Цикл "Охотники и руны": Молчаливый наблюдатель

☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼

       Такси Сан разворачивает сразу же, как только выезжают на шоссе, домой его не тянет. Он просто едет на работу, принимает душ в казарме, оглядывая всё будто в последний раз. Даже не забирает вещи, которые планировал сдать в прачечную, проверят лишь, чтоб лежал на месте потрёпанный дневник, который он носит всегда с собой. Он рад, что сейчас его некому останавливать, у него нет слов, чтобы говорить. Нет сил, чтобы хоть с кем-нибудь объясниться. Внутри горит от боли так сильно, что в какой-то момент ему кажется, что он видит себя со стороны. Завидев Минги, который сворачивает в сторону, противоположную дому, Сан зачем-то идёт за ним.        Минги петляет, словно пытается сбросить хвост, мечется, словно не знает, что делать, но Сан всё же понимает, куда тот направился. Он упускает момент, когда его натурально скручивает у аккуратно выстриженных кустов с такой силой, что он даже не пытается зажать рот, сгибаясь пополам. Попав в вампирский клуб, он расспрашивает о друге, который якобы попросил его забрать, перебрав с «поцелуями». В итоге он находит нужную кабинку, но вместо разговора получает нож в грудь. Зря он хотел поговорить. Минги решил всё сам, поставив окончательную точку в отношениях. И не только.        Смешно. И почти не больно. Внутри всё равно всё выгорело там, у госпиталя. Видимо, это плата за то, что он сделал с Джисоном. Сан незрячими глазами смотрит перед собой и бредёт несколько кварталов, прежде чем падает на ближайшую скамью в сквере и пытается достать нож. Но тот не даётся, выскальзывает из пальцев, словно холодное чешуйчатое тело змеи. Сан пытается ещё, но раз за разом не получается сдвинуть клинок с места. Он некоторое время переводит дух, глядя в небо.        Никогда не думалось, что у них всё станет вот так. Но всему рано или поздно приходит конец. Вот и пришёл конец их отношениям. Минги не хочет примирения, а теперь и Сан не уверен, что был резон пытаться, хотя по дурости даже после смены напарника и всех злых слов он всё ещё верил, что всё наладится. Он и так смалодушничал в одну из ночей и проверил спящего Минги всеми возможными индикаторами и рунами. Никто не навязывал ему желание порвать длительные отношения как паутину, занавесившую вход и мешающую двигаться вперёд. Слишком ярко встаёт перед глазами недавний разговор, который окончательно отделил прошлое от настоящего без надежды на будущее.        — Мне не нравится, что ты с Чаном общаешься, — дёрнув Сана за руку и оттащив его словно нашкодившего кота прочь от остальных, сказал Минги во время очередных посиделок у Феликса. Минги вытащил его на улицу, игнорируя замерших парней, словно они тут были одни.        — А мне не нравится, что ты с Хвануном занимаешься сексом, — не выдержал Сан, потирая запястье, на котором наверняка расцветут синяки. Минги не церемонился, когда вытаскивал его из кресла, едва не вывернув руку. Но хоть какое-то прикосновение за последние две недели. После того, как Минги потребовал нового напарника, всё стало крошиться будто обмазанный глиной домик из тюков сена без поддержания в пригодном состоянии.        — Это не секс!        — Да, это хуже, чем просто секс. Это зависимость.        — Заткнись.        — Ты первый начал, Минги, — слишком спокойно ответил Сан, от внутреннего напряжения свело скулы, но он продолжил, раз уж поднялась эта тема, молчать смысла нет. — Мы всего лишь несколько раз пересеклись в городе и выпили чаю, обсуждая дела. Но если тебя бесит, что оборотень проявляет ко мне больше внимания, чем ты, то это только твоя вина.        — Я бы поспорил, чья это вина, — рыкнул Минги и ударил кулаком в стену. Но Сан даже не моргнул, лишь махнул рукой выглянувшему из лавки и мгновенно помрачневшему Феликсу. От Минги буквально исходили волны ярости. — Я лез к чёрту на рога, чтобы спасти тебя, а ты так легко уходишь к оборотню!        — Я ни к кому не ухожу, — отчеканил Сан. — Это ты слишком часто сбегаешь к вампиру за дозой наслаждения. Я и так чувствую себя виноватым во многом, но не думал, что тебе настолько опротивел, чтобы слышать подобное.        Минги тогда лишь скрипнул зубами и отвернулся, а спустя мгновения молча ушёл, чтобы не возвращаться домой несколько дней к ряду. А когда вернулся, то не скрывал ни новых укусов, ни засосов, но и не говорил ничего. Теперь они практически не пересекались ни дома, ни по работе. И Сан не уверен, что стоило продолжить борьбу за их отношения, когда всё разваливалось слишком стремительно и бесповоротно. Больно и обидно, но такова жизнь. Не думалось просто, что будет вот так.        Возвращаться в лавку не хотелось, не хотелось участливого понимания во взглядах или неловких попыток утешить. Смысла в этом не было, как и во всём, в чём пытался разобраться Сан в последние месяцы. Творилась какая-то чертовщина, но данные были разрозненны и настолько не вписывались в общую картину, что пазл распадался раз за разом, в очередной раз доказывая, что Сан сам себя пытается перемудрить.        Друзья же решили, что оставлять его одного не стоит, и выглянули из лавки. От вышедшего на крыльцо Чана приятно пахло огнём и крепким чаем. От Феликса — травами и горькой полынью, от Хёнджина — прелой листвой и туманом, от Минхо выпечкой и молоком. От Минсока пахло чистотой и снегом, от Ёнгука — кофе и старыми книгами. От всех вместе пахло домом. И Сан сдался, поднялся по ступеням, окунаясь хотя бы на время в ощущение защищённости.        Парни ничего не спрашивали, чашка согревала внезапно продрогшие пальцы, а желание покинуть город росло в нём с каждой минутой, отсчитанной крупными часами в гостиной Феликса. Но Сан не собирался бежать из города, он собирался заняться вплотную своими догадками. Он лишь тяжело вздохнул и прикладывая усилия, чтобы голос не дрожал, попросил Ёнгука подписать заявление об доступе в библиотеку Академии и в Лабиринт.        — Ты хорошо подумал? — поинтересовался Ёнгук, на что Сан просто кивнул и отвернулся к окну. — Тогда прошу тебя, будь осторожен. Академия есть Академия, тут мне нужно только созвониться. Но Лабиринт...        — Я справлюсь.        — Может, отпуск, а не Лабиринт? — подал голос Минсок, но уловил ответ в изменившемся лице Сана и не стал настаивать. Лишь крепко сжал пальцы Ёнгука, отводя глаза.        — Мы всегда здесь, если что-то потребуется, — сказал Минхо, и остальные кивнули в подтверждение его слов, вызвав лёгкую благодарную улыбку у Сана. — Не отгораживайся ото всех. Минги — дурак.        — Мы оба дураки, — горько усмехнулся Сан и, отставив чашку на стол, потёр лицо, стараясь привести себя в норму. — Не будем его обсуждать, прошу.        — Всё так плохо? — тихо спросил молчавший до этого Чан, который так и не сменил своего местоположения с того момента, как Минги потащил Сана на улицу.        — Всё куда хуже.        На душе совершенно пусто. Словно его выжгло в одно мгновение дотла, не оставив ни обгоревших обломков, ни следов былого. Остаётся просто выжженная пустыня, состоящая из обжигающе горячего пепла, который жирными хлопьями кружится над головой, налипает на лицо, льнёт к коже, покрывая его всего, прорастая внутрь, превращая его в такой же горячий, ещё обманчиво живой, но чувствительный к прикосновению или движению воздуха пепел.        Непонятно зачем он находит в себе силы подняться и брести вперёд, с трудом делая шаги, но желая коснуться тех роскошных цветов, чьи семена он хранил долгие годы после смерти родителей. Желание совершенно глупое, но хотя бы так он будет не один сейчас, а в окружении растений, которые так любила его мать, когда солнце ещё золотило её кожу и высветляло волосы от частого пребывания под открытым небом.        Он цепляется за мысли о прошлом, лишь бы не думать о том, что произошло. В груди разрастается боль, пускает корни в каждой клеточке, но так и не может добраться до воспоминаний счастливых дней, где он находит утешение ото всех страхов и боли. Он нечасто открывает эту потайную шкатулку, наполненную улыбками матери и суровым голосом отца.        Стараясь не думать о последних неделях и месяцах, он всё равно вспоминает и думает. А потом корит во всём произошедшем самого себя. Ведь не поймай он жизнееда, не попади под побочное воздействие руны, не вынуди он огненную саламандру создавать сдерживающю маску, не будь он тем, кем он является, ничего этого бы не было. Просто ничего не было бы, и всё было бы проще.        Шаги замедляются сами собой, Сан упирается ладонями в кирпичную кладку какого-то дома, замечая, как от ногтей к локтю тянутся чёрные нити. Улыбка, похожая на оскал, раскалывает лицо. Он ведь понимал же, что яд мантикоры не удалось вывести до конца. Очень надеялся, что ошибался, но сегодня убеждается в обратном. Под кожей, будто почуяв смерть, просыпается росток ядовитой лианы Ёсана. Сан усмехается. Может быть, одной проблемой в городе станет меньше?        Мысль хоть и кажется глупой и неуместной, но чем больше Сан думает, тем больше убеждается, что без него у охотников и его друзей в частности будет меньше проблем. Последние месяцы было непросто, даже тяжело, с Минги отношения натянулись так, что чужие порой ближе друг другу, чем они, просыпающиеся в одной постели. Сан не дурак, он давно понял, что Минги много думал о Хвануне.        И что ещё хуже — стал зависим, оттого и потянуло его в тот клуб после того, как просил об укусе Сонхва. Вампира тогда перекосило, и когда Минги попытался настоять, получил по лицу, но дальнейшие разборки пресёк появившийся в баре Хонджун, который в отличие от пышущих жаром спорящих, заметил Сана. И кто знает, что больнее — измена или нож, почти попавший в сердце. Куда хуже то, что Минги не убил.        Любовь они убили сами.        Калёным железом жжётся под веками, скапливается расплавленным стеклом на дрожащих ресницах, чудится, что с хрустом начнут ломаться под тяжестью, Сан зло проводит рукой по глазам, смахивая навернувшиеся слёзы. Он коротко лижет тыльную сторону ладони, ощущение соли на языке немного отрезвляет, но этого хватает ненадолго.        Он чует, но не видит следящих за ним стаю вечно голодных духов прета, они оберечены на вечные муки жажды и голода, которые ничем не утолить. Чаще всего эти плотоядные сущности появляются на окраинах городов, у свалок или бедных районов, но никак не в густонаселённом районе, пусть и опустевшем к глубокой ночи. Но цель Сана уже достаточно близка, и он не обращает на них внимания.        Некстати вспоминается, как по этому скверу они гуляли с Минги, пили какао и смеялись, целуясь в тенях деревьев, куда не доставал свет фонарей. На ресницы Минги налипали снежинки, делая и без того узкие глаза ещё более узкими, а губы были сухими и потрескавшиеся от работы на холодном ветру и при непогоде, хлеставшей их тела без малейшей пощады, но поцелуи всё равно были желанны.        Сан замирает, понимая, что воспоминание вызывает лишь сожаление и толику грусти, не болит так сильно, как болело, когда Минги просто-напросто отрешился от всего, решив предаться своей зависимости. И сколько бы Сан ни делал попыток примириться, разобраться, восстановить рушившиеся отношения, Минги его словно не слышал, но прислушивался к чему-то другому, что шептали его тёмные желания.        Понимание, что он заблудился, приходит не сразу. Сан, покачиваясь, цепляется за шершавую кору деревьев, оглядывается, замечая впереди длинную улицу, на которой не видно света фонарей, позади какие-то проулочки в переплетении домов, где люди жмутся друг другу, перебегая от одного фонаря к другому, чтобы всё время находиться в безопасности света ламп. Из темноты волной нагнетает страх, кое-где видна мелкая нечисть, что бежит оттуда, словно мыши от кота. Но сил, чтобы проверить нет.        Ветвистая крона над головой оказывается ещё более плотной, чем думалось. А вот земля уже не такая тёплая, поступь осени ощущается ещё незаметно, когда идёшь по улице. Но несравнимо острее чувствуется, когда падаешь в траву, жадно оплетающую упавшее тело. Неподалёку фонари начинают мерцать, а потом и вовсе гаснуть один за другим. Сан с неким равнодушием смотрит на расползающуюся по улице темноту.        Темнота расползается перед глазами и внутри него. Ширится, множится, делается всё значительнее и ощутимее. Становится неважным, если ощутимая тьма улицы поглотит его. Ещё вопрос, какая тьма доберётся до него раньше — наружная, которую несёт на своих плечах порождение тьмы или внутренняя, отключающая сознание и тело, словно ловко орудующий клинками шпагоглотатель.        Ядрёная смесь эмоций и чувств прожигает его внутренности, причиняя боль, которую слишком сложно игнорировать. Время идёт и в то же время тянется. Сан видит, как удлиняются ползущие к нему тени, усмехается уголком рта, потому что смерть принесёт облегчение и сотрёт ту боль, что копится в его теле с каждой секундой. Внутренним чутьём он знает, что именно надвигается из темноты, прикрываясь ею словно плащом.        Наивно хочется, чтобы его нашли и помогли. Но желание, чтобы просто прекратилась боль, перевешивает. Облегчения нет, хоть и немеет тело, но боль не унимается и не отступает. Улица пустынна и безжизненна, последние ночные прохожие поспешили скрыться в укрытии, которым они считают свои квартиры. Это почти так же наивно, как и хотеть спастись, ступая за грань. Даже наркоманов или выпивох не видно. Тихо до жути.        Сану впервые страшно так сильно, как в детстве.        Тогда он смотрел смерти в глаза и слышал смех. До сих пор Сан был уверен, что это шутки памяти, попытки объяснить необъяснимое. Сейчас же он понимает, что смех мог принадлежать демонам и голодным до крови и плоти тварям. А в крови был тогда приличный отрезок дороги, много мерзости могло злорадно смеяться, ощущая страх чудом выжившего ребёнка на шоссе.        Пусть не цветы из прошлого колышутся над головой, а некошеная, пережившая первые заморозки трава, то ли газонная, то ли и вовсе сорняки, но на грани, на самом краю он словно видит родителей, к которым так хотел попасть, будучи ребёнком. Теперь он не уверен, что встретится с родителями, потому что сомневается. Вдруг добровольный отказ от помощи является самоубийством, отделяющим его от воспоминаний прошлого. Вдруг он сделается бесплотным духом, навечно скитающимся между границами Сумерек и мира в поисках утраченных воспоминаний?        Кто знает, как в том мире делятся умершие. Может, они сразу перерождаются, может, проходят путь очищения, а может…а может становятся той самой нечистью, которую охотники нещадно истребляют. Потому что порождения Сумерек и тьмы вредят людям и строят всяческие каверзы. Сан усмехается, когда видит одну-единственную звезду в небе. Такая редкость в большом городе — звёзды.        Серебристое сияние двоится, множится и расплывается, будто смотрит на мир закапанными атропином зрачками, когда огоньки приобретают много лучей, словно россыпи сверкающих звёзд, сыплющихся отовсюду. В уши забивается ватная тишина, биение жизни, отдающееся в ушах становится всё тише, замедляется. Звезда заполняет всё собой, растворяя окружающий мир.        Ночь обнимает его, кутая в холодные объятия смерти.        Мужчина задумчиво проводит пальцем по кромке бокала, не спеша налить ещё, хрусталь звенит, вибрируя музыкой сфер и земных недр. Отзвуки пламени ложатся на кожу маслянистыми всполохами, во рту отголоски винной терпкости и пьянящий вкус чужой жизни.