Цикл "Охотники и руны": Молчаливый наблюдатель

☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼

       Лавка травника становится каким-то штабом, где они едва ли не каждый вечер собираются, разбредаясь по комнатам и каждый занимаясь чем-то своим. Сан часто читает, задумчиво глядя в стену или окно. То, что он нашёл за последнее время, требует переваривания, потому у Феликса он читает всё, к чему потянутся руки. Книг у травника много, и это на время отвлекает его от сумбурных и невесёлых выводов, которые напрашиваются после его изысканий.        Часто в лавке обнаруживаются Минхо и Чан, сидящие по разным углам. Минхо чаще всего с чашкой чая медитирует, Чан просто подпирает спиной стену с закрытыми глазами, либо сидит на подоконнике. Будто оба здесь находят ту «громкую тишину», которая им нужна. Феликс с Хёнджином или сидят в комнате со всеми, поддерживая беседу, или же заняты изготовлением заказов. Минсок с Ёнгуком не так часто говорят, больше молчат, да и приходят не так часто, как раньше.        Оборотней Сан не видел давно, что-то происходит, но наставники не делятся, а Сану и своих забот хватает с перебором. В сводках знакомые фамилии не мелькают, и то ладно. Минги много говорит, ему не важна тема разговора, лишь бы не тишина, в которой он будто загибается. О тиканье призрачных часов он давно не заговаривал, а Сан не решается спрашивать после того, как Минги довольно в резкой форме попросил не лезть к нему в душу. Да и Сан сам замечает, что раньше Минги застывал и прислушивался, а теперь делает это всё реже. То ли не слышит, то ли не реагирует.        Дома тишина гнетущая, Минги ещё с весны стал немногословен, а в последнее время обычно либо где-то пропадает, либо заваливается спать, не дожидаясь. Они мало говорят вне работы, и это давит. Говорить сам с собой вслух Сан не привык, а с кем-нибудь обсудить всё то, что варится в нём, он ещё не готов. Порой он так устаёт от невозможности поговорить, что даже мысли путаются. У Феликса в лавке он не так уж и часто участвует в разговорах, но здесь легче выстраивать логические цепочки и создавать якорьки, чтобы оставшись наедине, записывать мысли.        После его эксперимента у Хонджуна, он до сих пор окончательно в себя не пришёл, хотя всем говорит, что всё в порядке. Но есть несколько людей, кто не верит, и Сан не знает, к добру ли это. Всё зудит внутри увиденным, выезды всё сложнее и опаснее, недостаточно обычного человеческого тепла, и силы будто уплывают в какую-то бездонную воронку, что высасывает его досуха, похлеще, чем это делают новообращённые вампиры, не ведающие страха или жалости, допавшиеся до самого сладкого в мире питья — чужой жизни.        Иногда ему кажется, что из него вынули сердце и тот внутренний стержень, благодаря которому он столько лет противостоял всему миру. И что самое мерзкое — вероятнее всего, он сам и загубил себя, пытаясь оградить всех от самого себя. Будто тогда, когда над ним взяла верх демоническая сущность, он перестал быть тем, кого можно любить. Доказательств этому раз-два и обчёлся, но уверенность всё крепнет, подпитываясь чувством вины. Ему не хочется стать ещё одним Фенриром, который приведёт мир к сумеркам богов.        Минги некоторое время смотрит на него, прежде чем Сан замечает это. Он вряд ли понял хоть слово из прочитанного, глаза будто засыпаны песком. Ощущение, что он вообще не спит. Хотя это неправда — спит. Просто отдыха это не приносит, как будто снова его пьёт жизнеед или ещё какая сумеречная тварь. В редкие мгновения покоя, ему кажется, что он попросту изысканный коктейль, который через трубочку потягивает какой-нибудь упырь.        Достаточно прохладные в последнее время отношения с Минги, в чём Сан опять и снова винит себя, делают его каким-то совершенно замороженным и забитым, он так редко кого-нибудь касается, что, наверное, забыл, что такое объятия. Потому поступок Минги его вводит в ступор, выдёргивая из странного транса, в котором он пребывает, пытаясь осмыслить новые всплывшие зацепки.        Бросив ладонь на шею, Минги притягивает Сана к себе и целует. Глубоко и с чувством, как не было давно, с весны, наверное, чтобы настолько по-настоящему. Тогда только-только облетел абрикосовый цвет, а между ними медленно стала расти стена, что поначалу была незаметной, но с каждым днём становилась всё ощутимее. Сан прикрывает глаза, пытаясь понять, что за чувства всколыхнул поцелуй, но Минги уже отстраняется и, усмехнувшись, смотрит на него.        — Не ночую дома, брат позвонил, снова в квартире нечисть шалит, нужно помочь.        Сан кивает, совершенно не уверенный в том, что Минги не лжёт, глядя в глаза. Ощущение, что из-за него сломалось всё вокруг. Самым тяжёлым в этот момент оказывается дуэль взглядами, где он становится сторонним наблюдателем, и Сан отводит глаза, не понимая, что могут делить те, кто, вроде бы, считают себя друзьями, ведь вместе прошли через многое.        У него нет сил думать ещё и о том, что происходит в комнате и из-за чего. Он опускает глаза на книгу и пытается перевернуть страницу дрожащими пальцами, но в итоге просто утыкается в раскрытую книгу лицом, борясь с накатившим чувством одиночества, отчаяния и усталости, спаянный в такое хитросплетение, что не разобрать, где начинается одно и заканчивается второе.        Сейчас было бы идеально оказаться под руками целителя, который специализируется по душевным болям, чтобы размотать этот неаккуратно намотанный клубок и понять, что происходит внутри самого себя. Может, потому ему и не даётся понимание, что не так с миром? Он всё ищет и ищет ответ, веря в слова феникса, но не знает наверняка, не является ли сам первопричиной сдвига. Может, эгоцентрично со стороны, но кажется, что всё началось в тот момент, когда в нём впервые проснулся девятихвостый лис, когда он всеми силами хотел спасти Минги.        В голове какая-то кромешная тьма и каша из обрывков событий, слов, найденных зацепок и догадок. Что бы там ни было, догадки не даются, ускользают, стоит только понять, вот она — сейчас выльется в слово, как мысли разбегаются как тараканы при включённом свете. Он поднимает голову от книги и снова пытается читать, игнорируя всё, что происходит вокруг.        Ещё и выезд за выездом, смерти, смерти, смерти. Или может быть убийства? Что если всё неправильно и зря? Может, стоит взять передышку и обдумать? Может, они неправы и можно жить без бесконечной бойни? Феликс и чернушки не подтверждение ли этого предположения? Круговорот мыслей выматывает, он же не машина для убийств и не компьютер, он не оракул и не провидец.        — Чёрт, я так устал. Ответ будто вот, на поверхности, а не даётся, — Сан устало роняет голову на сложенные на столе руки и протяжно выдыхает. Может, стоило бы обратиться к травнику за помощью и успокоиться благодаря волшебным рукам и сборам, но Сану кажется, что это притупит его инстинкты, потому просто старается разобраться сам.        — Это вряд ли даст ответы, — рядом с ним на пол присаживается Чан и ставит перед Саном какой-то чай насыщенного золотого цвета. Феликс в соседней комнате о чём-то спорит с Минсоком, изредка слышны голоса вставляющих реплики Хёнджина и Ёнгука. Чан кладёт Сану на колено руку, и от неё разливается такое тепло, что хочется завернуться в него как в одеяло и больше никогда носа наружу не казать. Отчаянно хочется, чтобы это всё было просто плохим сном. — Слышал, некоторые вслушиваются в шум ненастроенной радиостанции или рации, это позволяет им сосредоточиться и успокоиться. Меня, правда, дико раздражает, но вдруг тебе поможет?        Сан поднимает голову, ощущая тепло чужого дыхания на щеке и губах, какое-то время всматривается в глаза напротив, словно пытаясь прочитать сокрытое. В голове висит полноценный туман усталости. Он снова сбежал из дома, лишь бы не пересекаться с равнодушным Минги взглядами. Что их до сих пор держит вместе? И почему Сан не указал Минги на дверь? Почему он словно чёртов мазохист возвращается в раз за разом в давно остывшую от чувств постель? Что заставляет Минги приходить и ложиться рядом, чтобы потом рычать на него по любому поводу?        Словно озябшая птица Сан тянется к теплу, впитывает его через чужую ладонь на своём колене, прикрывает глаза, представляя, как это тепло наполняет его до краёв, будто он опустевший сосуд, который нужно заполнить, иначе он заполнит себя сам. Но только не теплом, а тьмой и леденящим холодом самопожирания, что удаётся ему весьма неплохо. Увы. Ситуация давно вышла из-под контроля, а они оба продолжают закрывать глаза на происходящее и зачем-то даже спать рядом, когда есть тот же диван в гостиной.       Он так непомерно устал, что хочется малодушно попросить объятий. Сану кажется, что Чан не откажет, но ни храбрости, ни сил на просьбы нет. Да и права не имеет. Кто он ему? Друг? Вряд ли. Соратник? Но Чан не охотник. Знакомый? Вот и сидит Сан нахохлившимся воробьём, пронзая взглядом не виноватого в происходящем оборотня, который приходит в лавку и просто сидит каждый раз с книгой в углу или на подоконнике.        Дарит какое-то ощущение равновесия в спятившем мире. Может быть, это вообще тайная сила оборотней? Ведь рядом с Минхо и Феликсом тоже становится спокойнее. От Чана тепло, и на короткое мгновение хочется отобрать это тепло, чтобы тоже заполнить себя насильно. Сан давит желание оттолкнуть, потому что не Чана вина в том, что у них с Минги, не его ответственность, не его печаль. Они и так втянули его в слишком многое, чего «гражданским» и знать не следовало.       Он зло кусает щёку изнутри, ненавидя себя ещё сильнее за мимолётное желание украсть чужое, отобрать и хотя бы какое-то время ни о чём не думать. Пожалуй, стоит попросить Феликса о каком-нибудь сборе. Но что скажет травник, завидев пожирающий изнутри холод всегда горячего кицунэ? Чан убирает ладонь, а Сану хочется потянуться следом, и от этого ещё хуже, он хватается двумя руками за чашку и прикрывает глаза.        — Спасибо, я попробую.        Чай горчит, но Сан допивает его быстро, будто лекарство. Внутри немного становится лучше, но тепло вскоре падает к ногам снедающего его внутреннего холода неопределённости и самобичевания. Ответов слишком мало, подозрений и догадок слишком много, ни на кого не хочется вешать лишнее, пока не будет каких-либо доказательств. Меж тем ему попросту хочется покоя и тепла, а не отыскать улики на, возможно, несуществующий заговор.        — Я могу чем-то помочь?       — Возможно. Но не сейчас, спасибо.        Сан прощается со всеми и спешно выходит прочь. Остаётся найти рацию или радиостанцию. Сан сверяется со списком магазинов с подержанной техникой и отправляется в ближайший. Продавец раскланивается и расхваливает разные новомодные причуды, которыми оснащены рации или радиоприёмники, но ничего не нравится. Раз он уже готов к совсем уж непроверенным данным верить, то почему бы не слушать своё сердце, когда оно отрицает всё предложенное?        Он находит необходимое лишь в четвёртом магазине. Хозяин хоть и качает головой на его выбор, но Сан платит наличкой, и нет смысла перечить причудам покупателя. Сан же смотрит на маленький радиоприёмник как на древний артефакт. Кажется, что сломанный и вообще непонятно что забывший среди работающей техники, выпал из другого измерения.        Хозяин рассказывает, что его принёс нескладный и худой как смерть мальчишка. То, что приёмник нерабочий, выяснилось сразу же, но он пожалел парня и дал ему небольшую сумму, возвращая и прибор. Но тот брать не стал, лишь понадеялся, что однажды найдётся кто-то, в чьих руках оживёт. Сан усмехается рассказу, покупает зарядное устройство с аккумулятором и возвращается в машину.        Приёмник мигает тёплым зелёным, оповещая, что работает. Сан крутит ручку настройки, вслушиваясь в шумы, делает немного громче и закрывает глаза. Ощущение, будто шуршит рация, резкие трески порой нарушают ровный шелест, звук равномерный с редкими всплесками почему-то успокаивает. Прав был Чан, сейчас ему, выдохшемуся почти, этот белый шум вместо колыбельной.        Сан чувствует, как тело расслабляется, а мысли становятся не такими мрачными и смутными. Голоса не нарушают шёпот помех, и Сан медленно засыпает, поддавшись шороху сломанного приёмника. Он не ловит никакие станции, отчего можно не беспокоиться о том, что голос разорвёт тишину. Он уносится в мир, где царит тепло и счастье. Обломки его прошлого, хранящие память о разрушенных зданиях и утраченных отношениях, шепчущие о счастье и порой напоминающие о потерях. Над головой горят неизвестные звёзды, но холод ночного неба, равнодушного и безучастного ко всему, что творится внизу, не обжигает, напротив, укрывает будто одеялом.        На короткое время он скрывается от хаоса, творящегося вокруг и внутри него. Он задыхается в хаосе обломков любви, страха и тоски. Он тонет в грудах разбитых черепков от привычного мира. И хотя мало что изменилось, а, может, и не изменилось вовсе, но изменился он. Что-то было не так, и это тревожит в последнее время настолько сильно, что нет сил расслабиться достаточно, чтобы выспаться. Кажется, что это вовсе невозможно.        Во сне приходят крупные ладони. Тёплые, чуть шершавые, но дарующие покой. Потому что его обнимают и придают сил. Кажется, что он кожей чувствует чужую ободряющую улыбку. Он кутается в этом тепло, даже во сне закрывая глаза и проваливаясь в сон на уровень глубже, где он жаждет большего. Впервые за несколько месяцев просит поцелуя, но на губы ложится ладонь, будто запрещая. Когда Сан понимает, что руки не принадлежат Минги, он вскидывается, пытаясь вспомнить, кто явился во сне, но понимание ускользает.        Он выключает приёмник и некоторое время смотрит в лобовое окно, лишь потом потягиваясь всем телом и ощущая если не лёгкость, то хотя бы чувствует себя отдохнувшим. Заехав домой и приведя себя в порядок, Сан прибывает в отдел и тут же отправляется на выезд. Хмурый Минги сидит на сиденье рядом и гладит своё оружие, даже не делая попыток заговорить, потому что высказал всё по возвращению Сана утром, хотя сам заявился лишь на пару минут раньше.        Между ними висит отчётливое напряжение, которое, как кажется порой, можно резать ножом и паковать на продажу. Против трёх гоблинов, прозванных красными шапками, которые являются крайне опасными и серьёзными противниками, им приходится нелегко. Невысокие кровожадные гоблины с торчащими изо рта длинными клыками, с костлявыми пальцами, увенчанными острыми кривыми когтями оставляют много порезов, даже если сами получают раны.        Большущие налитые кровью глаза сверкают яростью и каким-то боевым безумием, когда их спутанные грязные волосы соприкасаются с кожей, Сана каждый раз передёргивает от отвращения, но он успевает уворачиваться от ударов посохом и тяжёлыми железными башмаками, но не всегда удаётся избежать кривых когтей и клыков. Минги вообще вряд ли что-то видит вокруг, потому Сану приходится уклоняться и от него.        Бой с гоблинами выматывает и длится по ощущениям пару часов. Сан тяжело дышит, раны горят огнём, но он не опускает ни один из вееров, ни кинжал матери, отражая атаку за атакой. Первым в кровавую пыль валится противник Сана, его место занимает второй, и если бы не помощь Минги, можно было бы попрощаться с парочкой пальцев, в которые вцепился враг. Но гоблин открывает рот, удивлённо глядя на два клинка, пронзившие его спину и живот по направлению друг к другу.        Все трое грязных гоблинов в разных позах распластаны в пыли, превратившейся в кровавую грязь. Минги тоже дышит тяжело, присев на корточки и опустив голову. Сан прислоняется спиной к дереву и зажимает длинный порез на боку пальцами, думая о том, что физическая боль вытесняет душевную весьма неплохо. Рана, нанесённая выкованным оружием дракона, горит огнём в отличие от слабо ноющих следов после ударов клыков и когтей.        Минги порывисто обнимает Сана, но он выскальзывает из объятий и отходит в сторону. Даже не хочется убежать в воспоминания, где остались счастливые воспоминания, поцелуи и нежность. Он чувствует лишь опустошение, холодное, мерзкое отвращение, ощущает себя сломанным и неправильным. Невовремя вспоминается первый поцелуй, о последних думать и вовсе нет никакого желания. Потому что кажется, что последние настоящие были до того, как Минги впал в кому.        — Нам нужен целитель.        — Поехали, — Сан кивает, не оглядываясь на трупы, набирает номер службы зачистки и предупреждает диспетчера отдела о том, что заедут к целителям.        — Воспользуйтесь аптечкой, — звучит холодный ответ, — нужна поддержка отряду Минхо, они от вас в двух кварталах пытаются выманить демона, захватившего детский сад, — диспетчер диктует адрес и особенности вызова, Сан сбрасывает и прикрывает глаза.        — Чёрт, понял. Минги, госпиталь подождёт, у нас Чёрная Аннис.        — Что у нас?! — Минги меняется в лице и бледнеет, оставляя чистку оружия, чистоту которого бдит в последнее время очень яростно. — Это то, о чём я думаю?        — Именно. Поехали. Аптечка на заднем сиденье, обработай раны.        Сан гонит так, как редко себе позволяет. Но в опасности дети, и у них нет времени на рассусоливания. Минги протягивает Сану склянку с зельем восстановления, которое на короткое время позволит забыть о боли и усталости, брызгает на раны прямо поверх одежды, но чудодейственный спрей ненадолго склеивает раны, давая время добраться до целителей. За это изобретение стоит благодарить дружбу целителя, травника и мастера масок.        Злость затмевает рассудок на короткий миг, но Сан берёт себя в руки, хотя внутри него клокочет. Он ненавидит все виды существ, которые нападают на беззащитных, а уж тем более детей. Волнение вытеснило боль ещё до действия зелий и настоек, сердце словно паровой молот гулко бьётся в груди, когда они вылетают из машины навстречу мрачному Минхо.        — Как будем выманивать?        — Тебе уж точно не понравится, — вздыхает Минхо, кивая в сторону нескольких машин, среди которых мельтешит взвод целителей, а самой ограды стоит несколько мрачных начальников, размахивающих руками и о чём-то спорящих. Ситуация серьёзнее некуда, стирать воспоминания родителям о детях практически невозможно, а чудовище, засевшее в детском саду вряд ли выйдет оттуда, не обагрив кровью свою вечно голодную глотку. — Юнхо привёз мальчишку как приманку.        — Не понимаю, чем он его заманит, если у монстра полон сад детей, ешь не хочу, а потом шей себе одёжки сколько влезет, — шипит Минги. — Что может сделать один ребёнок против десятка?        — Петь будет, — Сан переводит взгляд на Минхо, который кивает в сторону стоящих неподалёку Юнхо и едва достающего до середины бедра мальчишку. Тот даже рта не открывает, но чтобы понять, кто он, много сил не требуется.        — Сирена? — у Минги глаза становятся едва ли не круглыми.        — Угу, ещё без связанных сил, — кивает Минхо и выдаёт деревянные коробочки каждому, — так что вот вам заглушки. Как только эта тварь вылезет, рубите на куски.        — Чей это ребёнок? — Сан не спешит затыкать уши, глядя на мальчишку, который крепко держится за руку Юнхо, но ведёт себя спокойно. То ли не знает, с чем связался, то ли не впервой. — Ему от силы пять лет…        — Да какая разница, если на кону десятки жизней? — Минги кривится и затыкает уши, открывая и закрывая рот, чтобы нормализировать давление.        — Чей ребёнок? — Сан будто не слышит, поворачиваясь к Минхо, который поджимает губы и прикрывает глаза, словно понимает, что Сан всё понял сам. — Это сын Юнхо?        — Да.        Минги медленно достаёт из уха заглушку и сначала смотрит на Минхо, потом на Юнхо с ребёнком, а потом переводит взгляд на Сана. Сан всё это замечает краем глаза, потому что весь сосредоточен лишь на том, что пытается ухватить мельчайшие детали, которых не видел раньше. Он бы никогда не подумал, что дотошный и весь такой правильный Юнхо может связать свою жизнь не с человеком, и уж тем более не мог представить, чтобы подверг ребёнка опасности, ради спасения других. Мир медленно сходит с ума, путая и переплетая всё так тесно, что не продохнуть. Сан подходит к Юнхо и присаживается рядом с мальчиком.        — Привет, как тебя зовут? — Сан присаживается на колени рядом с ребёнком, зная, что Аннис сейчас выбирает жертву. Ей некуда спешить, её чары держат крепче канатов, в эти минуты ничего детям не грозит. Сан чувствует, что куда важнее мальчик перед ним, который совсем тихо, но будто колокольчик называет своё имя.        — Юнджун, — голос очаровывает, словно в искристое пение горного ручья вплетаются голоса птиц.        — А меня зовут Сан, — он пожимает мальчику руку как взрослому. — Ты знаешь, зачем здесь? Понимаешь, как опасно?        — Да, господин.        — Держи, это оберег, которым пользуются охотники, — Сан снимает с себя один из заговорённых браслетов и дважды оборачивает вокруг запястья, завязывая хитрым узлом. Сан краем глаза замечает блеснувшие слёзы в глазах Юнхо, но всё внимание приковано к мальчику. — Даже когда страшно, охотники идут вперёд, потому что могут спасти других. И даже если ты никогда не свяжешь жизнь с правопорядком или спасением жизней, ты всегда будешь помнить этот день, когда помог стольким людям. Взрослым и детям. Ты очень смелый мальчик, у тебя всё получится, и даже если ты испугаешься, это не отменит твоей храбрости, потому что ты здесь, а не где-то далеко-далеко. Удачи, Юнджун.        — Спасибо, господин.        Юнхо благодарно кивает, протягивая Сану руку, и он её пожимает. Всё, что было между ними позади. Все распри и недопонимания, все слова или поступки. Как ни крути, Юнхо выполнял свою работу, нравилось им всем это или нет. Начальники по-прежнему ругаются, пытаясь прийти к какому-то решению, а Минхо лишь пожимает плечами, когда Джисон кивает в их сторону. Начальники начальниками, а главный по штурму он. Сан отходит к Минхо, затыкая уши.        — Она почему-то не движется. Тебе не кажется это странным? Скольких она сожрала, когда поступил вызов?        — Одного, но что странно — охранника, который преградил ей путь. Вон на перилах у входа висит то, что от него осталось. Откуда знаешь, что она не движется?        — Ну, во-первых, никто не кричит. Во-вторых, я не слышу стука в окна или стены с просьбой спасти, в-третьих, стоит противоестественная тишина. Если начальство закроет рты, будет слышно, как тучи летят. Тебе это не кажется странным?        — Сожрала уже всех?        — Надеюсь, нет. Пусть Юнджун начинает, не нравится мне всё это. Позволишь подойти ближе всех?        — Валяй, но осторожно. Увы, не могу с тобой, нужно координировать. Джисон, Уён, прикройте.        Минхо будто сознательно не даёт команду Ёсану, потому что лишним знать о том, что у них в команде есть альв, вовсе не обязательно. Достаточно того, что силы многих существ насильно связывают ещё в детстве, а некоторых и вовсе едва не препарируют в Лабиринте, пытаясь разобраться в их природе и отыскивая ответы, можно ли усовершенствовать охотников. Новая неприятная правда из архивных книг, которые совершенно случайно оказались не заперты вместе со всем Запретным Отделом.        Сан начинает двигаться одновременно с запевшим Юнджуном, который медленно подходит к детскому саду, как и было оговорено, с видом заблудившейся овечки. Голос дрожит, будто он и впрямь заблудился, а охотники тем временем тенями движутся по широкой дуге. Внимание проснувшейся Аннис приковано к мальчишке. Не будь он ребёнком сирены, наверняка бы учуяла движение, но очарование пения настолько мощное, что даже чудовище не способно реагировать на что-то кроме песни.        Желание вытянуть заглушки из ушей, чтобы сполна насладиться пением, Сан заталкивает поглубже, когда замечает, как приоткрывается дверь и оттуда с жадным вниманием выглядывает мерзкое чудовище. Аннис — редкая и опасная тварь, в Академии была на факультативе и то так опосредствованно, что можно считать, что и не было вовсе. Как её выманивать, как ловить или убивать — ни слова. Лишь краткая сводка, что делает, чем опасна. Как в энциклопедии, что и наталкивает на мысль, что давным-давно охотники не сталкивались ни с чем подобным.        И кто бы ни приказал отыскать ребёнка с несвязанными силами сирены, он был чрезвычайно умён и хитёр, хотя поступил по отношению к мальчишке неправильно. Голос Юнджуна дрожит, когда в дверь просовывается огромная голова. На синюшном, будто у утопленника лице с выпученными глазами, с клыками и крючковатым носом написан интерес и просыпающийся голод. По полу с царапающим звуком стучат кривые когти. Сан некоторое время внимательно смотрит на чудовище, отмечая, что данные из Академии с реальностью разнятся.        Аннис не одноглаза, больше похожа на паука, потому что передвигается на четвереньках, но при этом не выглядит как человек, скорее, как лемур, который привык передвигаться на четырёх лапах, изредка прибегая к иному способу. Вместо описанной одежды, что похожа на юбку туземцев, на Аннис какое-то подобие платья, прикрывающего дряблые висящие груди и ноги почти до колен. Зато материал оказался слишком узнаваем, Сана начинает мутить.        Коснувшись закреплённых в специальных чехлах вееров, будто извиняясь за то, что не пришло их время, Сан тянет из ножен кинжалы. Кукри, выкованные Чонином и которыми он сражался долгое время, в последнее время лежат дома в коробке. Начищенные до блеска, смазанные специальной смазкой, аккуратно вложенные в ножны. В какой-то момент Сан просто понял, что оружие его не слушается. Кукри валились из рук при вращении, застревали в кости монстров, хотя прежде резали их как горячий нож масло. А прийти к Чонину он так и не решился, отдав предпочтение двум кинжалам матери и отца.        Скрипнув зубами, Аннис протискивается в двери, за её спиной задушенно начинают плакать дети, но она зыркает на них, встряхнув косматой головой, и сразу же всё стихает. Будто она обладает куда большей властью, чем просто большой силой и ужасным внешним видом. Уён напряжённо приседает, скрываясь за одним из обрезанных в форме шара кустом самшита, Джисон максимально осторожно переставляя ноги, поднимается по наружной лестнице на второй этаж.        Сан, коротко выглянув из-за угла, поджимает губы. Чудовище ещё не целиком показалось из сада, но она гораздо ближе, чем хотелось бы к Юнджуну, на глазах которого блестят слёзы. Ещё немного и он полноценно заплачет, а это без сомнений перестанет отвлекать кровожадного монстра на себя, и тогда ничто не удержит Аннис от нападения и на охотников, и на детей с воспитателями. На раздумья времени нет, но когда он вылетает из-за угла, видит, что Аннис тянет руку к Юнджуну, который всё чаще испуганно всхлипывает, почти обрывая пение.        — Юнджун, закрой глаза. Я уже близко, только не умолкай. Верь мне, я помогу.        Аннис всё же успевает первее, сжимает свои чудовищно огромные пальцы на хрупком теле мальчика, поднимая над землёй. Но Юнджун хоть и испуган, не прекращает петь, отвлекая всё внимание чудовища на себя. Слёзы градом катятся по лицу из зажмуренных глаз, но он поёт. На самом деле, какую-то совершенно детсткую песенку, но это работает, и Сан кидается Аннис прямо под ноги, надсекая руку, сжимающую ребёнка.        Кинжал на вид не такой длинный и мощный, но рассекает кость как кованный драконом клинок. Гигантские пальцы разжимаются, и песня обрывается, но Юнджуна подхватывает на руки подоспевший Минги. Джисон тем временем прыгает на монстра с перил второго этажа, ослепляя на один глаз. Уён атакует сухожилия коленных суставов, пока Сан занят уклонением от озверевшей Аннис. Её крик почти не слышен ушами, заткнутыми затычками, но в одно мгновение лопаются окна в саду и близлежащих домах, а несколько мёртвых птиц валится на асфальт.        Прикрывая отступающего Минги с вцепившимся в него Юнджуном, Сан уклоняется от ударов уцелевшей руки, вытирая глаза, которые заливает кровью из культи, которую Аннис пускает в ход, пытаясь достать его. Джисона чудовище сбрасывает одним движением, и он летит куда-то в сторону с клоком выдранных волос, похожих на верёвки.        Уён едва успевает уклониться от удара культи, но на него приходится удар пяткой, и он больше не поднимается, оставив оружие в ноге чудовища. Сан танцует под градом пинков и тычков, каждый из которых легко может стать последним, учитывая размеры Чёрной Аннис. Извернувшись, он ударяет её в шею, повисая на клинке. Под его тяжестью легко расходится кожа и мышцы, заливая его зловонной кровью с запахом мертвечины.        Аннис хватается за горло, Сан в последний момент успевает извлечь кинжал, но заваливается на спину на лету сбитый ударом дёрнувшейся к горлу руки Аннис. Вывернуться или как-то иначе приземлиться возможности нет, удар об землю оглушает и дезориентирует. Он пытается отдышаться и подняться, но ничего не выходит, он шарит рукой в поисках родительского оружия. Покачнувшись, на него сверху падает чудовище, суча ногами.        Сан успевает заметить обнимающего сына Юнхо, спешащего к нему Минги с Минхо и Ёсана, ведущего отряд целителей к открытым дверям детского сада, откуда напуганные воспитатели выводят зарёванных детей. А ещё он видит, как от последних ударов мощных ног агонизирующей Аннис по асфальту перекатывается бессознательный Уён. Потом наступает темнота.