Цикл "Охотники и руны": Молчаливый наблюдатель

☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼

       Сан открывает глаза и тут же хватается за виски, болезненно жмурясь. Кто-то помогает сесть. В голове звучит гонг и набат одновременно под громкие всхлипы предвещающей смерть баньши. Во рту медный привкус, а в нос забилась вонь монстра, но всё это ерунда по сравнению с гулом в голове. Сан послушно глотает что-то из небольшой фляги и лишь тогда пробует открыть глаза.        Ресницы влажные, слипаются, мертвечиной несёт так, что Сан с трудом сдерживает рвотный порыв, когда к лицу прикасается что-то холодное и мокрое. Но это оказывается всего-навсего пропитанное водой полотенце, которым целитель протирает его лицо, а потом обрабатывает каким-то остро пахнущим лосьоном, и капает им же глаза.        — В уши и нос тоже его закапаешь?        — Ну-ка цыц. Я знаю, что делаю.        Покончив с лицом и шеей, Тэн берётся за раны, нанесённые гоблинами и оружием Минги, который зацепил его, пронзая врага. Этот глубокий порез, уходящий в мышцы — самое досадное и самое болезненное из ранений. Даже голова не так горит и пульсирует, несмотря на удары и падения. Тэн прицокивает языком, прикладывая примочку и фыркает на просьбу напарника закругляться.        — Драконий клинок?        — Угу, — нехотя кивает Сан. Признаваться, насколько болит желания нет, зато прекрасно думается о кривых рубцах на ладонях Хёнджина, которые они оставили, выслеживая инкуба.        — Свои зацепили, значит. Вот держи, — Тэн наклоняется к самому уху, делая вид, что проверяет шею, а вместо этого вкладывает в его ладонь крохотный пузырёк и тихо шепчет: — Выпьешь, чтобы никто не видел, потом отдашь при встрече. Если вдруг набугрится или будет беспокоить и дальше, позвони мне.        Пальцы у Тэна прохладные вопреки жаре и естеству Тэна, но приносят облегчение, когда Тэн касается ими, стягивая края раны, а потом воздействует какой-то немыслимой силой, которой одарены целители. Уж лучше бы больше целителей было, чем охотников, которые умеют только убивать или защищать от существ, но не умеют врачевать раны души или тела. Сан кивает на слова Тэна, заталкивая пузырёк в карман джинсов и наконец открывает глаза, щурясь от рези и вспыхнувшей в глазницах боли.        Рядом с Тэном обнаруживается обеспокоенный Минхо, не сводящий с него глаз. Джисон с зафиксированной медицинской перевязью рукой сидит на тротуаре и смотрит на асфальт, серый фон которого разрисован яркими мелками и кровью. Ёсан машет Минхо и садится в машину «скорой», отчего Сан делает вывод, что Уён всё же пострадал куда сильнее, раз несмотря на нововведения его отправляют в госпиталь. Юнхо и начальства уже не видать, вскоре уезжает и Тэн. Минги стоит поодаль от всех и смотрит в стену, словно она куда интереснее всего происходящего.        — Мда… такая мерзость посреди города… думал ли я, что за последний год увижу больше, чем за все годы работы?        Минхо протягивает Сану бутылку с водой и пару таблеток. Но Сан лишь качает головой, и Минхо закидывает таблетки себе в рот, запивая половиной бутылки и болезненно морщась. Лишь сейчас Сан замечает бледность Минхо, которого вообще хотели на несколько месяцев отстранить от работы, но он зубами выгрыз своё право охотиться наравне со всеми. Только Сан за своими проблемами не особо замечал, чего это стоило.        — Ты сам-то как?        — Да что мне сделается? — Минхо улыбается широко и лучезарно, но даже его чарующая улыбка не в состоянии скрыть усталости и тёмных теней, залёгших под непривычно тусклыми глазами. — Котики живучие.        — Шёл бы ты на выходной, котик живучий, — незло фыркает Сан, доставая из набедренной аптечки крошечную бутылочку с эликсиром, делает один глоток и с трудом сглатывает медленно расползающуюся во рту сладкую горечь. Зелье поможет дотянуть до конца смены и не свалиться без сил прямо в участке. — Нет, правда, отоспался бы.        — Не, — вяло отмахивается Минхо и садится рядом с Саном. — Спать неинтересно. Может, в пятницу в клуб? Я обещался проставиться.        — Клуб?        — Ну а что? Один раз живём, иногда охота размять мышцы, не проливая крови, ни своей, ни чужой. Или ты боишься, что я тебя сделаю на танцполе? — Минхо красноречиво двигает бровями и внезапно мягко смеётся, заражая своим позитивом и Сана. Джисон растерянно смотрит на них и неловко улыбается, но вновь блекнет, когда видит группу зачистки, он молча поднимается и ковыляет, чуть подволакивая ногу, к ним.        — Пора и честь знать, смотреть на этих не лучшее завершение дня, — Минхо встряхивается и подходит к своей машине, оглядываясь через плечо: — Ну так что, в пятницу в «Стрекозе»?        — Мёртвого уболтаешь. Минги, поехали, отчёты ещё писать.        — Какой тварью надо быть, чтобы ребёнка против монстра кинуть? — зло бросает Минги, укладывая ладонь поверх любимого оружия, когда загружается в машину, игнорируя ремни безопасности.        — Думаешь, Юнхо сам предложил? Очень сомневаюсь, ты его глаза видел? Как у побитой и брошенной хозяином собаки, которая понимает, что на шее камень, а вокруг лодки вода, и что вот-вот эта вода сомкнётся над ним навсегда. Не думаю, что родитель в здравом уме сделает такой выбор.        — Мыслитель.        — Не ершись.        Минги замолкает и отворачивается к окну до самого участка не предпринимая попытки заговорить. В машине висит тягостное молчание, которое нарушает лишь шум работающего двигателя. Отчёты пишутся достаточно быстро, куда проще отгородиться от всего за буквами, чего общаться, когда внутри глухо саднит непонятно от чего. Ёнгук хмуро смотрит на него поверх отчёта, и Сан не выдерживает:        — Я что-то упустил?        — Нет. Но… может, внеочередной выходной?        — Чтоб я на стены полез? Нет, спасибо.        — Как знаешь. Сходи хотя бы к Феликсу за чем-нибудь ранозаживляющим или восстанавливающем кровь и силы, раз власти решили охотников бросать на амбразуры, не прикрывая тылы, — Ёнгук поднимает на него глаза, и Сан нехотя кивает, давая обещание, что сделает хоть что-то со своей бесконечной усталостью, которую видят уже и начальники.        Сан осматривает свой стол и разворачивается на выход, кивая сменщикам. Минги говорит, что задержится в зале, на что Сан лишь пожимает плечами. В машине пахнет смесью запахов, от которых избавляет купленный у Хонджуна спрей, от которого внутри салона поселяется искристый морозный дух с ароматом эвкалиптовой мяты. Сан достаёт блокнот и пишет несколько абзацев о сегодняшнем дне, а потом включает не работающий приёмник.        Скрежет помех и отсутствие голосов или музыки укачивают получше колыбельной. Сан устало откидывается на сиденье, дёргая рычаг и чуть отталкиваясь ногами, чтобы кресло отъехало дальше, принимая горизонтальное положение. Новой информации не так уж и много, но обдумать её стоит всё ж наедине, хотя, может быть, поделившись с кем-то, он быстрее бы нашёл ответы или взаимосвязь, но под кожей скребётся что-то неясное, что можно назвать недоверием.        Сердце будто бьётся в такт радиопомехам, выравнивая ритм из рваного и преобразуя в спокойный, пока не помогает найти ответ, но расслабляет. Ощущение ошибочности действий всей системы, в которой что-то в какой-то момент пошло не так, и неправильности мира, катящегося в тартарары ненадолго оставляет, позволяя уснуть без снов. На короткие мгновения сна его душу не разъедают сомнения.        Постоянные кошмары и рваные сны не позволяют высыпаться и чувствовать себя отдохнувшим. Постоянно кажется, что он на взводе, на пределе, будто перетянутая пружина, которая ещё чуть — и лопнет. Реальность зло щерится, подкидывая вместо улыбок и покоя, перекошенные от страха или злобы лица. Кажется, что мир сходит с ума, но совсем немного кажется, что на самом деле поехал кукушкой он сам. Потому что никто будто не видит творящегося вокруг хаоса.        Хочется проснуться от тепла рук, а не от сведённых судорогой мышц или настойчивого звонка. Хочется на короткий момент просто побыть счастливым в тишине и покое. Чтобы не рваться в самое горнило боя, чтобы не сходить с ума, пытаясь спасти всех и не погибнуть самому. Но даже со всеми желаниями и мечтами о покое, Сан раз за разом вступает в бой, не задумываясь о том, что может из него не выйти. Порой кажется, что это будет лучшим исходом.        Иногда кажется, что будь он полицейским против обычных людей, вооружённых вылетающей из дула смертью, было бы проще. Люди бывают хуже монстров, но у них нет теневых помощников, тянущих лапы сквозь завесу Сумерек. У них нет чего-то невидимого и непостижимого, что никак не засечь, только ощутить. Может, он неправ, даже наверняка неправ, но усталость делает своё дело.        Хотя думается вяло, мозг буквально скрипит при каждой мысли, будто кто-то нарочно мешает думать и складывать дважды два. Может, потому он сделал свой блокнот, поставив на нём руну, подсмотренную в одной из книг Запретного Отдела, что уже какое-то время поражает отсутствием логики и смысла в книгах, которые раньше могли приоткрыть завесу тайн. Только отдаваясь написанию блокнота, Сан может собрать мысли воедино, словно отгородившись бумажными страницами от всего.        Сан прижимает ладонь к перебинтованному боку и поджимает губы: надо ехать к Феликсу, потому что хочется спать, но даже белый шум сейчас не спасает. Сан привычно прячет блокнот и заводит машину. Дорога до лавки травника не занимает много времени, но внутри вновь оказывается многолюдно, словно нелюдимый ранее Феликс окончательно оттаял.        С Минхо они здороваются на пороге, тот подмигивает ему и растворяется в ночи, следом за ним исчезает Ёнджо с Сохо и двумя полными пакетами покупок, коротко поздоровавшись на выходе.Потом уходит Ёсан, слишком задумчивый, чтобы даже кивнуть. Сан выдыхает спокойнее, потому что в лавке воцаряется тишина, но за прилавком вместо Феликса обнаруживается Хёнджин.        — А где Феликс?        — И тебе привет. Выехал по делам.        — А есть готовые смеси для сна?        — Увы, ничем не могу порадовать, придётся подождать. Или, если хочешь, конечно, попробую смешать сам.        — Я подожду.        — Не доверяешь? — беззлобно скалится Хёнджин, не дожидаясь ответа, кивает в сторону кресел, и Сан молча продвигается в полумраке к ним, замечая чей-то силуэт у окна, но внезапно застывает, хватаясь за стеллаж. Внутри будто бушует пламя, а перед глазами плывут разноцветные пятна, отзываясь судорогой, скручивающей тело от кончиков пальцев до шеи.        — Чёрт…чёрт…чё-ё-ёрт…        — Что здесь… да блин. Хёнджин, помоги! Алло, Феликс? У нас проблемы у Сана судороги. Где-где? В лавке твоей.        — Что ещё можешь добавить? — слышится из включённного на громкую связь телефона хриплый голос травника, Сан пытается разомкнуть губы, но ничего не выходит. Глаза прожигает ярким светом, который зажигается, повинуясь движению рубильника, у которого стоит Чан.        — Эээ… лихорадка, пожалуй.        — Ранения есть?        Сан пытается сесть или хотя бы фыркнуть, что ему не нужна никакая помощь, но всё, что дано сейчас — видеть и слышать, в остальном тело его не слушается.Хёнджин держит его за плечи с такой силой, что имей силы, Сан бы принюхался и даже обследовал бы его, чтобы убедиться, что просто показалось. Или же полностью опровергнуть эту догадку.        — Я не вижу.        — Под одежду заглядывал?        — Ты предлагаешь мне его раздеть?!        — Насколько я помню, это никогда не вызывало у тебя сложностей, — в голосе Феликса слышно ехидство и плохо скрываемая нервозность.        — Чёрт, Феликс…        — Больно ты нежный сделался, — фыркает Феликс и его фырканью вторит Хёнджин. — Давай, осматривай, чтобы я знал, что делать, иначе совет один — вызывайте врачей. Не знаю, приедут ли целители из-за нововведений.        — Да твою ж… он сплошная рана, — глухо комментирует расправившийся с футболкой и джинсами Чан. — Подожди, есть тут что-то… странное. Рассечение, но оно тёмное какое-то…        — Вспухшее и от него нити во все стороны? — Чан лишь подтверждает догадку Феликса угуканьем, а у Сана перед глазами горит двуцветное пламя, сводящее с ума и полная потеря контроля над телом. — А при нажатии вспыхивает красным?        — Да…        — Вызванивай дракона своего, у нас серьёзные проблемы.        — Что с Саном?        — ЗВОНИ ЧОНИНУ, Я ЕДУ! — рычит Феликс, и от его рыка из трубки жалобной дрожью отзываются бутылочки и склянки на ближайшем стеллаже. — Надеюсь, успеем.        Темнота, свалившаяся на Сана, непроницаемая, плотная и пустая. Но мягкая и спокойная она недолго, на смену ей приходит боль и огонь. Он открывает глаза и видит только капли пота, одна за другой, скатывающиеся по виску. Тело горит и выкручивает, голоса нет, даже слух и зрение подводят, искажая реальность. Сан пробует вырваться из крепкого захвата, но захлёбывается дыханием, не понимая, что происходит.        — Чан, Хёнджин, держите его, я почти закончил.        — Лишь бы не перекинулся, — гулко шипит Феликс, звеня банками и флакончиками. — Небо, дай нам шанс.        Сан из последних сил глушит непреодолимое желание встряхнуться. В лиса он не перекидывался уже какое-то время, загнав демоническую сущность подальше, словно кицунэ — не совсем он, а кто-то другой. Он ощущает, как в нём мечется часть его, способная стереть с лица земли мир, зубы вцепляются в что-то мягкое и жёсткое одновременно. Понимание, что это мышцы, приходит не сразу. Отчего-то это немного успокаивает, ненадолго, правда.        Внутри снова мечется что-то более непривычное и непонятное, Сан отдалённо понимает, что это не кицунэ, это нечто иное, жаждущее прорваться наружу горячим пламенем, усиливая и возводя внутреннего демона-оборотня в абсолют. Сан разжимает зубы и силится подняться, но в какой-то момент будто отступает под глухим рычанием оборотней. Он откидывает голову на деревянный пол и отключается.        Глаза не кусает ярким освещением — напротив, отсветы мягкие, ласкающие уставшие зрачки. Рядом с ним на полу сидит Феликс, в волосах путается Атам, заплетая из трёх волосков тонюсенькую косичку и уворачиваясь от длинных пальцев Хёнджина, который сидит, упёршись спиной в стеллаж, и обнимает Феликса одной рукой, пока тот что-то перетирает между пальцами в большой миске.        — Живой?        — Да что мне сделается, — едва слышно сипит Сан, вспоминая недавние слова Минхо. — Который час? Давно я тут разлёгся?        — Без часа рассвет.        — Давно, значит, — Сан сначала сжимает и разжимает пальцы, чтобы прочувствовать силу, садится, ощущая прохладные половицы под пальцами и смотрит на почти не изменившегося в лице Феликса. — И что со мной было?        — Реакция на драконье оружие.        — И часто такое случается?        — Довольно часто, если встретившие драконий клинок, выживают, конечно, — Феликс говорит тихо, но голос всё равно дрожит, когда он старается незаметно сжать пальцы на колене сидящего позади него Хёнджина. — У тебя очень яркая реакция была, едва успели… Ко всему ты не так-то прост. Только всё равно странно…ты ведь в бою мог и раньше пораниться, а реакция пошла только сейчас… чей клинок был?        — Это так важно?        — В общем-то да… возможно, делалась пропитка клинка против демонов или оборотней, а может, и что более вероятно то и другое вместе, ещё и руной усиленное, стоит узнать, чтобы не попасть под раздачу снова.        Сан задумчиво смотрит на некрупные руки, разминающие травы, на уснувших совсем крох-чернушек у босых ног в веснушчатых пятнах, и почему-то кажется, что вряд ли выйдет что-то выяснить. Сходить, что ли к Хонджуну? Или просто попробовать не попадать под чужой клинок и не морочить голову больше, чем и так морочит. Ещё книги в Запретный Отдел вернуть бы, чтобы никто не заметил пропажи.        — Ты не договариваешь, травник, — без обиняков заявляет Сан, и Феликс тяжело вздыхает, сжимая вздрогнувшие руки в кулаки.        — Пришлось извлекать разрастающийся кусок живого металла, ни один бы целитель не справился, только дракон, чьими руками выковано оружие. Нам просто повезло, что оружие руки Чонина… Это такая зараза, на самом деле, даже от скупых строчек родительских записей страшно…        — Живой металл?        — Да. Преобразующий живое в нечто непонятное и очень опасное, — Феликс морщится и тщательно избегает смотреть в глаза. Но Сан и так понимает, чего это могло стоить и чем могло закончиться. — В древности так создавали оружие для войн. Проращивали в существах минералы и металлы, которые усиливали и изменяли живое до неузнаваемости, превращая в идеальное оружие. Потом перестали, потому что создания часто обращались против создателей, все механизмы обращения были утеряны, остались только записи, похожие на страшные сказки.        — Как же тогда удалось мне помочь?        — Дракон знает больше, чем говорит, да и всё нужное оказалось под рукой.        — Всё сложилось. Случайность?        Хёнджин сверкает глазами из-за плеча Феликса и молчит, не делая даже попытки вставить хоть слово. Атам плетёт новые и новые косички, отчего волосы Феликса топорщатся львиной гривой с непонятно откуда взявшимися незабудками. В Академии они учили и символику цветов, чтобы находить отмеченные существами места. Значение этого цветка почему-то ощущается остро тревожно. Память и верность. Истинная любовь и постоянство. Почему же сердце болезненно сжимается и тревога снова поднимает голову?        — Не думал, что своими глазами увижу, раньше только в записях встречал… Ты поменьше нагружайся, снимешь повязку только через три дня, а до того вот, — Феликс протягивает Сану большую тёмную бутыль с притёртой крышкой, — будешь капать сорок капель поверх повязки каждый раз, когда будет перерыв в деятельности больше десяти минут. Пипетку в аптеке купишь. Я бы рекомендовал взять отгулы, но у тебя шило в одном месте, потому ты меня не послушаешься, — Феликс тяжело вздыхает и устало улыбается. Глаза с покрасневшими веками выдают недосып. — Постарайся ни во что серьёзное не вляпываться, с душем придётся повременить да и с некоторыми нагрузками тоже, — Феликс отводит глаза, откашливаясь. — Если что, звони, будем разбираться. К целителям не стоит идти.        — Да тут понятно, разберут на опыты, если поймут, что к чему.        —Феликс, могу я попросить тебя кое-о-чём?        — Сбор для сна?        — И это тоже, но… тебе самому не помешает выспаться.        — Постараюсь. Не забудь, сорок капель перед любым затишьем, дольше десяти минут, — Феликс отставляет прочь миску и отряхивает руки от мелкой колючей крошки сухой травы и вытирает их о полотенце, не жмурясь, даже если колет пальцы.        — Спасибо. Сладких снов, травник.        Сан с улыбкой смотрит на то, как Феликс клубочится прямо на полу, укладывая голову на бедро так и не сдвинувшегося с места Хёнджина и, похоже, тут же засыпая. Сан кивает Хёнджину и выходит за дверь, ощущая за столь долгое время прохладу на коже. Лето медленно угасает, уступая осени всё больше прав. Утренняя прохлада приятно холодит и бодрит, Сан задумчиво крутит в пальцах банку и садится в машину. В бардачке находится пипетка, и он сразу наносит положенное количество капель, а потом включает радиостанцию, чтобы подремать под белый шум.        Но спустя полчаса он открывает глаза и некоторое время смотрит на то, как первые лучи нового дня обнимают резные листья деревьев, оставляя на земле кружево теней. В голове какая-то мысль вяло бьётся, совсем где-то на грани сознания, не поймать, не уловить сразу, Сан напрягается, лицо проясняется, и медленно зреет план.        — Алло, Минхёк? Мне нужно кое-что. Заеду через полчаса. Не рано?        Спустя двадцать пять минут он тормозит у колоритного ритуального магазина и, оглянувшись, входит в дверь, отозвавшуюся перестуком сухих костей. В лавке привычно пахнет воском, горящими скрутками и эфирными маслами. За прилавком обнаруживается светловолосый Минхёк, который тут же расплывается в улыбке, приковывая взгляд. Есть у близнецов такое свойство — чаровать. Глаз не оторвать, заговорить могут любого почти, даже удивительно, как их обходят стороной охотники, не зарясь на силы. Вероятнее, у братьев договор с начальством с обязательствами двух сторон.        Кожу полуденника подчёркивают тяжёлые золотые украшения, схожие носят белли-дэнс танцоры, и прекрасно скроенная по фигуре чёрная с золотом одежда. Не кимоно, не рубаха, не женское платье — что-то невероятное, добавляющее магнетизма образу. Вырез на груди глубокий, рукава широкие, подолом по полу, широкий пояс акцентирует внимание на тонком стане. Казалось бы, мужчина в подобном выглядеть будет женственно, но ничего подобного. Минхёк улыбается, раскрывая широко руки, будто солнце разбрасывая лучи.        — Охотник, рад видеть тебя в нашей скромной обители.        — Скромностью не пахнет, — улыбается Сан, отступая на шаг, когда Минхёк подходит впритык, обдавая запахом раскалённой на солнце глины и колосьев. Единственная защита с близнецами — это нападение. Сан поддевает золотое тяжёлое колье пальцами и выдыхает прямо в губы: — Красивое украшение, Минхёк.        Минхёк мажет своими губами по его, обжигает дыханием с запахом сладкого лета и отступает на шаг, как это делал несколько мгновений Сан. Кривит губы в усмешке, а в глазах чёрное варево, заполоняющее золотую радужку. Сан закусывает щёку изнутри и просто смотрит, зная, что торговцы редкостями сами по себе уникальны и непросты в общении.        — Я же просил, зови меня Хута. Сам понял, что непростая штука или кто сказал? — поглаживая колье уточняет Минхёк, глядя в сторону комнаты, в которой половину суток проводит его близнец, пока он бодрствует, а потом он, когда приходит время второго Минхёка.        — Сам. Вы хоть и любите украшения, но определённо не такие кустарные, как эти бирюльки.        — Не хочешь работать на нас? Тебя не обидим, ты же знаешь.        — Соблазнительное предложение. Когда устану от охоты, первым делом загляну к вам, — Сан кивает на широкий жест, указывающий на деревянную софу с резными подлокотниками.        — Так зачем пожаловал в столь ранний час? Минхёк только удалился отдыхать. Хотел меня увидеть? — усмешке полуденника стоит приписать боевые свойства. От неё становятся ватными колени. — Пахнешь опасностью — лучшим из запахов.        Минхёк садится рядом, обдаёт волной знойных ароматов и закидывает ногу на ногу. Близнецы не так, чтобы противостоят друг другу, но соперничество определённое есть. Ведь каждый властвует в магазине, пока спит другой. Полуночник не такой откровенно соблазнительный, как полуденник, просто обладает иной магией влияния, привязывает не столь открытой сексуальностью, он хитрее и опаснее тем, что может подменять своими желаниями чужие.        Близнецы непростые и опасные существа, таких в городе больше нет, Сан знает наверняка, они так же редки, как и феникс, и не менее опасны, чем инкубы, разве что не выпивают жизни, а привязывают к себе навечно. Порой Сану кажется, что будь они даже уродливы, их бы боготворили. Но Минхёки красивы настолько, что иногда отнимается язык. Хочется, чтобы они просто на тебя смотрели с характерным прищуром и усмешкой.        — Мне нужна милость огненной бездны.        — Ты представляешь, сколько это стоит?        — Догадываюсь, — дрогнув губами, кивает Сан, будто невзначай убирая руку до того, как на неё опустится горячая и сухая ладонь полуденника. Он чешет бровь, разглядывая пополнение коллекций подвесных украшений. — Ещё пожелание: хочу в оправе из хризолита, чтобы только намёк был на то, что кроется внутри.        — Ты так задолжал мальчику с огненными поцелуями? — Минхёк приближает своё лицо к лицу Сана и заглядывает в глаза. Янтарные отблески пульсируют на золотой радужке, превращая глаза в огненные протуберанцы. — Стоит ли попросить ночного Минхёка встретиться с ним и отвлечь от всех долгов? Это даже обойдётся куда дешевле. Всего лишь по поцелую каждому из нас. Ты подумай.        — Всё же мне необходимо то, что я прошу. Отдам последнее, но хочу получить это как можно скорее.        — Дай нам сутки, есть должники, которые помогут сделать всё гораздо быстрее для любимого клиента.        — Сколько?        — Мне стоит обсудить это с братом, всё-таки ответственное дело и очень важный заказ для тебя, — Минхёк делает акцент на последнем слове, наклоняясь к уху Сана и почти задевая мочку губами. — Лимонад?        — Нет, спасибо, скоро начнётся смена.        — Жаль, как жаль. Я сообщу, когда мы решим по цене и будет готов заказ. Но если захочется, приходи в любое время, мы всегда тебе рады.        Минхёк закрывает за ним дверь, вешает табличку «закрыто» и удаляется в комнату, из которой пахнет морозной прохладой и сладостью ночных цветов. Сан никогда не видел близнецов одновременно, но почти уверен, что это крайне редкое событие, требующее сил куда больших, чем создание артефактов. Несмотря на высокую цену, а она наверняка будет баснословной, он не жалеет о том, что решил. Даже смена проходит веселее.