Цикл "Охотники и руны": Молчаливый наблюдатель

☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼

       Сан искренне недоумевает, когда его вызывают к начальству. По пальцам пересчитать можно, когда вообще он переступал порог кабинета Ёнгука, хотя и общаются уже на уровне друзей, а не подчинённый-начальник, но это мало что меняет в стенах участка, и Сан задумчиво идёт на встречу, встречая кучу кудахтающих вокруг кадетов из Академии сопровождающих.        Ничего нового в том, чтобы показать будущее место работы, нет. Это привычная практика, которая помогает отсеять слабых духом, пусть даже и одарённых. Они остаются в службе, но уже не в виде охотников, а как вспомогательный персонал. За его спиной раздаются ахи-вздохи и активное обсуждение. Да уж… умудрился мимо своего же фото пройти, навевая благоговейный трепет на группку кадетов. Сан здоровается, окидывая взглядом кабинет.        — Присаживайся, — голос Ёнгука слишком официально звучит, даже непривычно слышать такое, но, присутствующие в кабинете не совсем простые люди и не только вышестоящее начальство. Сан никогда особо не стремился знать, кто отдаёт приказы или возглавляет суд.        — Это и есть тот самый хвалёный Чхве?        — Да, я и есть тот самый, — отзывается Сан раньше, чем Ёнгук успевает ответить, за что получает недовольный взгляд от ректора Академии, Ёнгука и даже сидящих в креслах мужчины и женщины, которые определённо являются парой. Японское происхождение можно угадать лишь по едва заметному акценту. — Чем могу быть обязан?        — Вы уверены, что этот кандидат лучший?        — Да, мы уверены, — отвечает Ёнгук и, соглашаясь с ним, кивает ректор. — Его досье вы только что прочитали, как и отзывы.        — Многие имеют свойство приукрашивать реальность.        Сан откровенно не понимает, что здесь делает, кто эти гражданские и зачем его вообще вызвали. У него головная боль до тошноты, попытка понять Минги и самого себя, разобраться со странными татуировками, стечениями обстоятельств и полным табуированием Запретного Отдела. Ему немного чхать на этих японцев, но он лишь тяжело вздыхает и переводит взгляд на Ёнгука в надежде, что ему всё же расскажут.        — Это не тот случай, госпожа Осаки, — вздыхает Ёнгук, а женщина с бейджиком «гость» всем видом показывающая, кто в доме хозяин, поджимает губы, хмуро поглядывая на Сана и легко покачивая головой.        — Я должна быть на сто процентов уверена, чтобы доверить сына какому-то незнакомцу.        — Но вы же сами решительно настаиваете на этом эксперименте и сами же отобрали его досье из сотен других, — всё же решается заговорить женщина, которая всё это время молчала, создавая видимость ледяной глыбы с глазами. Голос неожиданно глубокий и низкий, с грудной вибрацией. Сан немного иными глазами смотрит на неё, ощущая, что женщина властью не обделена и привыкла к тому, чтобы её воле подчинялись. — Чем же вы теперь недовольны?        — Щуплый он слишком, измождённый.        — Полных охотников не сыскать — работа не позволяет, — вновь подаёт голос Ёнгук, на лице которого прочитать сложно, а вот в голосе вполне реально услышать усталость. И Сан почти уверен, что он так же не особо рад гостям.        — Ну ладно, но мышцы-то точно есть?        — Господин Чхве, будьте добры продемонстрировать, — просит начальница, но просьбы в голосе ни на грамм, приказ чистой воды. Сан изгибает бровь и медленно склоняет голову к плечу, сужая глаза.        — Не понял.        — Снимите верхнюю одежду, на вас хотят посмотреть.        — Я похож на циркового зверя?        — Если госпожа Осаки попросит, то все в участке тотчас же разденутся, — мило улыбаясь, холодно чеканит женщина, имени которой Сану так и не удосужились назвать. — Не заставляйте просить дважды.        Сан переводит взгляд на окаменевшего Ёнгука и поджимает губы. Он не стесняется своего тела, но ему так и не объяснили причину вызова в кабинет начальника, где медленно накаляется воздух, причём, возможно, он сам тому виной, потому что кровь кипит и бурлит, словно кипяток в чашке с забытым внутри кипятильником. Но всё же подчиняется, стягивая одежду с неохотой. Госпожа Осаки осматривает его придирчиво, подцепляет ногтями кожу на шрамах и что-то бормочет себе под нос, а Сан радуется, что хоть в зубы как дарёному коню не заглядывает.        — Мы согласны, — чета довольно кивает и покидает кабинет Ёнгука, следом готов ретироваться и ректор, но застывает под пронзительным взглядом женщины, которым она его одаривает. Звука хлыста разве что не хватает.        — Чёрт возьми, что происходит?! — не выдерживает Сан, натягивая одежду обратно.        — Остыньте, молодой человек, и будьте поосторожнее со словами. Вам оказано большое доверие — вы станете наставником сына самой четы Осаки, — на этих словах ректор выглядывает из кабинета и подманивает какого-то парня. Тот выглядит ребёнок ребёнком, только значок на форме показывает, что он кадет. Женщина же продолжает разливаться, как соловей по весне. — Этой чести удостаиваются очень немногие, не посрамите имя корейских охотников. Господин Бан, проследите, чтобы всё было в лучшем виде и об отчётах не забывайте. Господин Чон, не забудьте засчитать кадету его практику. Будьте здоровы, господа.        — Постойте, госпожа….ээээ… Вы наверняка в курсе происходящего, сейчас не лучшее решение кидать ребёнка в мясорубку.        — Повторюсь, вам оказана честь на самом высоком уровне, поэтому будьте добры увольте меня от ваших измышлений. И эта самая госпожа Ээээ как вы выразились, обеспечивает вам стабильную зарплату и полный соцпакет, защищая от нападок иных ведомств. Всего хорошего.        — Ваш курс, кадет, — сдаётся Сан.        — Первый.        Сан жмурится, качая головой. По времени он на первом курсе должен быть только три месяца, даже первые отсеивающие экзамены не сдал. Ёнгук устало трёт глаза, а потом смотрит на кадета вместе с Саном. Парень ниже Ёнгука, но выше Сана, выправка почти армейская, но лицо… Если не знать, что он первокурсник, можно подумать, что только со средней школы перевёлся в старшую.        — Мне это не нравится.        — Сан, не стоит злить госпожу Кан.        Сан кривится и взглядом указывает парню на дверь. Тот или совсем не глуп, или просто понимает, что он кипит, и лучше быть подальше от эпицентра взрыва. Сан ходит по кабинету словно загнанный зверь, от головной боли перед глазами чёртовы пятна, а на зубах оскомина, потому слова он даже не проговаривает — выплёвывает:        — Я не нянька.        — Хёнвон с Хосоком тоже няньками вам не были, — качает головой Ёнгук.        — Не соглашусь, — обрывает его Сан, — у Хосока с Хёнвоном обучение проходили выпускники, а не только что набранные кадеты, которые пороху не нюхали. Это же какое-то издевательство.        — Какой-то месяц.        — Какой-то?! Да я рехнусь без нормальных выездов, а с этим багажом мне они явно не светят. Я ведь прав? — Ёнгук молчит, и это лучший ответ.        Он вылетает из кабинета Ёнгука, громко хлопнув дверью, за ним тенью устремляется кадет, которого Сан рад был бы никогда в жизни не видеть. Как и не слышать смешков в спину, кому и как сильно он лизнул, чтобы на него повесили парня, за глаза именующегося надеждой Японии. Минсок провожает его скептически поднятой бровью, но без комментариев, их хватает и от Ёсана с Уёном, у которых языки как помело. Минги молча поднимает на него взгляд, а потом переводит его на маячащего за спиной кадета.        — Я не нянька.        — Я то же сказал.        — Но они его на тебя повесили, а я пока подежурю с Минхо, Джисон всё равно на больничном, а я не собираюсь отказываться от охоты на время твоей работы в яслях. Всё улажу сам, — Сан сцепляет зубы, провожая взглядом уходящего Минги. — Эй, Сан, погремушек подарить?        Кадета зовут Шотаро, а Сан начал его ненавидеть ещё до полноценного знакомства. У них на улицах местный филиал ада, а от него хотят, чтобы он носился с кадетом, который напоминает радостного щенка, тычется всюду, заглядывает, уточняет и несмотря на восторженный взгляд, каким смотрит на Сана, часто нарушает запреты. И чем дальше, тем чаще он суётся под руку, даже если изначально вызов был на мелкую нечисть.        — Я же просил сидеть в машине!        — Но за вами крался слепожал! — разводя руками и делая страшное лицо, говорит Шотаро и едва ли не в рот заглядывает, когда Сан его отчитывает.        — Не слепожал, слепой хвостокол!        — Именно он! В его шипе содержится нейротоксин, как и в морском аналоге, именно потому они так опасны, и я решил вас спасти.        — И как?        — Вы разделались с ним раньше.        — Господи… Шотаро, если я прошу сидеть в машине, ты в ней сидишь. Ты понял?        — Да.        Шотаро кивает, тащит самые дорогие пончики и кофе, пишет отчёт, высунув язык от усердия, чтобы к новому вызову совершенно забыть всё, о чём просил Сан. И нет, он далеко не глупый парень, просто очень старательный, а от этого порой случаются беды. Потому что несмотря на то, что Шотаро обрастает знаниями, которых в Академии не получить, но шило в одном месте усидеть в машине ему не позволяет. Кого-то он Сану напоминает. Но кого? Месяц подходит к концу не так быстро, как хотелось бы, но всё же все заканчивается почти без происшествий.        Сан очень надеется, что оставшиеся четыре дня до конца его назначения нянькой, пройдут спокойно и без происшествий. Если не считать того, что у Шотаро как и у любого кадета чешется в одном месте от желания показать, что он тоже чего-то да стоит, он отличный парень. Умный, грамотный, весёлый и очень энергичный. Конечно, жизнь его ещё обтешет под себя, но шило в одном месте наверняка останется.        В диспетчерской явно какие-то счёты с ним лично, потому что именно их вызывают на всякую мелочь, не давая времени выместить злость на манекенах в тренировочном зале. Вызов на барабашку не обсмеивает только ленивый. И это точно не Уён с Ёсаном, которые успевают наговорить столько гадостей в спину поникшего кадета, что Сан не выдерживает и встряхивает Уёна, зло заглядывая в глаза:        — Сам давно ли из кадетов вырос?!        — Шуток не понимаешь? — ехидно улыбается Уён, проводя языком по зубам и улыбаясь ещё шире, отчего Сану хочется его об стену приложить.        — Нет, не понимаю. Оставь парня в покое. Хочешь ржать — смейся надо мной, но не над ним. Выбирай жертву по размеру.        — Ой-ой-ой, какой грозный. Или думаешь, мне страшна его семейка? Так вот ошибаешься, мне плевать.        Уён хватается за его футболку в ответ, сминая ткань в руках и почти касаясь носом носа, улыбаясь всё шире, словно безумец. Счастливый безумец. Сравнение идиотское, как и ситуация. Сан отпускает Уёна и демонстративно утирает руки о брюки, а потом сменяет привычную чёрную футболку на форменную белую, — хотя какой безумец придумал белое надевать охотникам, непонятно, — и лишь потом уходит под улюлюканье.        — Спасибо, — тихо говорит Шотаро, когда Сан садится за руль. — Если я мог попасть к вам в обучение в обход родителей, я бы в лепёшку разбился, но вышло так, как вышло. И я рад, что вы не относитесь ко мне предвзято, несмотря на фамилию.        Сан ничего не отвечает, выжимает педаль газа и старается не думать ни о чём. Барабашки так барабашки. Кадеты так кадеты. Разберётся и с первыми, и со вторыми. Всё же не первый год в этом киселе варится. Шотаро подозрительно молчаливый, но Сан краем глаза улавливает ещё более восторженный взгляд, которым смотрит на него кадет, и вздыхает. Равняться всё же на кого-то надо. Хотя он и не лучший пример для него.        Квартира подозрительно пуста, мебели мало, тишина стоит такая, что многочисленные часы, которые собирает хозяин, бьют по мозгам будто набатом. Барабашка старичку явно послышался, и Шотаро тоскливо хмурится, понимая, что ничего интересного не будет, когда всё же в проёме дверей мелькает его мохнатая морда, увешанная бусинками, будто ожерельем. Сущность изгоняет Шотаро сам, чему очень рад, а похвала Сана и старичка и вовсе действуют на него как вода на увядающий цветок. Они подходят к машине, когда Сан замечает странную тень.        — Сиди в машине и готовься вызвать подмогу.        — Что-то серьёзное? — распахнув глаза, спрашивает воодушевлённый Шотаро, вылезая с пассажирского сиденья, но Сан едва ли не насильно усаживает его обратно.        — Не уверен, но лучше проверить.        — Можно с вами?        — Нет, не стоит. Будь на связи, я быстро.        Всё происходит очень быстро, Сан едва успевает блокировать удары, пытаясь рассмотреть атакующее существо, но в почти кромешной тьме погрузившегося в темноту подъезда, он ориентируется только на слух, орудуя кинжалом и веером, защищаясь им будто щитом. Тварь крупная, очень быстрая, скорость не меньше, чем у атакующей змеи, и Сан едва успевает отбиваться, пытаясь понять, что за запах исходит от монстра.        Но когда на языке фантомной желчью леденеет воспоминание, дающее ответ на то, кто его противник, свет резко бьёт по зрачкам, на мгновения Сан слепнет, и не успевает защитить от удара непонятно откуда появившегося мальчишку. Он ловит его почти у выложенного плиткой пола, понимая, что охоту придётся отложить. Если он не зажмёт рану, парня попросту не спасти. Звуки превращаются в нестройный гул, а перед глазами только лицо доверенного ему кадета.        Сан пытается осознать происходящее, но в голове лишь судорожные всхлипы залитого кровью Шотаро и гудящая тишина. Он видит лишь цветовую сумятицу и слышит какой-то гул, но ни разобрать происходящего вокруг, ни услышать. В себя его приводит явно не первая пощёчина, от которых горит лицо. Сан медленно поднимает глаза от созерцания окровавленных рук, но всё равно не понимает, кто перед ним. Даже пара ударов кулаком мало что проясняют.        — Вы задержаны до выяснения обстоятельств.        Он не спрашивает, кто выдал приказ о задержании, если он даже не делал попытки сбежать, он не спрашивает, почему именно задержание с наручниками и конвоем, а не просьба явиться на допрос. Ясно всё и так. Чета Осаки — не кот начихал, по весомости они где-то между президентом и министрами, потому даже немного удивительно, что на месте не убили.        Куда его ведут тоже непонятно, но Сан и не особо заморачивается на эту тему, потому что знание ему ничего на данный момент не даст. Скорее всего, его отведут либо в отдел внутренних расследований, либо в казематы. Вариантов не так много, на самом деле, но Сан пока находится будто под действием взрыва, как бывает при контузии.        Ударов он почти не чувствует, хотя к чужой крови на одежде и добавляется своя. Сколько часов его допрашивают, непонятно, но то, что намереваются выбить признание любой ценой, становится очевидно, когда начинают бить ногами. Но в этот момент с боем в допросную прорывается Ёнгук и рычит на всех, требуя оказания медпомощи, бутылки с водой и вызова начальника.        — Прости, еле пробился.        — Не стоило.        — Стоило, ты себя в зеркало не видел. Они мне за это ответят!        — Я не уследил за ним, не смог…        Разговор прерывает появление госпожи Кан злой как чёрт. Голос из привычного грудного уходит почти что в фальцет, от которого режет уши. Она машет перед лицом Сана какими-то бумагами с кучей печатей и грифов, наверняка что-то типа «особо секретно» или «перед прочтением сжечь», но Сану плевать. На его руках умер мальчишка, пробывший кадетом всего каких-то жалких три месяца. Он просил не сходить с ума начальство, потакая иностранным послам, он пытался оставить Шотаро в участке или в машине, стараясь оградить, но ничего из этого не вышло.        Ёнгук сидит в углу, к допросу его не допускают, хотя выгнать не решаются. Ведь присутствие его обязательно, хотя на самом деле весьма номинально. Тени на лице такие, что кажется, он на десяток лет постарел, и вот за это Сану стыдно. Потому что он делал всё, что мог, но не удалось защитить слишком ретивого мальца от всего, что творится вокруг. А творится вокруг армагеддон и мракобесие. И не их вина, что нечисть с нежитью взбесилась.        Госпожа Кан, не сдержавшись, бьёт стопкой бумаг по лицу, но он на неё даже не смотрит. У него руки в корке засохшей крови и белая футболка почти насквозь ею пропиталась, а теперь высохла и топорщится, будто из грубого сукна. Звук снова почти сходит на уничтожающий сознание высокочастотный писк, но тут открывается дверь в допросную, и входит чета Осаки. Следом за ними входит несколько крупных парней с оружием, и Сан лишь дёргает щекой, понимая, что убьют. Не стесняясь свидетелей, а потом заставят подписать документы о неразглашении. Или ещё того хуже — убьют всех.        Стулья для супругов будто из воздуха ткутся, Ёнгук дёргается, когда рядом с ним становится здоровенный бугай. Он выбирает такую позицию, чтобы вырубить или убить Ёнгука было удобно, Ёнгук же подбирается, шок оттесняют годами тренированные инстинкты. Так легко он не дастся. Сан же не находит ничего лучшего, чем просто смотреть в глаза своей смерти. Мужчина молчит и вряд ли намерен что-то говорить, женщина заплаканная, но всё равно держит лицо, когда складывает руки в замок на столе и наклоняется вперёд, сверля Сана глазами.        Ничего хорошего ждать не приходится, достаточно того, как с ним обходились, когда навязывали совершенно зелёного кадета. Он до сих пор не отделался от ощущения, что так выбирали рабов на рынке, так выбирали женщин для утешения соотечественники четы, и от этого Сану мерзко. Хочется отмыться или стереть себе память, чтобы больше никогда не всплывало это гадкое ощущение. Он ожидает плевка в лицо или выстрела, потому что руки охранников супругов покоятся на оружии.        — В чём обвиняют этого молодого человека? — достаточно холодно осведомляется госпожа Осаки и смеривает взглядом, замечая кровоподтёки у Сана на лице.        — В том, что Чхве Сан оставил вашего сына без надлежащей помощи, бросил его в опасности и направился за существом вместо того, чтобы дождаться приезда отряда целителей.        — И что ему за это будет?        — Лишение звания, срок заключения от двадцати до пожизненного с выплатой за причинённый вред в размере, который укажет суд или назовут родственники.        — У вас найдётся комната с большим экраном?        Лица Кан Сан не видит, но судя по её голосу, отдающему распоряжения, она не просто удивлена, а почти шокирована. Сана дёргают со стула резко, забыв отстегнуть наручники, и запястья начинает саднить, но он молчит. Толку от его слов нет, как и от сопротивления. Его всё равно никто не услышит. Не слышали тогда, не услышат сейчас. Они оказываются в конференц-зале, вокруг Сана стоит не менее четырёх человек, почти полностью изолируя его от внешнего мира и притока свежего воздуха.        Ёнгука не пускают в зал, и он слышит, как тот пререкается с загородившими дорогу охранниками. Ёнгук определённо готов драться за него, даже несмотря на то, что может погибнуть сам. Уж лучше бы поскорее расправились, а остальных оставили в покое. Госпожа Осаки протягивает Кан кулон, и та боязливо берёт его в руки, непонимающе глядя на японку.        — Вы знаете, что это?        — Нет.        — Это кулон моего сына, он никогда с ним не расставался, любовь к технологиям сказалась даже на этом, потому у меня есть для вас кое-что, что прояснит ситуацию с охотником.        Осаки кивает одному из охранников, и тот подключает какой-то съёмный носитель к стоящему на столе ноутбуку, пока сама Осаки надевает кулон на шею, пряча под блузкой. От Сана не скрывается, как глубоко и судорожно она дышит, пока муж накрывает рукой её дрожащие руки. Но как только на экране появляется картинка, а из динамиков вырываются первые звуки, Сан замирает, переводя взгляд на изображение.        Он видит Шотаро в отражение, поправляющим перевязь с оружием; видит весь их день, включая конфликт с Уёном; слышит свой строгий голос, наказывающий сидеть в машине и координировать вызов подмоги и служб; видит, как устав сидеть, Шотаро заглядывает в проулок и, включив рубильник, отправляется в здание; видит, как едва успев обнажить оружие, Шотаро валится на пол от удара шипастым хвостом; слышит свой голос, вызывающий целителей; видит своё испуганное лицо, заляпанное чужой кровью; слышит, как Шотаро захлёбывается болью и дыханием; слышит, свой собственный голос, который умоляет дышать, пока он зажимает рану.        — Сейчас будет больно, но мне нужно зажать крепче, — Сан снова проживает тот момент, когда Шотаро стонет, пытаясь отползти. — Я знаю, знаю, что больно. Потерпи. И главное — дыши. Давай, малыш, медленный вдох, медленный выдох, всё будет хорошо, подмога едет. Держись. Шотаро, посмотри на меня. Дыши, давай же. Вдох. Выдох.        Он видит, как его оттаскивают назад, как грузят Шотаро в карету «скорой помощи» и суетятся над ним целители. Он видит всё, как бледнеют опоздавшие целители, как смотрят друг на друга, качая головами, и как опускается белая простынь, пропитываясь кровью. Много чего видит, что предпочёл бы не. Охранник нажимает «стоп», и дальнейшее остаётся неизвестным, но догадаться несложно. Госпожа Осаки промокает кружевным платком слёзы и поджимает губы, снова надевая маску непроницаемости.        — Так что, госпожа Кан, я требую снять все обвинения с этого человека. Немедленно.        — Да, госпожа Осаки, как скажете.        — И ещё я хочу, чтобы вы принесли извинения и выплатили возмещение. И это не простая просьба, это требование.        — Прошу прощения, Чхве, — на лице у Кан смесь ужаса от происходящего и презрения к Сану, но воле её можно позавидовать, потому что голос звучит почти ровно, даже прорвавшиеся было эмоции скрываются за плотной непроницаемой завесой. — Приношу извинения за принесённые неудобства и слишком ретивых исполнителей, — Сан на этих словах кривится. Потому что редко подчинённые таких именитых личностей работают без разрешения. Потому наказаны будут снова не те, кто действительно заслужил. Тем временем с него снимают наручники и он растирает запястья под аккомпанемент извинений Кан. — Мы возместим все убытки.        — Простите меня, — Сан опускается на колени, склоняясь до самого пола и утыкаясь лбом в аккуратные туфельки матери, чьего сына он не спас. — Простите, что не сберёг.        — Ты сделал всё, чтобы оградить его, — тихо говорит госпожа Осаки. — Мы видели не все записи, когда пришли сюда, только последнюю, но думаю, ты вёл себя так же. Люди, на которых направлена видеокамера ведут себя иначе, приосаниваются хотя бы. Ты не знал, что снимают, и показал себя с лучшей стороны. Мне жаль, что при первой встрече мы могли тебя обидеть, потому искупили вину, показав последние минуты жизни старшего сына. Поднимись, пожалуйста, и постарайся спасти как можно больше жизней, как делаешь это ежедневно.        Чета Осаки удаляется, Кан вылетает следом, конференц-зал пустеет, остаётся только шорох забытого проектора и Сан. Сан остаётся сидеть в зале, прикрыв глаза, силы на исходе, он помнит только как в помещение врывается шторм по имени Бан Ёнгук, и помогает подняться. Сан устало утыкается Ёнгуку в плечо и протяжно выдыхает, когда его обнимают в ответ.        — Как ты?        — Оправдали.        — Я не об этом спрашиваю, — тяжело вздыхает Ёнгук, не позволяя Сану отстраниться. — У меня есть на примете хороший терапевт, уверен, тебе поможет справиться со всем этим. Я сам ходил к ней, иначе бы не рекомендовал. Она не штатный работник, работает на дому и… действительно помогает. Обещай, что обратишься за помощью, — Ёнгук заглядывает Сану в глаза и цыкает языком, поджимая губы, Сан видит себя в тёмных глазах и слабо дёргает уголком разбитого рта. Ёнгук качает головой, всё понимая без слов, потому и просит: — Пожалуйста.        — Обещаю.