Цикл "Охотники и руны": Молчаливый наблюдатель

☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼

       Минги задумчиво тянет кофе из бумажного стаканчика и смотрит на то, как ветер несёт лежалую листву. Промозглое небо не предвещает ничего хорошего, а в голове почему-то воспоминание о том выезде, когда Ёнгук вызверился на Сана за идиотизм. Совсем немного времени прошло, и Минги попросил перевода, не придав тому событию внимания. Теперь же оно всплывает во всей красе, застит обзор из панорамного окна торгового центра, вытесняет все звуки.        Сан тогда сунулся, не дожидаясь начальства, Минги же стоял на страже, не подпуская к кублу никого, да и лезла на него только мелочёвка, на которую дунул-плюнул, и их снесло. Нудно было ждать, зато видеть негодующее лицо Минсока отчего-то приятно. Может, дело в том, что один из начальников может на него кричать, глядя в глаза, лишь встав на табуретку? А потом взрывом снесло здание, и Минги едва откашлялся от пыли, глядя на присыпанного пылью и кирпичной крошкой Сана с мелкой нечистью на руках, пока Минсок тряс головой, получив от души ударной волной.        Разжав руки, Сан отпустил мелочь и не успел срегаировать, когда его на землю повалило нечто большое и грозное. Минсок всё ещё был дезориентирован, Минги оглушило от удара о дерево, а Ёнгук только приехал. Минги словно смотрел какое-то странное кино: как бросился к монстру Ёнгук, но не успел — тот исчез в канализации, прихватив с собой и мелочь; Сан задыхался, корчась в грязи, а на груди горел ожог большой лапы, которая могла смять его как жестянку, но не оставила ничего, кроме горячей отметины. Минсока всё же вырвало, и он потерял сознание, рухнув, пройдя всего три шага от места, где его накрыло.        Ёнгук подскочил к Сану, встряхнул его, приводя в чувства и помог подняться, оглянулся на Минсока и выругался. Минги прекрасно понимал, что взрыв не связан с Саном и даже тем монстром, который без труда мог уничтожить их всех, но предпочёл убраться. Причиной взрыва было что-то другое, в чём разберётся группа зачистки. Слух вернулся не сразу, а когда вернулся, он прекрасно расслышал слова, брошенные раздражённым Ёнгуком, покачивающемуся от боли Сану:        — Болван, тебе жить надоело?! Он же мог смять тебя, просто наступив. О чём ты думал?!        — О том, что его малыш неопасен и ни в чём не виноват.        — Сан, это идиотизм, нас учили другому, книги тому подтверждение, как и указания министерства.        — Я больше не верю книгам и министерству.        — Небо... — Ёнгук посмотрел в небо с укоризной и присел у Минсока, проверяя пульс и вызывая бригаду.        След от ожога не сходил какое-то время, его не брали ни мази, ни зелья, ни волшебные руки целителей. А потом отметина пропала сама собой, будто и не было, на коже виднелся лишь чуть более светлый след как бледное-бледное напоминание о произошедшем. Минги смаргивает воспоминание, едва не разбивая стекло кулаком, чтобы с него не смотрел на него Сан тем взглядом, который говорил лучше слов.        Жажда с каждым днём растёт, сводит с ума, утомляет, не позволяет расслабиться и получить удовольствие от приятных ранее вещей. Всё привычное кажется неприятным и раздражающим, любимое становится отвратительным, Минги избегает близости или разговор, не заходит в лавку травника и стронится встреч с друзьями, предпочитая оставаться наедине с самим собой или отдаётся тренировкам с такой яростью, что вскоре в напарниках остаются одни манекены.        Добившись смены напарника, он полностью игнорирует вопросительные взгляды Минсока и Ёнгука. Тогда привычные подколки других охотников растаяли нерождёнными на языках, а у него внутри что-то хрустнуло, и он даже не уверен, что чувствовал удовольствие или боль, когда увидел реакцию Сана, пока он самолично объявлял о смене напарника. Сан окаменел и молча ушёл вслед за Минхо, так же молча уехал на выезд и так же молча сел за бумаги, а в отделе повисла такая тишина, что было слышно, как в стекло бьётся залетевший случайно жук, неведомым образом доживший до глубокой осени. Он царапал хитиновый панцирь о расплавленный некогда песок, а казалось, что это внутри Минги что-то отдаётся.        Ошарашенные такой новостью парни до сих пор не особо разговорчивы, всё косятся на Сана, который обложился едва ли не десятком дел. На выезды едет в первых рядах, будто проштрафившийся кадет, пытающийся загладить свою вину. Стоит Минхо пройти мимо, он вечно нарочно задевает Минги плечом. Уён и Ёсан молча соглашаются идти на дежурство вместе с ним, кивком отвечая на заданный вопрос, но особо тепла в их группе нет. Минхо демонстративно игнорирует замечание Минги и указывает пальцем на что-то в деле Сана. Сан хмурится, а потом всё же кивает, жестом указывая Минхо на стул.        Отгородившись от Сана всеми возможными способами, Минги ощущает себя немного легче, меньше реагирует на молчаливые цепкие взгляды на заданиях и на попытки разобраться в происходящем, когда они возвращаются домой, хотя разбираться никто не пробует. Они не разговаривают с того дня. Все вопросы парней он игнорирует, и те в конце концов перестают их задавать, а Сан на него больше не смотрит, хотя Минги и кажется, что он просто не успевает отреагировать вовремя, чтобы заметить.        Самым неконтактным из парней оказывается Минхо, который будто ангелом-хранителем Сана заделался, вечно встанет за его спиной, словно ждёт, что из теней выйдет Минги и чего-то потребует. Минхо в спарринге становится только с Саном, словно оберегает его и от Минги, и от по непонятной причине взъевшихся на него Уёна с Ёсаном. Минги вообще не смотрит никуда, мало говорит, а если и говорит, то только по делу, но дома они по-прежнему спят с Саном в одной кровати.        Какое-то время назад Сан пытался как-то наладить отношения и разговорить Минги, но спустя несколько недель молчания в ответ на вопросы, просто перестал их задавать. Он вряд ли смиряется, Минги слишком хорошо знает Сана, но то, что Сан приходит за полночь, лишь играет ему на руку, никто не мешает пытаться прислушаться к почти утихшему тиканью призрачного хронометра или же искать способы как-то приглушить жажду.        Новость о том, что Ёсан уходит со службы, не вызывает в нём никаких эмоций. Спустя день о том же объявляет Уён, и тут даже Минги поднимает голову, щурясь на стремительно пустеющий отдел. Оборотней нет, эти двое уходят, Джисон перевёлся, из активного состава остаются только начальники, Сан с Минхо и он сам. Новички не в счёт, те, кто на затяжных больничных тоже. Это наводит на мысли, но они путаются и не даются. В голове совершенно иное.        По натуре Минги весьма упрямый, всегда добивается намеченной цели, хоть и не идёт по головам. Но иногда ему самому кажется, что он непробиваемый совсем. Он даже сам не понимает, как и главное зачем он отгораживается от Сана всеми возможными способами, причиняя тем самым боль, но и остановиться не может. В голове лишь навязчивое желание и желание снова слышать часовой механизм, который немного успокаивал его прежде. Он без устали мастерит непонятные даже для себя сферы, которые какое-то время тикают, успокаивая его расшалившиеся нервы, но срок тиканья недолог. Сферы затихают, и приходится делать новые и новые.        Минги ходит вокруг да около закрытого клуба, где каждый желающий утолить жажду вампир может найти добровольного донора. В принципе, он ни с кем, кроме Хвануна и не был, оттого всё ощущается острее, когда он входит внутрь, окунаясь в атмосферу настолько ощутимого желания, что перед глазами расплываются цветные круги. Мелодии будто специально подобраны, разжигают в крови огонь. Может, даже распыляется что-то в помещении, иначе чем объяснить это состояние.        По клубам подобного толка он не ходил никогда, и не думал, что когда-нибудь вообще придёт не в качестве комиссии проверяющих, а как клиент. Он оттягивает ставший слишком узким ворот просторной футболки, показывая стоящему на дверях секьюрити след от укуса, и спускается по ступенькам на уровень ниже, туда, где не так грохочет музыка, но зато есть бар, несколько столиков и десятки уютных кабинок, вдвое меньше, чем в зале наверху.        — Ищешь наслаждения? — к нему буквально второй кожей прирастает высокий как он вампир, облизывая губы.        Минги с трудом шевелит языком, но всё же отказывает, хотя взглядом провожает вампира до самого бара. Дело не в том, что он не ищет, а в том, что в его вкусе не такие крупные парни, а раз уж он решил потакать своей зависимости, то хочется, чтоб всё было на высшем уровне. Ему хочется кого-то, похожего на Хвануна. Некрупного, но при этом не создающего впечатление настоящей хрупкости, потому что это не в его вкусе совсем.        При мысли о насмешках брата, Минги передёргивает, и он подходит к бару, желая заказать какой-нибудь коктейль, сам даже не зная, какой лучше брать, потому что никогда их не пил. Взглядом он натыкается на корзинку разноцветных спелых яблок, пахнущих так влекуще, что поначалу он видит только их и гибкое переплетение лозы. И только подойдя к столику замечает, что тот занят.        Он резко разворачивается в направлении к бару и тяжело сглатывает. Больше всего он любит яблоки, он совершенно не помнит, было ли что-то связано с ними, кроме того, что в школе было ознакомление с религиями мира, и он узнал, что яблоком соблазнили первых людей. Но всё же кажется, что тяга к яблокам была с раннего детства, а никак не связано с грехом и подобным бредом. Зато становится предельно ясно, что в коктейле ему нужен будет яблочный сок.        Заказав коктейль с каким-то эротическим названием, Минги отправляется в одну из кабинок, просто чтобы побыть наедине с самим собой. Всё же голодные взгляды вампиров давят и совершенно не помогают разобраться в себе. Потому что Минги до конца так и не понимает, ему хочется вампирского поцелуя или ещё раз ощутить в своих руках гибкое, как лоза, тело Хвануна.        Первое, что он видит в кабинке — очередная корзинка яблок. И только потом, как уже было со столиком, замечает, что кабинка не пуста. Но её занимают не двое, а один. Крепко задумавшийся вампир, который не замечает Минги ровно до того момента, пока он не приземляется в поле зрения. На лице Хвануна читается с десяток противоречивых эмоций, но в конце концов он просто отсаживается в сторону, сканируя взглядом.        Ожидающий всего, чего угодно Минги, молча берёт из корзинки яблоко и откусывает кусочек. Яблоко вкусное, не приторно сладкое, не кислое, не рыхлое, а тугое и сочное. И только сейчас до него доходит, почему яблоки, Минги усмехается, но смешок едва не застревает у него в глотке, когда взяв коктейль из рук официанта, к нему на колени падает Хванун. Вампир отставляет коктейль на стол, не глядя, но пожирая взглядом Минги.        — Что ты здесь забыл? — сквозь зубы цедит Хванун, но вопреки злости в голосе, ведёт раскрытой ладонью от живота к шее Минги, наблюдает за ним из-под полуопущенных век, дышит тяжко.        — Тебя.        Хванун улыбается, и от его улыбки у Минги пересыхает во рту. Вампир откусывает от початого яблока кусок, глядя в глаза. Вместе с дёрнувшимся кадыком, дёргается и Минги. Сок непрозрачными каплями отблёскивает на вампирских губах, и Минги слизывает их, втягивая после нижнюю в свой рот. В душе персональный ад и кара небесная, в сердце война и пожарище, и пока разум ещё что-то вопит, руки уже вовсю шарят под белой шёлковой рубашкой на шнуровке.        Он не задумывается, одна и та же ли это рубашка, просто копия десятков других или всё же её он видел в том сне, когда он на миг увидел Хвануна чужими глазами. В любом случае, прохладный шёлк приятно скользит под пальцами, а кожа вампира оказывается бархатистой на ощупь, гладить спину Хвануна одно наслаждение. Кожа упругая и прохладная, немного остужает горящее, словно от температуры, тело.        Прохладные губы вампира легко касаются подбородка, прослеживая линию челюсти и спускаясь до ключиц.Тело реагирует вполне однозначно, не столько как на вампира, сколько на желанного человека. На секунды обжигает стыдом, но он без следа тает под напором прохладных губ, жмущихся к его. Минги дышит тяжело, ему стоит огромных усилий не разложить Хвануна прямо на столе из чёрного дерева, среди цветных пятен рассыпавшихся яблок.        Шнуровка распускается легко, шёлк ползёт с плеч, обнажая точёную ключицу и глубокую впадинку, к которой Минги припадает, словно желая напиться. Он комкает ткань пальцами, сжимает до синяков бледное плечо вампира и ведёт губами по прохладному бархату кожи, упиваясь яростной отдачей. Хванун стонет, прогибаясь в пояснице, когда Минги прикусывает его ключицу, он впивается пальцами в плечи Минги, даже пытается отстраниться и шепчет что-то о непреодолимой зависимости от крови охотника.        Ритм взбесившегося сердца забивает все остальные звуки. Минги укладывает-таки Хвануна на стол спиной и смотрит на разметавшиеся светлые волосы, на оголённое плечо, которое оттеняет цвет столешницы, и склоняется ближе, пока не видит собственное отражение в расширенных зрачках. В душе кипит, тяжёлое дыхание смешивается, Хванун носом ведёт по шее, и Минги запрокидывает назад голову, ожидая сладостной боли от укуса.        Но вместо укуса он получает удар в челюсть, и падает на диван, Хванун попросту падает на пол, скатываясь со стола. Но очухивается вампир куда раньше Минги и буквально повисает на низко рычащем монстре, который на поверку оказывается адвокатом Ким Гонхаком. Минги со смешком утирает разбитую губу, а потом трогает кончиком языка надщербленный ударом зуб.        — Нарываешься на иск в суд? — в Минги кипит ярость напополам с неудовлетворением. Мозг отказывается работать, как следует.        — Ты не при исполнении, охотник, — гудит Гонхак, не глядя на Минги. Всё его внимание сосредоточено на Хвануне. Он касается его горящего краской возбуждения лица, удерживая за подбородок, заглядывает в глаза, а потом зло целует, получая такой же злой укус за нижнюю губу. Он усмехается, но во взгляде кипит холодная ярость. — Твоя зависимость может погубить тебя.        — Тебя забыл спросить, — парирует Минги, глядя на разбитый бокал, который очень удобно может лечь в ладонь для нанесения удара. И лишь потом замечает нож, явно предназначенный не для нарезки яблок.        — Я не с тобой разговариваю, охотник, — резко осаждает его Гонхак, и от его тона кровь стынет в жилах. — Хванун, посмотри на меня.        Хванун отводит глаза, но не вырывается, крупно дрожит в руках адвоката, вцепляется пальцами в дорогущий пиджак, словно это поможет ему набраться сил, а потом поднимает глаза. Лицо Гонхака меняется, взгляд делается мягче, он аккуратно поправляет рубашку, натягивая её на округлое плечо, гладит большим пальцем щёку, и Хванун прикрывает глаза от незатейливой ласки, складывается ощущение, что вот-вот заурчит приручённым тигром.        — Идём.        Гонхак берёт Хвануна за руку и выводит прочь из кабинки, вампир даже не оборачивается, бредёт следом как заговорённый, а Минги остаётся лишь кусать губы от досады. Он выпивает чудом уцелевший во всём безумии коктейль залпом и откидывается на спинку дивана. Под кожей будто стая рыжих муравьёв, жжётся укусами, прогрызает себе путь по венам.        Ему необходим этот чёртов вампирский поцелуй, иначе он сойдёт с ума. Когда к нему подсаживается всё тот же крупный парень с двумя коктейлями, Минги молчит. Просто молча берёт один и медленно пьёт, чтобы немного успокоиться. Вампир тоже молчит, наблюдая за ним поверх своего бокала. Взгляд оценивающий, цепкий, будто пытается понять, сколько можно выпить, чтобы не до дна, и чтобы Минги ушёл на своих двоих.        Всё происходит не так интимно и желанно, как с Хвануном, даже былое возбуждение сходит на нет, но жажда, которую не утолить ничем лишь растёт. Потому Минги не гонит незнакомца, но и не делает попытки стать ближе. Вампир просто становится на колени между разведённых ног Минги и притягивает ему к себе за шею, зализывая давний укус Хвануна.        Когда дверь в кабинку снова резко открывается, лишая его дозы кайфа, превращая очередную попытку в пустую трату времени, Минги впечатывает нож в чужую грудь со злобным «Исчезни!», пытаясь погасить раздражение. Вампирам такой удар нипочём, оборотни заживают быстрее, а люди в чужие кабинки не суются, и может быть произошедшее научит других манерам. Но вместо звериных зрачков или мрачного очарования вампира он натыкается на непонимающий взгляд хватающего ртом будто в одно мгновение сделавшийся густым воздух Сана.        — Сан?        — Отойди от меня, Василиск, — хрипит Сан, отталкивает от себя руки Минги будто он не помочь пытается, а всадит нож лишь глубже, и, покачиваясь, Сан устремляется на выход. За ним тянутся жадные взгляды одиноких вампиров, почуявших кровь.        Минги расталкивает всех, показывая значок охотника, и устремляется за Саном, но когда пробивается сквозь одурманенную запахом крови толпу, которая едва не дерётся за несколько капель крови на полу, Сана уже не отыскать. Минги возвращается в заведение и тщательно подтирает кровь Сана и идёт к выходу, но останавливается у входа, встряхивая одного из вампиров, который немного осоловело смотрит на него.        — Парня с ножом в груди видел?        — Оглашенный, что ли? Будь здесь парень с ножом в груди, во-первых, его бы все учуяли, во-вторых, с ножом в груди не ходят, и в-третьих, моё заведение приличное. Произойди здесь что-то подобное, шкуру сдеру заживо и охотникам сдам. Постой, ты охотник?        Минги отталкивает вампира и несколько кварталов он идёт, как ему кажется по кровавому следу, но на пересечении узкого и, возможно, тупикового проулка и широкой улицы, от которой начинается сквер, по которому они с Саном не раз прогуливались, он застывает, как вкопанный. Потому что слышит зов. Зов, которому просто невозможно противиться, и он сворачивает в узкий проход между зданиями, забывая обо всём на свете.        Просачиваясь между стоящими слишком близко зданиями, почти касаясь плечами кирпичной кладки с двух сторон, Минги идёт на зов, не замечая ничего вокруг. Ни отпрянувших от него мелкий бесов, ни застывших при броске красных шапок, которые норовили прилично наподдать и обгрызть всё, до чего достали бы. Минги выходит на широкую полосу дороги и пересекает её, глядя на вызывающе красную машину с откидным верхом.        В ней на водительском сиденье сидит некрупная девушка в коротком чёрном платье, расшитое пайетками и бисером. В чёрной гриве волос белеют высветленные пряди, щедро усыпанные блёстками, щедрый мэйк-ап ничем не уступает яркости образа. Минги, как завороженный, садится на соседнее кресло и смотрит на девушку во все глаза. Сейчас совершенно неважно, кто подарит ему вампирский поцелуй.        Дважды за вечер ему обломали кайф, в третий раз он намерен получить его во что бы то ни стало. Глаза девушки кажутся бездонными омутами, полными звёзд, полные блестящие губы манят, обещая сладкие поцелуи. Вампирша с улыбкой склоняет голову к плечу и задаёт традиционную фразу, чтобы никто не смог придраться, даже если задержат:        — Ты хочешь быть укушенным?        — Хочу. Как мне называть тебя? — ощущение, что голос не его, слова словно сами по себе рождаются в его горле и срываются с языка.        — Зови меня Ангел, — девушка обнажает в улыбке острые клыки и берёт с приборной доски украшенный камнями кубок и тонкий кинжал. — Прости, я не любитель кусаться. Ладонь порежешь сам или помочь?        — Сам.        Разрезав ладонь, Минги сжимает кулак прямо над кубком, но в него попадает лишь несколько капель, медленно стекая по металлическому отполированному краю вниз, к остро-коническому дну, когда хищно облизывающаяся вампирша замирает и принюхивается, морща нос и сужая глаза.        — Охотник?! Пошёл вон.        Не столько ярости, сколько страха в звенящем голосе, будто сиреной полосующем уши. При знакомстве голос казался более томным и манящим, а истерические нотки портят ощущение, будто смывают красоту с девичьего лица. Минги недобро оскаливается и протягивает вперёд ладонь, едва не тычась ею в лицо вампирши, которая отклоняется, едва не вываливаясь из машины. Она спешно выскакивает прочь, указывая пальцем дрожащей руки куда-то в сторону:        — Уходи! Я не пью кровь охотников.        — Но она ведь считается деликатесом.        — Ваша кровь вызывает зависимость, — мрачно сообщает девушка. И хоть её ноздри раздуваются от запаха крови, держится она молодцом, хоть и дрожит крупно, сверкая глазами в его сторону. Не кричит, не истерит, не требует адвоката и не лезет в драку. — Я не идиотка, чтобы добровольно становиться наркоманкой. Уходи.        — Даже рану не залижешь?        — В бардачке салфетки есть. Бери и уходи.        — Да чтоб вас, упыри проклятые.        Минги поджимает губы, хватает упаковку влажных салфеток из бардачка и выходит из машины. Он не успевает и слова сказать, как девушка даёт по газам и скрывается в облачке пыли, оставляя Минги так и стоять злым и неудовлетворённым посреди дороги. Единственное, что за всю ночь выносит Минги, это то, что у него скоро поедет крыша от неудовлетворённого желания.        Стоит ли проверять, все ли вампиры такие брезгливые и принципиальные или нет? И главное — почему Хванун согласился и добровольно подсел? Не являются ли его сны во время вынужденной спячки из-за высасывающей его пиявки, реальностью? Или хотя бы частично совпадают с настоящим положением дел? И если да, то, может, стоит выяснить всё лично? Чтобы раз и навсегда?        Так недолго и с ума сойти от желания услышать снова биение часового механизма и жажды, которую никак не удовлетворить.        Мужчина неспешно смаргивает чужую жизнь с ресниц, в глазах растворяется мглистая поволока. Он наливает полный бокал вина и делает неторопливый глоток. Он крутит в пальцах белоснежную фигурку из кости, которая не давалась ему столь долго, и растягивается в довольной ухмылке.