дождь, аппаратура сломалась, поэтому народ начал свистеть, а потом расходиться, и вовсе со скукой на лице стояли и смотрели на всех. Дженис расстроилась, подходя к ним, когда Боб засмеялся на ее недовольства. Он лишь отодвинул ее челку и поправил оправу очков, а потом уже поцеловал в лоб, становясь рядом с ней. — Дорогуша, они не тебя освистывали, а всего лишь дождь. Ох уж этот поганец. После в «Челси» они пели песни, продолжали курить траву и обсуждать новые мелодии, особенно когда Крис Кристофферсон напевал ей будущую песню, знаменательность которой пока еще не так много людей понимало. Однако все же это было шикарно. У Роберта же возникали свои заботы, когда они решили снять небольшой фильм на камеру в комнате Сэнди. Конечно, Патти об этом предупреждали, но она лишь пришла в самом конце, не решаясь присутствовать при основном процессе. Роберт решил проколоть себе сосок большим золотым кольцом в присутствии Дэвида, который этим собственно и занимался, пока Сэнди стояла за камерой и пыталась все это запечатлеть. Если честно, зрелище это оказалось странным, тем не менее, сама пленка вышла очень даже неплохой, которой дали название «Песня любви» в честь короткометражного фильма Жана Жене. Его тело немного воспалилось, был виден гной из места прокола, но Роберт держался стойко. — Ну и каковы ощущения? — спросила Патти, подбираясь к нему ближе. — Неплохо и жутко одновременно. Лучше скажи, как ты провела дни с Бобом, ты совсем мне ничего не рассказывала с тех пор. И она обещала ему поведать, как обстояли дела, если они об этом поговорят в «Максе». Но так как они сидели в одном зале с Дональдом Лайонсом, то вечером было не до этого. Лайонс — типичный представитель «Фабрики», раньше у него имелась блестящая карьера ученого, но из-за Эди Седжвик он все забросил и перебрался в Нью-Йорк. А когда напивался и вовсе становился немного резким и наглым, но все от него были без ума — смеялись настолько долго, что это становилось заразно. Они говорили много о байках, о поэзии, об античности, о философии, и нельзя было оторвать свои уши от этих разговоров, если честно. Ну а чуть выше проходил концерт «Вельветов», на который всех приглашал Дональд. Поскольку никто из трех не слышал их живьем, мужчина решил преподнести им подобный подарок. Смотреть, как выступает Лу Рид и его группа, слышать их песни — в этом было слишком много магии. После этого Дэвид и Роберт вышли на танцпол, продолжая веселиться вдвоем, обнимаясь, дурачась, целуясь на людях, просто понимая, что всем наплевать, что происходило в округе. Патти же уволок за собой Дональд, где они тоже танцевали, но не настолько энергично, как делала та парочка. Да и в конечном итоге, что бы они ни обсуждали, мужчина всегда оказывался прав. Это тот самый случай, который просто бесполезен ко всему прочему. Накануне Дня Независимости, к Патти заехал Тодд, попросив поехать с ним в Аннер-Дерби к его матери, чтобы ей было спокойно оттого, что он в Нью-Йорке находился не один. И конечно, в этом было что-то: всю ночь напролет они гуляли, запускали фейерверки в чернильное небо, ели мороженое, держались под руки и просто хорошо проводили время вместе, что на утро они слишком быстро собрались и уехали вместе в Пенсильванию. По приезде Патти наблюдала, как Тодд радсотно обнимал свою младшую сестру, отправляясь с ней играть во дворе, пока Патти осталась снаружи, помогая матери мужчины. Та немного была взбудоражена внешним видом своего сына, который ходил с длинными волосами и в ярких одеждах. Назвала его даже марсианином, словно не она его рожала. Свалился с небес на землю, а она и не знала что думать. Патти осталась в замешательстве, совершенно не представляя своего друга в какой-либо другой одежде. В конце концов, они же жили в Нью-Йорке. После этой теплой все равно поездки в родные края Тодда, Патти понеслась тут же в театр, где ее встретил Тони Инорассия. Ей даже дали роль, но просили одеваться ни во что яркое и броское, поэтому она уже думала, как сыграть свою героиню-наркоманку, вечно рассуждающую о Брайне Джонсе. И когда для пущего эффекта Тонни дал ей шприц в руки, сказав сымитировать процесс, патти с ужасом отказалась. Все смотрели на нее с удивлением, будто считали, что она сама употребляла, но это отнюдь было не так. Зато Роберта это представление весьма позабавило, хоть и с Тони отношения у него были прекрасные, когда он появлялся на каждой репетиции с ней, желая не забывать те времена, когда они многое делали вместе. Ночью стало сосем прохладно, и Патти не могла найти себе места, бродя из угла в угол, пока все же не решилась постучаться в дверь Роберта, зная, что сегодня он был на своей половине лофта один. Оказалось не заперто, а он и вовсе не слышал ее стука, поэтому Патти присела на его краешек кровати, рассматривая спящую фигуру, что походило на самую-самую их первую встречу. Его глаза медленно разлепились, на лице красовалась легкая сонная улыбка. Роберт приподнялся на локте. — Ты совсем замерзла у себя в лофте? — он похлопал по соседней половине кровати, зазывая к себе. — Иди ко мне сюда. Она улеглась рядом с ним, пока ему не пришла в голову безумная мысль, и он стал ее щекотать, отчего они боролись на постели и еще долго не могли уснуть. Он гладил ее медленно по волосам, прижимая крепче к себе, когда ее дыхание постепенно начало приходить в норму и она практически проваливалась в сон. Но перед этим Патти лишь ощутила поцелуй в щеку и улыбку на лице Роберта. В эту ночь ее совсем не тревожили никакие проблемы. — Поедем на Кони-Айленд сейчас же? — спросил Роберт с утра, когда Патти проснулась рядом с ним и сонно улыбалась. — Прямо сейчас? — спросила она, явно не понимая, что происходит. — Да. Только ты, я. Больше никого, обещаю, — они быстро собирались, пока Патти готовила кофе и складывала вещи в сумку. И снова прогулка на острове, снова они рисовали палкой на песке их имена, пока волны не стерли всю эту красоту, снова перекусили в дешевой забегаловке, которая в скором времени развалится на части. И опять они делали фотографии у старика, продолжая гулять по набережной, пока она безмятежно бежала вперед, а он следовал за ней и улыбался, впервые жалея, что с собой у него не было палароида. Они пробыли на Кони-Айленде до позднего вечера, и Роберт шептал, что никто не отменял их «мы». Он сжал ее руку мягко, когда они сели в поезд, когда она положила голову на его плечо и уснула, ощущая вторую его руку вокруг своих плеч. Через пару дней они сидели в своем лофте, и Роберт умудрился приспособить ящик из-под апельсинов в небольшой стульчик, пока Патти зачитывала ему очередную порцию стихов. Это было похоче что-то вроде баллад, но не слишком длинных, как все привыкли ими считать. Он мягко ей улыбался, увлеченно наблюдая за мимикой и жестами, когда в его голове начала зарождаться гениальная идея. — Ты должна читать стихи на людях, это будет настоящий фурор. — Ты слышишь меня, и это главное, — скромно ответила она, садясь рядом с ним и поправляя его челку, когда они оба радовались от того, что все походило на старые-добрые времена. — Нет, я хочу, чтобы ты могла это делать для других тоже, милая. — А мне кажется, что ты пытаешься пропихнуть меня на эти помойные чаепития, — Роберт лишь рассмеялся, целуя попутно ее в лоб, и потом он уже решил договориться, что познакомит ее через Малангу с Джимом Кэрроллом, поэтом, который проводил вечера за микрофоном. Джим понравился им обоим, и конечно, у них возникло немало интересных идей, особенно после того как он решил их потаскать по всем злачным местам Нью-Йорка, о которых ни Роберт, ни Патти даже не подозревали. Патти прониклась им настолько, что они проводили много времени вместе в свободное время, особенно когда Роберт решался оставаться ночевать у Дэвида, не желая приводить к себе в лофт. И на самом деле он был рад, что Патти окружал такой человек, как Джим, ведь он точно мог позаботиться о Патти больше, чем кто-либо из его окружения. Да и Роберт успевал много времени проводить с мужчиной, часто отправляясь за покупкой или травкой, а то и вовсе на панель, где оба зарабатывали деньги. Только вот Джим делал это чисто ради заработка, а не ради удовольствия, пока у Роберта до сих пор оставались смешанные эмоции на сей счет. В любом случае они все начинали разные дороги, которые могли привести их совершенно в разные направления. Патти и Роберт начинали только-только новое путешествие, но все же… продолжали идти рука об руку вместе, пока они сдерживали клятвы поддерживать друг друга, что бы ни произошло…