Цикл "Охотники и руны": Молчаливый наблюдатель

☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼

       От вопроса «как ты?», который задают почти все, кроме старшего поколения охотников, хочется вздёрнуться, и он игнорирует и людей, и их слова, но в него летят новые и новые формулы утешения, которые сводятся к одному «всё будет хорошо», а от этого воротит блевать. Потому что если ему хорошо и будет, то Шотаро не вернёшь. Никак. Ни словом, ни делом. И как ни крути, от этого не сбежать. К вечеру Сан едва ли не вгрызается в горло Уёну, который рискнул стать с ним в спарринг.        — Ты рад или тоскуешь?        — Не понимаю, о чём ты…        — Ну как же так? — зло выплёвывает Сан. — Пропал объект высмеивания, может, сейчас посмеёшься? Над тем, как он глотал свою кровь, пытаясь дышать? Потому что он зелёный и ничего не умеет, только на дурацкие вызовы с барабашками ездить. Смешно тебе?        — Сан, прекрати, — кто-то просит со спины, но Сан отмахивается, надавливая на шест и почти полностью перекрывая дыхание Уёну.        — Смейся.        Уён лишь краснеет от натуги в тщетной попытке освободиться, вены вздуваются буграми, а Сан всё ждёт непонятно чего, вглядываясь в почти чёрные глаза, что всего лишь день или два назад смеялись вместе с сейчас искривлённым ртом. Ударов по спине Сан будто не чувствует, просто смотрит на Уёна и видит в нём убийцу, хотя он им не является. От Уёна его оттаскивают подоспевшие Ёнгук с Минхо.        — Ты что творишь?!        — Простите, увлёкся, — пожимает плечами Сан и замирает, глядя на выросшего перед ним Уёна, который протягивает руку. Брови ползут вверх, но Уён, ещё не отдышавшись даже, всё ещё напряжённый и с отчётливой красной полосой на горле протягивает руку. Сан её пожимает, но слова «прости» выжать не выходит. Уён кивает и отходит, освобождая путь.        Встретившийся по пути Минги лишь хлопает его по плечу, собираясь что-то сказать, но Сан вылетает из отдела на свежий воздух, не слушая. Наверняка, у Минги на языке что-то в стиле предыдущих утешений, которые ему не нужны. Сан анализирует вызовы и свидетельства, пытаясь отыскать следы убийцы кадета, но целостной картины пока не имеет. А идти против грозного противника ни с чем он не собирается.        Шотаро кашляет, захлёбываясь кровью, его дыхание словно в замедленной плёнке веером разлетается в стороны, он смотрит на Сана и честно пытается делать вдохи и выдохи, концентрируясь на его лице, но глаза в безбожном расфокусе. Сан прекрасно осознаёт, что происходит, но надеется до последнего, а мозг отказывается принять тот неоспоримый факт, что целители опоздают.        Если бы с ним был прикреплённый целитель, как было во времена Ёнгука, всё могло бы быть иначе. Но сокращения, дурацкие нововведения и прочая чехарда, оторвавшая от них способных спасти людей, неминуемо привели к потерям. Куда делись целители, что раньше сопровождали отряды охотников, неведомо, потому что сокращение провели едва ли не на треть, и многие просто канули в безвестность.        Сан понимает, что это кошмар, очередной рвущий сердце страшный сон, но проснуться у него не выходит. Потому что это не сон — это реальность.        На плитке подъезда лежит Шотаро, раскинув руки, волосы светлым ореолом лежат вокруг головы, под ним расползается тёмное пятно из сока жизни, что ещё несколько минут циркулировал в его теле, позволяя жить. Сану мерещится кровавый снег, сыплющийся откуда-то сверху, с потрескавшегося потолка.        Слезинка, скользнувшая из уголка глаза по щеке, доказывает, что кадет понимает, что шансов у него нет. Он не хватается за руки Сана, пытаясь отцепить от себя, не умоляет спасти, просто смотрит и пытается дышать, как его просят, а в глазах то самое осознание, от которого Сан вскидывается которую ночь, чтобы лежать в смятых простынях и думать о том глобальном одиночестве, в котором человек приходит в этот мир и в нём же и уходит.        Наутро Сан приходит в кабинет к Ёнгуку, и тот молча протягивает визитку, хлопая по плечу. Не пытается разговорить, не уточняет, как он, не пытается лезть, куда не просят. Явно сам пережил что-то такое, что раскололо его. Но он продолжает жить и работать, и Сан хочет того же, чтобы не погребать себя заново, чтобы не топить раз за разом. Сан некоторое время смотрит в уставшее лицо начальника, который отвечает ему не менее долгим взглядом. А потом обнимает. Крепко-крепко, почти до слёз. И держит, пока Сан не обнимает в ответ, тяжело выдыхая.        Сан договаривается о встрече с психотерапевтом, сверившись с расписанием. Он не знает, что его ждёт в кабинете. Будет ли это классический кабинет мозгоправа или же что-то особое для охотников. Он даже не знает, договаривался ли лично с врачом или его секретаршей. Впрочем, какая разница? Лишь бы помогло. Потому что ему уже начинает казаться, что это не мир сошёл с ума. А он сам. Он приезжает по адресу, удивлённо вскидывая брови: терапевт принимает на дому.        — Хёджин?        — Да. А вы Сан?        — Он самый.        Сан неловко топчется на месте, оглядывая входную дверь и пространство, что открывается его взору. Хёджин не торопит, улыбается едва заметно, но не настаивает на том, чтобы он вошёл уже и перестал торчать на пороге. Она ниже его, одета в узкую тёмную юбку-карандаш и белую рубашку, подчёркивающую её прекрасную фигуру. На лицо падает лишь одна прядь, что учитывая тугой пучок на затылке, даёт понять, что волосы не просто выбились из причёски, а выверенно и специально укладывались. Достаточно массивные очки не портят её лицо, лишь подчёркивая точёные черты. Его терапевт чертовски красива и магнетична. Оторвать взгляд выходит не сразу, хотя и неловко так рассматривать людей.        Но Хёджин молчит, позволяет себя рассматривать, словно какую-то диковинку, на которую приводят посмотреть кадетов. Видимо, все, кто приходит к нему, ведут себя схоже. К концу сеанса Сан убеждён, что в Хёджин не влюбиться попросту невозможно. Ёнгук был прав, давая ему совет, Хёджин совершенно не похожа на тех мозгоправов, которые сидят в отдельном кабинете в участках или же клиниках. Она проще, несмотря на строгий внешний вид, очень осторожна и не лезет напролом, а обстановка, больше напоминающая дом, помогает расслабиться, не отвлекая лишними деталями.        Дни текут будто мимо него, он занят проработкой плана выслеживания и поимки убийцы Шотаро. Хорошо запоминаются только сеансы, после которых становится немного легче. А так выезды с молчаливым Минги или в группе с Ёнгуком и Минсоком, которые стали чаще покидать кабинеты, потому что охотников стало меньше, бои, задержания, уничтожение монстров, которых не задержать. Рутина охотника.        Следующие два сеанса похожи на первый, а вот на четвёртом всё немного меняется. Хёджин не предлагает распутать его чувства и ощущения, как это было на первых сеансах, она предлагает говорить о доверенном ему кадете, удерживая руками разделённый моток ниток, который Хёджин неспешно перематывает в клубок. Что и как бы она это ни делала, с каждым витком на увеличивающемся клубке, ему становится немного легче. Моток он роняет из рук внезапно, Хёджин не успевает даже отреагировать, когда у её горла появляется кинжал. Её глаза расширяются в испуге, но она держит себя в руках.        — Плохие воспоминания нужны нам, чтобы сделать нас сильнее и тем, кем мы есть. Опустите нож.        — Хитро задумано, — усмехается Сан. — Мог бы и не заметить, если бы не стало легче так быстро.        — Не понимаю, о чём вы?        — Правда? Конечно, я впервые сталкиваюсь лицом к лицу с цутигумо, но и ошибаюсь я редко. Очень хотелось бы услышать историю, как демон-паук стал врачевателем душ.        — Я расскажу всё, только не сдавайте меня в Лабиринт. Просто убейте, когда насытите свой интерес. Пожалуйста.        Сан смотрит на дрожащие губы Хёджин, на расширенные в ужасе глаза и на тонкую поволоку слёз на ресницах за толстыми линзами очков. Он отводит кинжал от горла и садится напротив психотерапевта прямо на журнальный столик, внимательно глядя паучихе в глаза. Та выпрямляется, откидывает дрожащей рукой прядь волос и снимает очки, откладывая их в сторону. На кинжал она не смотрит, а вот в Сана впивается взглядом.        — Мне никогда не хотелось причинять вред, потому меня выбросили умирать в городе, кишащем охотниками. Но мне помогла одна семья, вырастив и дав образование, — Хёджин грустно улыбается, поджимая губы, — и я его получила, получила и семью, — она ненадолго замолкает и переводит дух. — Уж не знаю, как охотница решилась взвалить на свои плечи такую ношу, но мама не просто спасла мне жизнь, она приняла меня как родную.        — Охотница? — Сан вздёргивает бровь, разглядывая Хёджин, которая ничуть не изменилась с момента его прозрения о её демонической сущности. Значит, глаза она не отводила, была самой собой всё это время.        — Да, — Хёджин на мгновение прикрывает глаза, но продолжает буквально сразу же, не растягивая разговор и не вынуждая применять силу. — Я пошла по стопам отца и стала психотерапевтом, это он открыл во мне способность помогать в горе, когда к нам в гости зашёл дядя отца, который потерял напарника и никак не мог смириться с тем, что нужно входить в огонь снова. Мама помогала тренироваться, пока папа не видел, а папа помогал понимать. Благодаря им я стала той, кто я есть. Понимаю, это звучит неправдоподобно, чтобы демон вместо убийства помогал, но это так. За столько лет с помощью знаний мамы я научилась скрывать свою суть, не понимаю, как вы…        — И как давно вы помогаете?        — Около восьмидесяти лет.        — И выглядите чуть за двадцать. Пьёте людей?        — Нет.        — Лжёте же, — лицо Сана раскалывает ухмылка, и он ощущает её как реальную трещину. Когда трескается зеркало, мало что меняется, кроме того, что отражается в разбитой амальгаме. — Клубок, как понимаю, играет роль. Он помогает вытягивать силы и воспоминания?        — Не совсем. Я беру только боль, этого достаточно, чтобы жить мне и помогать другим. Можно сделать это безболезненно? — спрашивает Хёджин, и Сан не сразу понимает, о чём она ведёт речь. — Я знаю, есть точки, которые позволяют уйти быстро и без боли.        Хёджин расстёгивает блузку, наклоняя голову, и покорно ждёт. Сану не нужно объяснений, он знает, что она имеет в виду. Встав со стола, он подходит впритык, осторожно ведёт пальцами, ощущая лёгкую дрожь в её теле, обходит Хёджин, которая так и не позволяет себе двинуться, словно любая попытка пошевелиться умертвит её, она принимает свой конец со стойкостью воина, а Сан обходит её и присаживается перед ней на корточки.        — Пожалуйста, убейте меня сейчас. Я не выдержу боли. Чужую я могу преобразовать, свою же — нет. Когда не стало родителей, я едва не стала похожа на свою кровную родню, озверев от боли, которая пожирала меня изнутри. Почти стала демоном, почти…        — Но не стали. Хёджин, посмотрите на меня, — Хёджин медленно поднимает глаза, глядя ему в лицо немигающими чёрными будто ночь глазами. — Вы творите чудеса. Несмотря на то, кем вы рождены, вы делаете добро. А это дорогого стоит. Я не стану убивать вас, потому что вижу — вы не лжёте.        — Пожалуйста, не отдавайте меня им!        — Я не собираюсь вас сдавать. Работайте дальше, но стоит подумать о том, чтобы немного поработать над сокрытием своей сущности. Я же в свою очередь не скажу никому, но буду приглядывать за вами. Пока вы помогаете, я вас не будут трогать, но стоит пострадать хоть кому-то, пеняйте на себя. Согласны?        — Да… спасибо.        — Ещё вопрос: куда же девается яд паучихи? — Сан окидывает взглядом помещение, совершенно другими глазами разглядывая дом демоницы-паука. Но взглядом не цепляется ни за какие баночки или склянки.        — Я сцеживаю и утилизирую.        — Мне потребуется пара флаконов вашего яда.        — Хорошо.        — Даже не поинтересуетесь, зачем? — с ухмылкой уточняет Сан, едва сдерживая желание коснуться и всё-таки забыть всё, что причиняет боль. А если не забыть, то сгладить, стереть почти.        — Вы идёте против мантикоры, ведь так? Я не стану говорить вам о том, что месть не поможет.        — Но вы уже говорите, — Сан улыбается немного плотоядно, но после садится в кресло напротив и закидывает ногу на ногу.        — Говорю, — слабо дрожит губами Хёджин, пытаясь сложить их в робкую улыбку, что добавляет бонусов к уважению — держится она великолепно. — С другой стороны, вам это просто необходимо, тем вы обезопасите улицы, а не только испробуете блюдо, что принято подавать холодным.        — Когда будет готов яд?        — К концу следующей недели. Я не питаюсь людьми, потому и выработка почти на нуле, — Хёджин делает расчёты или пометки в блокноте, а потом кивает собственным мыслям, подтверждая их.        — Будьте осторожны, Хёджин. Поразмыслите о применении скрывающих оберегов, охотники могут вас учуять.        — За всего годы работы вы первый охотник, который распознал мою сущность, но я учту ваше пожелание. Спасибо.        — И вам спасибо, ваши сеансы действительно помогли.        Сан протягивает ей руку, и Хёджин осторожно её пожимает. Кожа на ощупь мягкая, бархатистая, её приятно касаться, и Сан впервые за долгое время понимает, что бисексуальность охотников — как защитный механизм природы, чтобы не утратить внесение в генофонд новых данных. Хёджин могла бы его привлечь куда сильнее, чем те же девушки-диспетчеры в их участке или охотницы, с которыми он так или иначе пересекался ранее. Есть в ней что-то потрясающе привлекательное.        — Но мы не дошли до конца.        — Пусть эта боль останется со мной, отрезвит, если потребуется.        — Глядя на меня, вы задумались, привлекательна ли я?        — Вы очень прозорливы, Хёджин, — Сан кивает, глядя в её глаза и так и не отпуская её руки, — да, я подумал о том, что вы куда привлекательнее многих окружающих меня женщин, и что повстречав вас, я впервые задумался о том, что все могут иметь отношения с любым полом.        — Вас просто больше привлекают мужчины, — улыбаясь, Хёджин поднимается с кресла, и Сан в который раз думает о том, как хорошо она сложена в отличие от субтильных охотниц их отдела. Хёджин смотрит в глаза, чуть приближаясь к его лицу, отчего Сан замечает пульсирующие зрачки. — Если у вас будет возможность, а у повстречавшей вас девушки желание иметь ребёнка, не откажите ей в этой малости, даже если вы никогда больше не встретитесь.        — Вы имеете в виду себя? — поднося её руку к своему лицу, спрашивает Сан.        — Нет, я провела ритуал, — облизнув губы, когда Сан целует тыльную сторону её ладони, говорит Хёджин, но тут же переводит тему, — я имею в виду других женщин, было бы обидно потерять такой достойный генный материал. Пообещайте, что мир не канет в лету, не дождавшись вас.        — Слишком многие требуют от меня обещаний в последнее время.        — Простите, — Хёджин отступает на шаг, но Сан не отпускает её руку, разглядывая с интересом и наслаждаясь увиденным. — Я не это имела в виду. Вы мне ничего не должны, как и миру.        — Я понял вас, приятно услышать мнение такой привлекательной женщины о своей скромной особе.        — Вы слишком чарующая особа, — краснея, сообщает Хёджин, медленно вытаскивая руку из его пальцев. — Я вас наберу, когда яд будет готов.        — Спасибо.        Сан уходит из дома Хёджин с таким спокойствием, которое не было доступно для него долгое время. Он словно перепил успокоительного настоя или вернулся на время в детство, когда могло накрыть волной полного успокоения. Возможно, это всего лишь обманчивое ощущение, но тишина плещется по венам, а ночью во сны не пробирается залитый кровью кадет. Как спит Минги Сан не знает. Он просто ложится, а утром встаёт, первым делом отправляясь на кухню за кофе, а потом уходит на смену.        Получив яд спустя названное время и имея на руках план по поимке мантикоры, Сан отправляется на охоту за монстром не с пустыми руками. Кроме привычных перевязей с кинжалами и веерами, он берёт и два небольших арбалета, выполненных под заказ. Обычно охотники стрелковым оружием не пользуются, чтобы не навредить окружающим, но у Сана противник слишком опасный, а он идёт против него один, потому вариантов немного.        Мантикора атакует первым, меткий будто хлыст в руках мастера хвост едва не попадает Сану по голове, но он вовремя уворачивается, блокируя веером и отводя удар. Ударить в ответ не выходит, Сан вынужден уйти в оборону, сохранять спокойствие и блокировать все удары, уходить от них или хотя бы сглаживать, не позволяя ядовитому монстру ранить его. Но мантикора – не мелкий бесёныш из подворотни. Это сильный и опасный противник, способный убить немало людей, если те не способны выдержать противостояние.        От оглушающего удара Сан роняет кинжал, со стоном удерживая веер, который работает вместо щита и не позволяет шипастому хвосту добраться до рук или корпуса, не защищённых какой-либо бронёй. Вскользь Сан думает о том, почему охотники традиционно выезжают на вызову без защиты, которая могла бы значительно сократить ранения. Но у охотников это едва ли не в Кодексе прописано отсутствие брони. Из-за того, что монстр не в своей привычной форме, а вполне себе имеет руки и ноги, но при этом хвост и полную ядовитых клыков пасть, двигается он иначе, и выбранная тактика не совсем подходит, вынуждая подстраиваться.        Сан успевает поднять клинок до того, как над его головой проносится хвост, разрезая воздух, где раньше был его торс. Таким ударом вполне можно было бы пробить веер, и тогда шипы наверняка воткнулись в мышцы, добираясь до нежного сердца, скрытого клеткой рёбер. Но даже удар по касательной едва не оглушает его снова, отчего Сан припадает на колено и достаёт арбалет. Шансов немного, но Сан делает выстрел так внезапно, что мантикора давится едким всхлипом, пытаясь выдернуть из шеи глубоко вошедший болт с отравленным наконечником.        Это даёт бонусы – атаки мантикоры замедляются, что значительно облегчает бой, и он имеет перевес в скорости ударов, чего не было сразу, когда на него из-за угла выпрыгнул монстр, обретая черты человека и чудовища, вывалившегося из Сумерек. Он едва успевал отражать удары, прежде чем ядовитая смазка оружия проникла в кровь противника. Сан делает несколько выстрелов, отбрасывая в сторону ставшие непригодными к использованию арбалеты, на время укладывает кинжал меж креплений веера и достаёт второй, отсекая атаки озверевшего от боли и отчаяния мантикоры.        На мгновения кажется, что когда монстр беззвучно разевает свою пасть, размахивая хвостом их стороны в сторону, его кровь отзывается на безмолвный крик, звучащий из монстра на каких-то неведомых частотах. Словно почти позабытое ранение, едва не стоившее ему жизни в погоне за инкубом, даёт о себе знать прямо сейчас, отдаваясь странным оцепенением и замедленными реакциями, но синее пламя кицунэ, вспыхнувшее в его глазах, стирает всё – медлительность, растерянность, раскоординированность. Остаётся только жажда мести и где-то на грани сознания отголоски боли не позволяют обратиться до конца.        Одного Сан не рассчитывает — того, что у мантикоры в помощниках будет больше десятка нечисти разных размеров и уровней ярости. Мантикора отбивается, отламывает в процессе оперение застрявших в нём арбалетных болтов и отдаёт приказ, пока Сан уворачивается от его ударов, кувыркаясь, как циркач. Теперь он вообще едва успевает уворачиваться от сыплющихся на него ударов и атак, шипит, пытаясь выдернуть застрявшие в мышцах шипы демонического ежа, которые будто ввинчиваются всё глубже с каждым движением. Мантикора падает к его ногам, пытаясь на последнем издыхании зацепить Сана шипастым хвостом, но промазывает.        — Вырезать всех паучих в городе, — ревёт мантикора, и часть существ Сан не успевает остановить, нападая на самых опасных.        Разделавшись с частью, Сан первым делом набирает Хёджин, чтобы предупредить и дать ей время сбежать, пока он постарается задержать рвущихся за мщением демонов и нечисть. Он вызывает подмогу уже кнопкой быстрого вызова, и его координаты засекает диспетчер, вызывая ближайший наряд, который, на удивление, состоит из своих. Охотники поспевают вовремя, когда Сан уже начинает изрядно выдыхаться, а раны замедляют его намного сильнее, чем хотелось бы. Минхо обращается в дикую кошку, разрывая кривыми когтями животы врагов, Ёсан спутывает лианами, Минги с Уёном полосуют врагов мечами, не позволяя пробиться к центральной улице сквозь узкий проулок, в котором они будто пробка в горлышке бутылки.        Всякая дрянь лезет будто из порванного мешка, и в подворотню влетает начальство двуединое и почти неделимое. Ёнгук что-то обсуждают с Минсоком, не принимают непосредственного участия в бою, но что-то яростно обговаривают и размахивая руками в процессе, изредка уничтожая рвущееся через них к городу поголовье нежити. В конце концов, Сан краем глаза замечает, как к их группе присоединяется злой как тысяча чертей Чжухон, который будто ледокол врезается в гущу врагов, раскидывая их в стороны и расчищая путь Ёнгуку с Минсоком, которые берутся что-то рисовать на невзрачной кирпичной стене.        Когда же все враги окончательно окружают дерущихся охотников, угрожая поглотить их словно волна невероятно мощного цунами, Сан отмечает короткую вспышку в проулке, за которой следует оглушительный хлопок, и потоком ветра их отбрасывает как разлетающийся на части карточный домик. В голове гудит от удара о стену и усталости, А Ёнгук с Минсоком выглядят помятыми и уставшими куда больше, чем другие охотники в крови и кишках монстров. Сан некоторое время лежит, мечтая, чтобы вернулся слух и заменил гудящую тишину, от которой его выворачивает на грязный асфальт.        — Печать? — всё, что он может выдавить из себя, когда всё-таки поднимается и бредёт на выход из подворотни.        Ёнгук коротко кивает и устало опирается на стену, Минсок утыкается лбом ему в ключицы, за спиной переругиваются оборотни, что-то шипит Уён, ворчливо отзывается Ёсан, Минги же стоит чумазый, как трубочист, но стоит, оглядывая поверженных врагов. Сан сползает по кирпичной стене прямо на грязный асфальт, потому что ноги перестают держать, и опускает голову на грудь, выдыхая. Всё же сил не остаётся, он едва не отключается и держится непонятно на чём. Кто-то вызывает группу зачистки и целителей, но Сан просто просит зелье для возобновления сил и бредёт в сторону машины, проверяя телефон. Короткое сообщение его успокаивает, и он откидывает голову на подголовник, окончательно успокаиваясь. Он быстро печатает текст, устало улыбаясь.        — Будьте осторожны, — не упоминает имени, просто добавляет смайлик с паутинкой и паучком.        — Буду, — тут же приходит ответ. — Сменю номер телефона, но порой буду присылать вам письма. Вы не против?        — Нет, буду ждать.        — Удачи, охотник.        После принятия душа и написания всех отчётов, Сан валится лицом в подушку прямо в казарме, не имея сил добраться до дома. Ёнгук несмотря на все его протесты суёт в ладони чашку с каким-то настоем, что по вкусу, как Сану кажется, не уступает кишкам нежити на стене, но он лишь кривится и пьёт под строгим взглядом Ёнгука, которому отдохнуть бы, а не в гущу врагов кидаться да не печати бы рисовать. Просыпается Сан от поскрипывания соседней кровати, на которой, решив не тратить время, предаются любви. За шторкой не видно, кто, но кровати закреплены за определёнными людьми, потому хотя бы одного участника Сан может без труда угадать. Он поднимается с постели и выходит в сторону столовой, намереваясь подкрепиться и двинуться досыпать уже домой.        Как бы ни хотелось спорить, смерть мантикоры, убившей Шотаро, удовольствия ему не приносит. Как и последующая мясорубка и впервые увиденное действие печати, в которую неслабо вложился Ёнгук с Минсоком, и она лишь довершила начатое Саном. У него был лишь оглушающий артефакт, который он обменял у Минхёков на один из поделочных шаров Минги. С ними определённо что-то не так, но что непонятно, а Сан так устал и так хотел уничтожить то, что стало причиной ещё одной трещины его души, что совершенно наплевал на всё. Но Минги даже не кинулся. Будто всё, что он создаёт, способ убить время, потому что потом он их даже не касается, наваливает груды на полках, на подоконнике и на столе, даже за комод пара завалилась.        Печать действует потрясающе красиво и ужасающе одновременно, такого прежде он не видел никогда. И то, как растёрло в пыль нежить, всего лишь разметав охотников, подтверждает догадку о том, что это что-то необычное. Печатями охотники вообще не пользуются, и Сан даже не представляет, как будет оправдываться начальство, если хоть кто-нибудь об этом прознает. Сан же говорить никому не намерен, о чём он сразу уведомил Минсока, который очень настаивал на поездке к целителям, но Сана переупрямить может далеко не каждый.        Ёнгук, стёрший печатью не только умирающую мантикору, но и кучу прочей нечисти и нежити, выглядел как герой манги или героического фильма, лишь вселенская усталость на лице и в позе немного портила вид. А Минсок стоял рядом, будто не при делах. Но вздувшаяся на шее вена говорила сама за себя. У Сана внутри так пусто, что противно. Но есть хотя бы какая-то надежда, что демоница, отказавшийся быть демоном, чтобы помогать другим, будет жива и дальше, даже если благодаря помощи тех, кто призван уничтожать демонов. Он ухмыляется, ощущая себя одновременно в горниле боя, в участке и на кресле психотерапевта, которая оказалась паучихой. Вот это по-настоящему можно назвать терапией, которая помогает. Выставляя на поднос тарелки, он невольно становится свидетелем разговора.        — Помнишь ту женщину-терапевта?        — Ан Хёджин? — Сан застывает, навостряя уши, когда слышит знакомое имя, подходит чуть ближе к обсуждающим охотницам.        — Ага.        — И что с ней не так? — Сан с умным видом выбирает салат, чтобы быть рядом и не упустить ничего, что может быть важным.        — Исчезла.        — Как исчезла?        — Пришла на сеанс — дом пуст, вещи в спешке собирали, телефон не отвечает. Не знала бы её, подумала бы что с любовником сбежала, но она не такая, она такая как скала. Потому вызвала полицию, чтоб разобрались, но они даже не стали писать протокол. Мы за каждую истреблённую водоножку пишем, а они о пропавшем человеке не чухаются.        — Как бы ни было, жаль, что она уехала, ей сеансы приносили утешение.        — Очень жаль…        Сан устало прикрывает глаза, мысленно желает одной представительнице вида демонов цутигумо спокойной жизни и лишь потом принимается за еду.