Цикл "Охотники и руны": Молчаливый наблюдатель

☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼

       Хёнджин потягивается, отодвинувшись от спящего травника, прогибается в спине не хуже, чем Феликс, а потом опирается локтем в подушку, укладывая голову на ладони. Спящий оборотень притягивает взгляд, даже с закрытыми глазами и в расслабленном состоянии, он всем собой напоминает о том, что хищник. Хёнджину больше всего нравится, что во сне пятнистый мех внутреннего зверя ещё ярче проглядывает сквозь кожу, делая её вовсе золотой. Они неуловимо похожи с Минсоком, и это озадачивает.        Не сказать, что он иначе смотрит на Минсока после их общего с Феликсом признания, но не знай он, что Минсок — человек, подумал бы, что оборотень. Причём что-то довольно крупное и при этом светлых тонов. Несмотря на то, что с Феликсом мало чем отличаются и по телосложению, и по росту, почему-то кажется, что если бы и жил в нём внутренний зверь, был бы он барсом или же рысью, которые в несколько раз крупнее оцелотов.        Спроси его кто, почему он видит в Минсоке оборотня, Хёнджин бы не ответил. Возможно, по аналогии с младшим единокровным братом, возможно, чисто по ощущениям. Глядя на Феликса, который во сне раскидывает руки, словно крылья, готовясь взлететь, Хёнджин улыбается. Он осторожно убирает спутанные пряди с лица, отчего Феликс морщится и чему-то улыбается. Всяко видеть его таким лучше, чем таким, как увидел спящего травника впервые.        Сжавшийся в комок, словно пытающийся исчезнуть, дёрганый, нервный, отчаянно жаждущий тепла. Сейчас Феликс мало чем напоминает того напуганного снами и происходящим травника, который выпускал шипы при малейшем проявлении внимания, словно защищался так ото всех. Единственный, от кого Феликса требовалось защитить — это он. Даже принесший боль Чан не может сделать того, на что был способен Хёнджин, который ради травника пошёл на всё.        Он хотел лишь одного — выследить инкуба, оставляющего кровавый след, которого он вёл словно охотник или хищник, преследующий цель. Он совершенно не рассчитывал, что судьба свяжет его накрепко с травником, у которого пришлось просить помощи, ни уж тем более с охотниками, целью которых являлось выслеживание и уничтожение опасных для общества существ, каковым он и являлся.        Для Хёнджина до сих пор непонятно, почему они настолько понимающе отнеслись к нему, особенно охотники, если по всем правилам должны были наплевать на всё, закрыв глаза на просьбы Феликса и даже на то, что Хёнджин никого, по сути, не тронул. За время пребывания в городе он давно не питался, как должно, и порядком ослабел, но разве должно это волновать охотников, если по уставу не положено сочувствовать убийцам?        Хоть инкубы и способны пить понемногу, многие просто не могут остановиться, вылакивая жертву до конца, как новообращённые либо давным-давно оголодавшие вампиры. Да, след инкуба выследить гораздо сложнее, чем того же вампира, даже самый осторожный оставит след зубов. И Хёнджин ни капли не удивится, если с вампиров снимают слепки клыков, чтобы быстрее расследовать дела убойного отдела.        Тот же Сан до последнего не унимается. Нет-нет, да поймает на себе задумчивый взгляд охотника. И если раньше можно было списать на простую подозрительность, то после более близкого знакомства с охотником, оказавшимся кицунэ, вопросов больше не возникает. Сан чует в нём что-то, чего сам Хёнджин в себе не чувствует. Вместе с братом-близнецом словно умер он сам. И до сих пор уверен, что он чист. Он не ощущает в себе былой мощи, ни грамма, а вот груз прожитых лет сполна.        В том, что он потерял силы неоспоримый плюс. Теперь он может касаться Феликса безбоязненно. Гладить, целовать или обнимать во сне, а не только когда Феликс бодрствует. Не зря инкубов называют ночными любовниками. Во сне человек беззащитен, и именно в эти моменты питаться лучше всего. Но его к Феликсу тянет не как за едой, у него такие мощные приливы нежности, что иногда кажется, колени не выдержат и подкосятся, а он рухнет к ногам испуганного травника, вжимаясь лбом в его ступни.        У него к Феликсу какая-то такая невыносимая тяга, хоть вой на луну, как это делают волки. Потому что внутри саднит чувствами, переворачивается с ног на голову и отдаёт тянущей сладкой болью в сердце. Так не должно быть, потому что не бывает так с инкубами, и поначалу Хёнджин думал, что умирает. Но потом понял по книгам и журналам, по фильмам и разговорам, что это куда хуже голода.        Это любовь.        Новое, неизведанное и всепоглощающее чувство.        И самое странное, когда он видит то же в других, которые не обязательно являются парами. Это заставляет задумываться всерьёз и надолго. Любовь — штука странная, выходит. Но как иначе описать тогда всё то, что он видит в других или чувствует в себе? Ничем другим объяснить это попросту никак не выйдет. Иногда так и хочется подойти к тем, в ком он видит эту тягу и спросить напрямик, но так беды не оберёшься. Те, кто живут недолго, слишком чувствительны к подобному.        Феликс требовательный и жадный до ласки, потому всё, что рождается в душе Хёнджина, находит применение. Феликс любит прикосновения ничуть не меньше, чем Хёнджин хочет касаться, и от этого в груди так сладко и так мучительно больно, как тогда, в первый раз, когда он утонул на дне глаз травника, увидев его на маскараде. Тогда он и пропал. Может, нужно было спасать свою шкуру и бежать прочь, а он не смог.        Но ничуть не жалеет, что остался. Ведь даже выгони его Феликс, он бы притаился где-то неподалёку, чтобы присматривать, чтобы знать наверняка, что никто не посмеет нарушить его покой, чтобы отваживать дурные сны и знать, что травнику хорошо. Даже если без него. У оборотней существует нечто схожее, что они называют запечатлением, но Хёнджин не уверен, что его любовь схожа с той тягой на все сто.        Он попросту не представляет, что чувствует оборотень в момент запечатления и потом всё время, когда сталкиваются с объектом запечатления. В книгах этого нет, в интернете не обсуждают, а если и обсуждают, то разве что в закрытых чатах, ну, а спросить напрямую как-то неловко после слов оборотней о том, что о таком не спрашивают. Потому и делает выводы из обрывков разговоров, что в лавке будто никогда не прекращаются.        И тот голод, ту тягу, что испытывают оборотни, страшно даже представить. Каждый должен обладать каменной волей, чтобы держаться, чтобы вообще как-то существовать с этим чувством, которое для Хёнджина раньше казалось сродни проклятию. А теперь он совершенно иными глазами смотрит на оборотней и тех, в ком видит отголоски любви.        А спросить у Феликса о его запечатлении страшно всё равно. Не хочется думать, что его мягкий и ставший открытым травник страдает по ком-то из прошлого. Лучше догадываться, но не знать. Это впервые с Хёнджином такое, и он не решается пересечь эту черту, за которой не будет возврата. Некоторые тайны должны оставаться тайнами.        День у травника всегда насыщенный, но Хёнджин успевает то поцелуй урвать, то незаметно для покупателей носом зарыться в длинные пряди, которые ему нравятся ещё больше, чем привычная стрижка Феликса. Он и сам отрастил волосы, длины хватает, чтобы за ухо заправлять. Они будто день и ночь. Феликс в привычном блонде, Хёнджин в родном вороновом крыле. Мысли какие-то странные и приземлённые, но думать их приятно.        Охотник приходит к ним под вечер. У Хёнджина возникает ощущение, что тот пьян, потому что покачивается на каждом шагу, но когда оказывается рядом с конторкой, от него алкоголем не пахнет вовсе. Из дальней комнаты возвращается Феликс и на мгновение замирает, глядя на охотника, у Хёнджина будто само собой всплывает чужое имя, которое когда-то слышал. Ёнджо хватается за уши, сдавливая ладонями.        — Уже больше недели в ушах какой-то странный звук, от него раскалывается голова, соображать сложно. Вы слышите? Слышите этот странный звук? Мне нужно лекарство, зелье, что-нибудь. Потому что скоро я сойду с ума, — охотник переводит взгляд на Феликса, и вслед за ним на травника смотрит и Хёнджин, отчего брови ползут вверх будто сами по себе. Феликс кладёт поверх дрожащей руки ладонь, но тут же кривится, прикрыв глаза.        — Ты тоже что-то слышишь?        — Скорее, отзвуки того, что слышит он, — Феликс указывает прямо в центр груди Ёнджо, отчего Ёнджо мрачнеет и поднимает тяжёлый взгляд. Хёнджин ощущает его так, будто кто-то с силой надавил на плечи. Феликс же спокойно продолжает, хоть и совсем немного морщится. — Ты не просто охотник, не так ли? Где ты слышишь это наиболее громко?        — Возле дома.        — Поехали, хочу услышать своими ушами. Тогда смогу дать ответ. Я так надеюсь. К целителям ходил?        — Ходил, ничем не помогли, вот и решился прибегнуть к силам трав.        Феликс наугад хватает какие-то склянки и складывает в увесистый саквояж. До места добираются нескоро, несмотря на отсутствие пробок. Выбрав наименее спокойный вид транспорта в виде автобуса, они едут больше часа, пока Ёнджо не начинает бледнеть. Зубы сведены с такой силой, что кажется, посыплются крошкой, глаза почти закатились, а голова запрокидывается, как у эпилептика.        Феликс даёт знак Хёнджину, и они вытаскивают Ёнджо из автобуса на свежий воздух. Ему становится совсем немного легче, во всяком случае выступившая пена исчезает, и Ёнджо двигается без посторонней помощи, ориентируясь на звук. Хёнджин краем глаза поглядывает на Феликса, который прислушивается, но наверняка сам не слышит, тогда он осторожно касается локтя Ёнджо, и через его позвоночник будто пускают ток.        Мелко подрагивая, Феликс вытягивается в струнку, голова запрокидывается, а на губах появляется окрашенная красным пена. Феликса откровенно трясёт, но разжать его пальцы, вцепившиеся в локоть Ёнджо удаётся не сразу. Хёнджин подхватывает оседающего Феликса на руки и тащит к ближайшей скамье. Глаза Феликс открывает не сразу, для этого Хёнджину приходится хлопать по ставшим ледяными несмотря на жару щекам.        А когда травник открывает глаза, он заливается такими горькими слезами, что даже Хёнджин, казалось, за год привыкший ко всему, не знает, как успокоить бьющегося в рыданиях оборотня.Он просто обнимает, пытаясь понять, что происходит, но прекрасно понимает, что от Феликса в таком состоянии ничего не добьётся. Тот вздрагивает на очередном долгом всхлипе, поднимается, покачиваясь и смотрит в глаза возвышающегося над ним Ёнджо.        — Слушай и веди. У него вся надежда на нас. Оно умирает.        — Кто?        — Я не знаю, — хрипло отвечает Феликс, пожимая плечами, но шага не замедляя, — я слышу плач только через тебя, и ничего подобного не слышал прежде. Одно понимаю, что что-то связано с водой, но дальше — какая-то неразбериха.        — Ладно, но тогда пойдём быстрее, не хочу себя чувствовать виноватым.        — Ещё один неправильный охотник, — не сдержавшись, шепчет Хёнджин, но Ёнджо резко останавливается и разворачивается к нему, зло вглядываясь в лицо.        — А ты предлагаешь всех под чистую вырезать?        — Нет, но…        Говорить о том, как в Средневековье подкосило популяции существ он не решается. Мало ли, чему этих охотников учат? Может быть, в Академии втирают о том, что это спасёт человечество, кто их разберёт. На мгновение кажется, что в сумраке он видит золотой отблеск в глазах, но лишь пожимает плечами. Если Феликс захочет, поделится догадкой о том, кто на самом деле Ёнджо, а нет — что ему за дело до ещё одного охотника?        С другой стороны, Феликс указал на то, что тот охотник непростой, и отсюда выплывает иной вопрос — а есть ли в последних поколениях охотников вообще люди? С кем ни столкнутся — всё существа или и того больше — древние. Хёнджин спотыкается, вглядываясь в широкую спину впереди, он на девяносто процентов уверен, что Ёнджо, — если, конечно, принадлежит к существам, а не он всё не так понял, мало ли какие непростые охотники бывают? — может быть представителем какого-то могущественного вида.        — Ты как? — тихо спрашивает Хёнджин, но Феликс лишь плечом ведёт и прячет от него взгляд, но Хёнджин успевает заметить влажные ресницы.        — Язык прокусил и всех дел.        О слезах Хёнджин не спрашивает, и так ответ ясен до предела — каким-то невообразимым образом он почувствовал либо чужую боль, что тут же отозвалось в Феликсе, который будто датчик с тонкой настройкой реагирует очень на многое, либо в довесок сработала повышенная эмпатия. У него до сих пор ком в горле, потому что будто пережил чужую предсмертную агонию, которую ощутил Феликс.        Ёнджо качает, но он идёт вперёд достаточно быстро, следом за ним спешит Феликс, перекладывая саквояж из руки в руку. Хёнджин пытался отобрать у него сумку, но Феликс так зыркнул на него исподлобья, что не потребовалось слов, чтобы понять, что помощь не нужна. Он редко показывает зубы, а когда так делает, Хёнджин никогда не давит. Ёнджо хватается за стену одного из домов, прижимается к ней всем телом и отчаянно дрожит, упираясь лбом в кирпичную кладку.        — Всё громче, почти невыносимо.        — Выпей, чуть приглушит, но нам нужно отыскать его, боюсь, что время на исходе, — пробирка с каким-то серым веществом внутри дрожит, и не сразу удаётся откупорить её. — Вот это тоже.        Ёнджо одной рукой держит обе пробирки и залпом выпивает его содержимое, утирая тыльной стороной ладони рот. От Хёнджина не укрывается кровавый след на коже. Но Ёнджо глубоко вздыхает и отлипает от стены, спотыкаясь, идёт как может быстро, внезапно поднимая голову вверх и пытаясь рассмотреть что-то невидимое и непонятное для других.        — Мне кажется, он где-то наверху.        — Надеюсь, ты прав, — Феликс так и не решается коснуться, остановив руку в миллиметре от охотника.        Скорость Ёнджо набирает внезапно. То ли действие зелья помогло приглушить звук, которого не слышит Хёнджин, то ли Ёнджо окончательно едет крышей. Его лицо перекошено, больше похоже на злой оскал, когда он влетает в здание, предъявляя значок и махая им следовать за ним. Ночной сторож растерянно хлопает глазами, провожая их до ступеней взглядом и так и не заметив спущенной со спиц петли.        На каждом лестничном пролёте Ёнджо принюхивается и прислушивается, а у Хёнджина стойкое ощущение, что тот сейчас просто завалится назад спиной на ступени, и на этом всё закончится. Но он молча замыкает шествие, приглядывая за Феликсом краем глаза. Травник уже мокрый, по вискам струится пот, но он лишь небрежно стирает его ладонью и следует за Ёнджо, позабыв обо всём.        На крыше они оказываются совершенно внезапно. Запыхавшийся Феликс перехватывает поудобнее ручку саквояжа, но пальцы едва не разжимаются, потому что он видит большую цистерну, а потом оборачивается, указывая на неё Хёнджину. Ёнджо крутится волчком на месте, пытаясь понять, откуда слышится звук, а потом замечает, куда указывает Феликс.        — Думаешь, оно там?        — Не знаю. Но мне мерещилась вода. Прости, во второй раз я не выдержу это слышать. Потому давай проверять.        Наверх первым лезет Хёнджин, чтобы сберечь другим силы, которые могут понадобиться, и открывает крышку резервуара без труда, с удивлением глядя на свою руку. Но когда заглядывает внутрь, не может удержаться от возгласа, отчего рядом в одно мгновение оказывается серо-зелёного цвета Ёнджо. Держится на добром слове. Но он присвечивает фонариком, не сдерживая злости.        — Твою мать…        — Как будем доставать?        — У меня есть верёвка с крюком, но боюсь, что зацеплю, — Ёнджо осторожно зацепляет крюк, наматывая верёвку на предплечье. — Тогда я полез, закреплю парня и маякну?        — Давай.        Ёнджо выкладывает телефон из кармана в рюкзак, берёт с собой верёвку и снимает с крюка защитный чехол, особым захватом зажимая его в ладони, Хёнджин берётся за второй конец верёвки. Охотник прыгает в полупустой бак с водой, пока Феликс напряжённо следит снизу, перебирая зелья в саквояже. Всплеск глухой, но нахлынувшая волна слабости отступает, и Хёнджин присвечивает фонариком.        Ёнджо недолго возится с закреплением крюка за сеть, а потом делает отмашку. Хёнджин откладывает фонарик в сторону и начинает подтягивать ношу вверх. Хорошо, что резервуар широкий и вряд ли глубже двух метров, а не привычно высокая башня, которые чаще всего устанавливают на крышах жилых домов. Рядом ещё и широкая площадка, на которую он и перекладывает находку, парень болезненно стонет, не открывая глаз, а рядом уже приземляется Феликс с ножом.        Сеть под лезвием расходится будто масло, хотя глаза Феликса просто заливает слезами. На площадку приземляется Ёнджо, с которого ручьями стекает вода, но он садится рядом с Феликсом и помогает освободить пленника, пока Хёнджин подсвечивает фонариком. Ёнджо выбирается быстро благодаря скобам для чистильщиков резервуара, которыми не воспользовался и для скорости просто прыгнул внутрь.        Перед ними лежит русал. Хёнджин нечто подобное видел сто лет назад. И это вряд ли преувеличение, потому что это было очень давно. Чёрные волосы влажными прядями облепили лицо, и Феликс осторожно убирает их, чтобы влить в рот несколько флакончиков с разными зельями и эликсирами. На некогда роскошном и наверняка переливающемся цветами хвосте несколько глубоких ран с клочьями содранной чешуи, такая же в животе и множество защитных ран на руках.        Хёнджин смутно помнит, могут ли русалы обращаться в людей или это уже выдумки, потому что тогда он этими существами не интересовался, а со временем они почти вымерли. И если честно, он считал, что без слова «почти», о них не было никаких известий или новостей. Раздутые СМИ случаи с находками «русалок» были лишь мистификациями.        Жабры первое время двигаются, как у рыбы, выброшенной на берег, но вскоре прилегают к коже так плотно, что кажутся простой татуировкой без заморочек — полоски на шее и на рёбрах. Слышится протяжный выдох, и русал хватает воздух теперь ртом, а не жабрами. Жадно и часто. Феликс вливает в приоткрывшийся рот ещё какое-то зелье, придержав голову.        Русал внезапно хватает Ёнджо за запястье, стискивая бледными пальцами, между которыми тонко поблёскивают перепонки. На глазах плёнка третьего века, как у птицы, но она медленно сдвигается, и на Ёнджо устремляется испуганный взгляд, но вскоре он сменяется более осознанным и непонимающим. Голос русала мягкий, хоть и очень тихий.        — Ты нашёл меня?        — Да.        Хёнджин помалкивает, он привык помогать Феликсу без дополнительных просьб, просто переглянувшись с ним. Особо помочь они не могут, потому что толком ни перевязочного материала нет, ни целителя, но Феликс присыпает кровоостанавливающим порошком раны и хмурится, когда его не хватает на все. Но саквояж Феликса таит в себе много тайн, и вскоре он спрыскивает из пульверизатора оставшие ранки. Остро пахнет тысячелистником, пока Феликс возится со сфагнумом, приматывая кусочки мха к ранам.        — Ты слышал меня?        — Да.        Ёнджо осторожно касается холодных даже на вид пальцев, на которых от прикосновения исчезают перепонки. Словно пребывание на суше избавляет его от необходимых для нахождения под водой особенностей тела. Русал окидывает его взглядом, не замечая никого вокруг, будто Хёнджина с Феликсом не существует, но Хёнджин прослеживает испуганный взгляд русала, устремлённый на значок охотника.        — Если ты пришёл убить меня, сделай это быстро.        — О чём ты? — Ёнджо требуется лишь секунда, чтобы измениться в лице так разительно, что Хёнджин поднимает на него глаза. Давление на плечи будто нарастает. — Это сделали охотники? Как выглядели? На что были похожи их значки? Ты запомнил какие-нибудь цифры или приметы?        — Н-н-нет. Только… у одного на руке была татуировка совы с узкими глазами по две пары друг над другом, — будто подведённые тёмным глаза распахиваются, а русал сжимает запястье охотника ещё крепче, отчего края ран расходятся, а Феликс недовольно цыкает. Русал пытается сесть, но Феликс кладёт руку на грудь, не давая двигаться. — Ты не станешь меня убивать?        Плавники на хвосте подёргиваются маревом и медленно начинают таять. Эта трансформация не такая быстрая, как обращение Феликса, но, возможно, дело в том, что русал ранен. Хвост вскоре растворяется в мареве, и перед ними оказывается обычный обнажённый парень, а раны выглядят ещё хуже. Вокруг них кое-где проглядывают чешуйки, но там, где они были содраны на хвосте, зияют другие раны, за которые тут же берётся Феликс, присыпая порошком ликопидия, споры щекочут нос, и Хёнджин тихо чихает в согнутый локоть.        — Придержи его.        Ёнджо чуть давит на плечи, пока Феликс занят склейкой ран, но с одной, особо глубокой приходится повозиться. Хёнджин светит фонариком, привычный к виду ран настолько, будто работал в медицине долгие века, но его начинает мутить, когда Феликс достаёт из раны зазубренный обломок гарпуна. Русал только пятками сучит по залитому водой настилу площадки у резервуара, запрокидывая голову, и Ёнджо делает усилие, чтобы удержать его на месте.        Охотник щурится, словно его слепит яркий свет или глушит звук, русал хватает открытым ртом воздух, и, возможно, издаёт какой-то звук, но Хёнджин по-прежнему ничего не слышит. Феликс пару раз дёргает головой, словно ему закладывает уши, но он всецело поглощён ранами, с которыми расправляется как заправский знахарь. Русал дёргается от боли и пытается отползти, но Ёнджо держит крепко.        Русалов мало кто видел, настолько мало, что скорее никогда, потому Хёнджин бесцеремонно разглядывает тяжело дышащего парня, у которого сквозь кожу всё равно просвечивает чешуя. Пожалуй, без ран и не искалеченный, в воде он выглядел потрясающе, будто экзотическая рыбка. Но сейчас он кажется простым раненым человеком, который мечется от боли, пытаясь убежать от неё, как делают все живые существа, кроме безумцев, не ведающих страха и боли.        — Что дальше? — Хёнджин смотрит на потерявшего сознание русала, Ёнджо осторожно проверяет сонную артерию и облегчённо выдыхает. Он стягивает свою огромную рубашку и кутает в неё русала, скрывая наготу.        — А что дальше? — устало отзывается Феликс, вытирая лоб. Он садится прямо на залитый водой настил и подтягивает к себе колени, на которые роняет голову. — Его вылечить нужно, я не знаю, как быть с переломленным плавником, может, он не восстановится, а может, и получится. Я вообще не сильно знаю, что делать с русалами, может, ему и на поверхности неплохо, а может, ему нужна вода. Я ничего не знаю, простите, — Феликса прорывает, словно долго сдерживаемая истерика всё-таки находит путь наружу.        — Феликс… — Хёнджин суёт фонарик в карман и обнимает Феликса, кутая в свои объятия и чуть раскачиваясь. — Всё хорошо, ты уже немало помог. Без вас он бы вообще загнулся, — Феликс захлёбывается снова, отчаянно дрожа в его руках, а Хёнджин чувствует себя последним дураком. - Ну прости меня за глупые слова…        — Идём, — Ёнджо поднимает русала на руки и кивает в сторону выхода. — Нам всем потребуется небольшой перерыв в работе, и нужно время, чтобы обдумать ситуацию. У меня есть клубника, травяной чай и виски.        — Джентльменский набор, — хмыкает Хёнджин, утыкаясь в щёку Феликса носом.Феликс всё ещё всхлипывает, но Ёнджо прав. — Ты же любишь клубнику, идём.        — Думаешь, он выживет? — Феликс вцепляется в его локоть одной рукой, а второй растирает по лицу слёзы.        — Я не целитель и не знаток, — честно признаётся Хёнджин, — но ты сделал всё, что мог. Давай-ка захватим сеть и гарпун, только ты стой, я сейчас, — Хёнджин замечает рвотный позыв, скрутивший Феликса, и всё складывает в сумку сам, а потом подхватывает его под руку и они быстро догоняют Ёнджо. Феликс жмётся к нему, лишь изредка всхлипывая, а он с усмешкой спрашивает у охотника: — Надеюсь, у тебя много клубники в запасе?