Цикл "Охотники и руны": Молчаливый наблюдатель

☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼

       Сан задумчиво смотрит в окно. Осень пришла внезапно, и сразу холодная, ни времени привыкнуть, ни времени понять и принять тот факт, что время сделало новый виток. Разговоры вроде бы ведутся рядом, но он вряд ли вникает в них полностью. Так, обрывки фраз, обрывки мыслей. Всё больше погружён в себя. Ему не даёт покоя тот факт, что чернила книг, что он брал в Запретном отделе, были смазаны. Нововведения, касаемо целителей и лечения охотников и вовсе как будто черта. Одним нелепым решением ставят под угрозу всё больше и больше охотников, которые рискуют жизнью и теперь могут попросту не дождаться помощи.        Если раньше отозвали целителей, что всегда были в команде с охотниками, то это не воспринималось так остро, потому что экипажи «скорой помощи» спешили на вызов, почти преодолевая сверхзвуковой рубеж. Но новые сокращения будто написаны для того, чтобы уменьшить количество охотников, дав части из них умереть. Перестроиться очень непросто. Они привыкли к тому, что на зельях можно продержаться, но теперь даже зелья и настойки, которыми комплектуют аптечки охотников оскудели.        Сан переживает, что ещё немного, и ужесточат условия для лавок травников и специй, чтобы охотники не рванули к ним в попытке увеличить шансы на жизнь. Это всё совершенно не вяжется с тем, что с каждым днём становится всё опаснее на улицах. Логичнее же было бы не разбивать охотников и целителей, на крайний случай снабдить достойными аптечками, чтобы люди, спасающие от нашествия нечисти, могли выжить. Но нет.        За этим кроется нечто большее, чем просто тупость и скудоумие. Это попахивает едва ли не геноцидом. Часть охотников начала работать спустя рукава, потому что подставлять свою шею под удар, не надеясь на помощь со стороны целителей для многих сродни самоубийству. Часть охотников попросту уволилась и ушла в наёмники, которые чистят улицы только от тех, за кого платят, наплевав на свою клятву и призвание. Потому что кормить семьи надо, да и жить охота.        И самое ужасное во всей ситуации — невозможность донести свою точку зрения. Ёнгук пытался — его едва не сместили, пригрозив расформировать отдел и всех отправить под следствие. Ёнджо ушёл сам, уходом защитив свой отдел от расследования, но ничего так и не изменив. Но если у Ёнджо был другой источник дохода и связи, то у других порой не было ничего. Иногда даже желания спорить с начальством. Многие спокойно приняли условия, навязанные свыше, потому что грели своими задницами кресла. И лишь единицы выезжали на вызовы, как это делали Ёнгук или Ёнджо.        Ко всему ещё бесконечные свары и склоки, лезущие в голову тёмные мысли и срывающиеся с языка злые слова. Бесконечные кошмары, ощущение бессилия и отчаяния, которые не вытравить и не заглушить. Складывается ощущение, что кто-то целенаправленно стравливает всех между собой, вызывая всё самое тёмное, что хранится в закоулках души. Сан старается лишний раз не открывать рот, не встревать в склоки, но всё равно раз за разом выходит будто против его воли. Он в последнее время то молчит днями, то срывается.        Химчан снова постоянно пропадает, Чимин от него шарахается, будто Сан угрожает убить его семью, с оборотнями творится какой-то кавардак, многие из коллег-оборотней давно не появлялись на горизонте, много нападений новообращённых вампиров, которых приходится в прямом смысле выкашивать, чтобы спасти людей. Слишком много того, о чём не слышали несколько столетий. Всё это лезет со всех щелей, превращаясь в мифическую гидру, у которой на месте отрубленной вырастает две новых. Всего слишком много. Прав был Тэн. Сан выныривает из размышлений внезапно и не сразу вникает в разговор.        — Может, стоит дать шанс некоторым из них?        Минхо только недавно оклемался после лунного затмения. Он особо не говорил об этом, но стал ещё более закрытым и молчаливым. Может, ощутил что-то, о чём не говорит? Может, почувствовал свою тёмную сторону? Может быть что угодно, люди о стольком умалчивают, на самом-то деле. Он сам много ли открывает другим? Минхо же тем временем продолжает, с жаром размахивая руками.        — В последнее время порой мне кажется, что они хотят нам что-то сказать. Да и этот странный ритм, о котором говорил Сан, я тоже порой слышу его, но так приглушённо, что если не обращать внимания, можно пропустить. Он будто сводит их с ума… не стоит ли разобраться? — Сану на короткое мгновение вместо ладони Минхо видится кошачья лапа с мягкими подушечками и острыми, как бритва когтями.        — Не соглашусь с тобой, — качает головой Минги, взмахивая рукой, будто рубит не воздух, а чью-то голову. — Демоны должны быть уничтожены.        Сану до боли в груди хочется убрать огненные пряди, налипшие на лоб Минги, но он удерживается от этого. Внутри него клокочет внезапная холодная ярость, но он усилием воли смаргивает красную пелену, застилающую глаза, и делает глоток чая, отводя взгляд от пристально смотрящего на него Чана. Сказанное Минги режется будто стекло, и Сан усмехается в чашку, делая глоток остывшего напитка. Хёнджин в разговоре не участвует — просто обнимает Феликса, уложив подбородок на плече. Феликс кусает губы и смотрит на огонь, будто выжжет пламя всё то, что он хочет сказать.        — «Демоны должны быть уничтожены», — думает Сан. — Но я ведь тоже демон…        Усмешка выходит болезненной, тянет фантомно под рёбрами. Ёнгук задумчиво перебирает пальцы Минсока и смотрит в окно. После выздоровления он совсем замкнулся, и даже привыкший к молчаливому партнёру Минсок порой нет-нет да и поглядывает на него с озабоченным выражением. Сану тревожно, страшно, что рассыплются отношения тех, кто дарит надежду на постоянство в этом мире. Старшие для него словно якорь для корабля в бушующем море, и если он потеряет их, вряд ли останется прежним. В последнее время Сан всё чаще молчит, принимая на себя роль наблюдателя. Смерть Шотаро его сильно подкосила. Иногда ему кажется, что пора уходить, будто он давно не на своём месте, но продолжает цепляться за прошлое и работу.        Кажется, что его время пришло. Или ушло. Он словно лишняя деталь, мешающая работать слаженному механизму. Мысли всё больше какие-то мрачные и упаднические, покой ненадолго приносят настойки Феликса или спрессованные в таблетки-энергетики Хонджуна, но их действие будто капля в море всепоглощающего необъятного и необъяснимого мрака мыслей, слов и поступков. Хотя бы видения от прикосновений больше не преследуют его, иначе можно было бы попросту сойти с ума. Всё сложнее держать себя в руках, мысли при себе, а язык порой всё же вворачивает то, что кроется где-то в глубине, долго скрываемое ото всех, словно он перебрал и теперь не в состоянии помолчать, чтобы не нагнетать ситуацию.        Так сильно он не злился очень давно, даже скорее ни разу в жизни, так отчаянно беспомощно он себя не ощущал никогда. Только если собрать воедино все переживания за жизнь, можно получить что-то по уровню напоминающее ежедневное цунами эмоций и чувств, с которыми как-то надо мириться и жить, а оно не выходит. Всё кажется, что остался один, что помощи ждать неоткуда, что все и всё против него. Он задыхается в этой стоячей воде беспомощности и отчаяния, которые погребают под собой всё светлое, что происходит, оставляя после себя пустоту.        И самое мерзкое — он ощущает, как внутри него что-то умирает. Что-то светлое, тёплое, дарующее надежду и уверенность.        — Хотел поблагодарить за семена.        — Ты уже это сделал и не раз, — усмехается Сан, глядя в окно на улетающую стаю журавлей. Их крик больно режет у сердца.        — Ты даже не представляешь, каким редким сокровищем обладал, и какой королевский подарок мне сделал, — Феликс наматывает на шею объёмный шарф и заправляет концы в пуховую безрукавку. — Я только на этих ингредиентах могу озолотиться, и если бы не чернушки да секретики мои разные, мне пришлось бы нанимать вооружённую охрану.        Хёнджин сужает глаза, глядя на них, но всё же спокойно откидывается на спинку кресла, мерно покачиваясь, пока Минхо переговаривается с Чаном, а Минги с Минсоком и Ёнгуком. Химчан молчаливо сидит у огня в позе лотоса и за весь вечер не проронил и звука. Он не выглядит вымотавшимся или исхудавшим, но его что-то грызёт, о чём он молчит. Хорошо, хоть появился, потому что Сан переживает за него — целитель помогал не раз, стал почти родным. Сан не находит в себе силы, чтобы прикинуть, что может тревожить целителя, кроме личных драм, учитывая, что Чжухона с ним он не видел давно.        Сан молча поднимается и выходит за дверь. Легко скрипит под подошвой крыльцо, одна из чернушек с тонким писком слетает с его плеча и повисает на паутинке, собравшей вечернюю росу, что притаилась в углу двери серебряным кружевом. Павшая листва шуршит под ногами, часть багрянца ещё трепещет на ветру, но вскоре придёт и его черёд упасть под ноги, превратившись в мокрую слякотную грязь под холодными дождями. Настроение преотвратное, мысли хуже грозовых туч — тяжёлые, обтекающие всё сознание.        Пальцы Феликса холодные, от него так приятно пахнет домом и уютом, будто не за прилавком он травы смешивает, а целыми днями печёт пироги как в далёком детстве делали матери. Феликс пахнет медовыми пряниками, которыми угощал гостей, чабрецом с мятой — чаем, который заварил для Сана, немного дымом и смесью трав из-за окуривания задумчивого Минхо. Сан раньше не видел, как жгут специальные скрутки, не видел, как в глазах после травяного дыма появляются проблески энергии — это похоже на волшебство. Ведь задумчивый Минхо понемногу расслабляется, разглаживаются суровые морщинки на лице, и становится понятно, что он не намного старше Феликса.        — На одной клумбе при разных способах выращивания каким-то невероятным образом умещаются все растения. Часть я пересадил в теплицу, когда понял ЧТО именно взошло из семян… К примеру, целительный пламенный трилистник и громовой мох вообще крайне сложно отыскать даже чисто по ингредиентам, не говоря уж о семенах. Сюда же можно отнести и снежноцвет с мерцающим благословением. Да вообще… что ни растение — то клад.        Феликс с восхищением рассказывает, размахивает руками и изредка шмыгает покрасневшим носом. Ещё не так холодно, но он снова зябнет как при первой встрече. Сан настрожаивается, а Феликс тем временем уводит его в сторону от скрытой от чужих глаз теплицы в сторону края города, где за бурьянами растут плотными рядами деревья, смыкаясь кронами и кое-где обнимаясь стволами.        — Тут и такая опасная редкость, как буйноцвет или могилорост, мракогриб или вихревой фонарик.        — Рад за тебя. Но ты меня позвал сюда явно не за этим.        — Ты видишь это? — Феликс указывает на дерево, Сан переводит глаза и пытается понять, что не так, а наконец видит, его начинает подташнивать, будто он смотрит на пиявку либо не первый день разлагающийся труп.        — Что это?        — Это корень смерти. Видишь, как серые его переплетения обнимают корни? Значит, дереву осталось недолго, и вскоре на месте этого роскошного клёна будет вот это, — Феликс кивает в сторону белого с желтизной мёртвого дерева, чьи ветвям и кроне могли позавидовать деревья в городском парке. Раньше отыскать его можно было лишь в пустошах за городом, потому и стоил он немало, а теперь же…        — Название, мягко сказано, неприятное, думаю, и применение вряд ли лечебное. Что из него делают? Яды?        — Яды, — неохотно соглашается Феликс. — В основном. Можно ещё сделать бутыль с сонным газом, чаще всего охотники либо преступники заказывают, очень ходовой товар, между прочим… Как и яды, которыми смазывают клинки. Правда, против демонов и бесов не поможет. Только против жив…        — Не надо, — тихо просит Сан, отводя глаза. — Никогда подобным не пользовался и не уверен, что хотел знать. Зачем ты мне всё это говоришь?        — Корень смерти растёт только там, где много мертвецов. Раньше он прорастал сквозь брошенные трупы, коих немало на пустошах, сейчас он развивается на деревьях города. О чём это говорит?        — Что много незарегистрированных погибших, о которых молчат сводки.        — Я знаю, что ты найдёшь ответы, но… Будь осторожнее, Сан. Слишком многие дома на окраине опустели.        — Спасибо, травник.        Феликс фыркает, обнажая зубы, и Сану кажется, что сквозь золотую кожу проглядывают тёмные пятнышки, покрывающие тело травника в зверином облике. Но Феликс фыркает не зло и не язвительно, как умеет. Скорее, устало и озабоченно. Чего-то не договаривает, что-то умалчивает, наверняка боится открыть догадки, пока не подтвердит. Не такой ершистый, каким был раньше, но уже и не такой ранимый.        — Можно я побуду здесь ещё?        — Только осторожнее, не зацепи ничего, потому что реакция тела тебе не понравится.        — А ты будь осторожен с Хёнджином, пожалуйста. В последнее время столько всего происходит, что... я не уверен уже ни в чём.        — Опять за старое? — фыркает Феликс. — Он не сделает мне больно.        — Ты так уверен?        — Замолчи.        Феликс раздражённо морщится и сверкает глазами, а потом разворачивается и стремительно уходит. Сану жаль, что он обидел друга своими необоснованными подозрениями, но он даже в себе не уверен, что говорить о других? Сан уходит вглубь сада, разглядывая те растения, что ещё не успели тронуть холодные пальцы подступающей зимы. Многие растения выглядят настолько диковинно, что сложно представить, какое разнотравье тут буяло всего несколько недель назад. Пахнет холодом и мокрой глиной, запах последней Сан почему-то любит. Отчего-то дрожит в нём неосознанно какая-то струна, отзываясь на столь редкий в городе запах.        Всё лучше, чем улавливать сквозь городскую смесь запах крови, который, кажется,въелся под кожу и норовит прорваться сквозь все умело поставленные преграды, чтобы стереть в порошок. Сан сглатывает, прикрывая глаза и отгоняя возникший перед ними образ окровавленной плитки и раскинувшегося на ней юного охотника. Выходит преотвратно. Тошнота волной поднимается к горлу. А изнутри жжёт виной такой силы, что хочется вскрыть вены, чтобы выковырять её оттуда и вычистить жёсткой щёткой.        Краем глаза Сан отмечает приблизившегося к Феликсу со спины Хёнджина и на какой-то момент зависает, когда воровато оглянувшись и никого не заметив, Хёнджин легко касается затылка Феликса, отчего оборотень застывает и глаза делаются какими-то пустыми, это видно даже с расстояния, отчего под ложечкой начинает посасывать от нехорошего предчувствия, но Сан лишь смотрит, затаив дыхание. В светлые вихры погружаются красивые пальцы, и Феликс чуть откидывает голову назад, а губы приоткрываются, с них срывается облачко пара и тает в вечернем воздухе.        Хёнджин немного опускает шарф на шее Феликса и припадает губами к пульсирующей венке, но вопреки ожиданию Сана, не кусает — целует. Ресницы Феликса дрожат, рот приоткрывается, и не понять, травнику больно или приятно, а Сану чудится, что от него тонкой золотистой пульсацией истекает свет, который вливается в обнявшего со спины Хёнджина толчками. Хёнджин почти сразу отстраняется, целует Феликса в ухо, и тот, встрепенувшись, оборачивается, расплываясь в улыбке.        — Ты чего?        — Соскучился по тебе. А где Сан?        — Мы расстались у беседки возле теплицы, наверное, ушёл уже.        Глаза у Феликса ещё со странной поволокой, а лицо Хёнджина заостряется, когда он рыщет взглядом по погружённым в сумерки деревьям и кустам задворья, пытаясь высмотреть Сана. Сан же осторожно отступает и прячется под сенью всё ещё зелёного плюща, который в мгновение ока заплетает его, скрывая ото всех. Хёнджин расслабляется и уводит Феликса прочь, а вот Сану приходится повозиться, чтобы выбраться наружу, потому что тонкие лианы спеленали его очень крепко. Почёсывая раздражённую кожу, Сан выпивает стандарт-настойку против ядов, и лишь тогда вызванный плющом зуд прекращается.        В лавку травника Сан не возвращается.        Холодный ветер с протяжным воем носится в округе, вынуждая Сана нахохлиться и втянуть голову в плечи. Он мёрзнет, непозволительно мёрзнет этой осенью, словно его кровь больше не греет, будто он состарился за этот год. Он уже порядком замёрз, но никак не собирается выдавать своё присутствие, ждёт, пока из лавки уходят все, и лишь тогда выходит из своего укрытия, подходя к лавке. Чернушки привыкли к тому, что он их подкармливает, потому гвалт не поднимают, когда он заглядывает в окно, сканируя взглядом пространство.        Он обещал Хёнджину, что убьёт его, если тот посмеет причинить Феликсу вред. И хоть то, что он видел у теплиц, не было похоже на вредоносность в полной мере, внутри у Сана что-то безжалостно сжалось, когда он весь подобрался, готовясь к прыжку. Но для того, чтобы нанести решающий удар, нужно быть уверенным в своём решении. Ещё нужно получить ответы, прежде чем навсегда стать Феликсу врагом в попытке спасти его от грозящей опасности.        Феликса не видно, Сан почти уверен, что травник спит, согревшись в чужих объятиях у горящего камина, так сильно хочется в тепло и в объятия, что сжимает горло. Он продолжает заглядывать в окно, когда из комнаты выходит Хёнджин, кончиками пальцев касаясь стен и стеллажей. Будто учится чувствовать снова. Сан хмурится, наблюдая за каждым движением. Хёнджин некоторое время смотрит на оставшийся после встречи с Саном шрам, а потом резко оборачивается к окну, но Сан успевает отступить в тень и притаиться за вечнозелёными прядями плюща, не позволяя себя снова оплести — стоит просто пригрозить кинжалом и пообещать вырубить под корень, как растение опускает лианы и даже шелестеть перестаёт.        Высунувшийся в дверь Хёнджин принюхивается, будто почуявшая след собака, но посмотрев по сторонам, Сана не замечает — вероятно, плющ обладает не только ядовитым соком и живыми лианами-отростками, но и более занятными способностями, которые могут стать полезными, просто стоит расспросить Феликса. Сан прекрасно видит отсутствующие всего несколько часов назад светлые пряди в иссиня-чёрных волосах, словно Хёнджин выбелил их или же в мгновение поседел. Есть лишь одна — та, что осталась после сражения со вторым инкубом, собственным близнецом. И если это особо его не задевает, мало ли, какие эксперименты они проводят с Феликсом, когда лавка пустеет, то небесная голубизна одного из глаз инкуба — бывшего инкуба, — мысленно себя поправляет Сан, настораживает, заставляя сердце сжаться и заколотиться как в преддверии битвы с демоном.        Так не должно быть, наверное. Но информации об инкубах почти не сыскать и раньше, а сейчас и вовсе смысла нет, свидетельством тому переписанные книги, будто призванные не только одурачить охотников, но и погубить. Нет и уверенности в том, что Хёнджин не может быть таким в те моменты, когда его никто не видит, потому что никто не знает об инкубах столько, сколько они сами. Хёнджин будто сплавлен из двух частей, это озадачивает и пугает. И если тёмноволосая является знакомой и привычной, то светлая сеет сомнения и вызывает вопросы, возрождая в груди смутную тревогу. Сан чует что-то, но что не может до конца оформить в мысль.        Поговорить бы с кем, но единственный, кто более-менее знает Хёнджина вряд ли сможет ответить на вопросы честно и без тумана в глазах. Не то, чтобы Сан не доверяет Феликсу, совсем наоборот, но в вопросах любви все бывают слепы. Вариантов особо нет — придётся наблюдать, чтобы понять, является ли это нормой или что-то из ряда вон выходящее. Хёнджин щурится на полную луну и скрывается в лавке, щёлкнув замками.        Сан некоторое время стоит недвижимо, слушая, как скрипят приоткрытые ставни на окнах, как под шагами Хёнджина стонут половицы, и лишь потом выходит из укрытия, стараясь не шуршать пожухлой листвой на каждом шаге. Он бы многое отдал за то, чтобы не быть замешанным во всё это и спокойно спать в тёплой постели, сыто поужинав. Но, увы. О том, что хочется и человеческого тепла, он даже думать не хочет, от этой даже не до конца оформившейся мысли дерёт под рёбрами крупной наждачкой.        Оглянувшись по сторонам в поисках лишних глаз и не заметив никого, Сан подмигивает чернушкам и собирается уходить, но замирает и, склонившись к самой земле — что-то сверкнувшее в лунном свете обращает на себя его внимание. Пальцами Сан подцепляет странную бусину, что привлекла его взгляд, но та не поддаётся — за ней тянется кручёный шнур, застрявший где-то. Сан заглядывает в щель фундамента, осторожно присветив крошечным фонариком, чтобы не всполошить чернушек и хозяев.        Просунув палец в щель, Сан нащупывает другую бусину, чуть смещает её в сторону и вытягивает наружу целую низку разносортных бусин, отделённых друг от друга странными узлами, перьями и небольшими костями. Вероятнее всего, есть что-то ещё, но фонарик он потушил ещё перед тем, как решил извлечь связку бусин. Дома рассмотрит или в машине на крайний случай. Вздохнув, Сан прячет находку в карман куртки, отряхивает колени и успевает дойти до двери, когда та внезапно распахивается, являя Хёнджина.        — Что бродишь среди ночи как неприкаянный?        — Очень нужна настойка…эээ…мордовника, — с совершенно спокойным лицом, разглядывая стоящего на пороге инкуба. Увиденной двойственности и след простыл, зато пахнет от него горячим шоколадом со специями. — Я позабыл совсем, вот и вернулся, вспомнил почти у дома.        — Радикулит замучил? — со смешком спрашивает Хёнджин, заправляя за ухо длинную прядь. Красивый и соблазнительный, как самая грешная фантазия. Устоять перед таким очень сложно, к нему тянет, как магнитом, ему хочется поддаться. И как бы то ни было, сейчас перед ним Хёнджин с тёмными, почти чёрными глазами и со смолью волос без единой светлой пряди.        — Нет, — пропустив укол мимо ушей, качает головой Сан, сбрасывая наваждение приоткрывшихся в немом стоне губ и разметавшегося на простынях Хёнджина. Он хватается за виски и жмурится до пятен, зло зачёркивая красным маркером подобные мысли. Хватит с него. Видимо, поэтому в глазах Хёнджина выглядит более убедительным. — Головные боли просто житья не дают. Хотел утра дождаться, но не смог.        — Сейчас вынесу и запишу на твой счёт. Брать деньги под полной луной — дурная примета.        — Спасибо.        Сан тяжело выдыхает, когда Хёнджин уходит вглубь лавки, прикрыв за собой дверь. Кажется, что он не дышал всё то время, пока тёмные глаза Хёнджина сканировали его лицо. На мгновение становится интересно, чувствует ли Хёнджин его желание сейчас? Раньше наверняка чувствовал и упивался своей властью. Ведь даже не будучи инкубами, люди хотят нравиться и видеть желание в чужих глазах. А Хёнджин красив, божественно или, скорее, демонически красив, взгляд не оторвать. Хочется коснуться его атласных волос, сорвать с бархата губ стон.        — Чёрт, — фыркает Сан, стряхивая странное оцепенение и желание потрогать, чтобы убедиться в том, что Хёнджин настоящий.        Но при этом есть и другое желание — войти в лавку и удостовериться в том, что Феликс в порядке, тяга очень сильная, но Сан сдерживается изо всех сил, сжимая зубы и стискивая кулаки. Странные бусы прожигают в кармане дыру своим неизвестным предназначением, кончики пальцев немного онемели. Черти бы драли эти новые порядки и законы, что ограничивают их в действиях так сильно, что Сан почти ощущает себя загнанным в угол зверем. Разве что слежку за охотниками не приставили повальной слежки за каждым шагом, не удивится, если следующим будет приказ о проживании в казармах, чтобы контролировать их полностью.        Хёнджин появляется внезапно. То ли шёл не по скрипучим половицам, то ли Сан настолько глубоко погрузился в свои мысли, что подкрасться к нему не составило труда. Напрягает. Сан душит кривую усмешку и неспешно убирает руки с оружия. В руках у Хёнджина коробочка на девять настоек, которая отчётливо и прямо говорит «это, чтобы по ночам не шлялся под окнами, не будил и не пугал добрых людей». Сан кивает, оборачиваясь на треск веток со стороны сада. Хёнджин теряет всю былую вальяжность, подбираясь, словно готовится к прыжку.        Из лавки тянет теплом и покоем, которых сейчас так хочется и так сильно не хватает, но Сан осторожно ступает в сторону звука, ощущая, что рядом, едва не касаясь его плеча, идёт Хёнджин. Сану на мгновение кажется, что плащом за его плечами развевается нечто тёмное, плотное, словно суконное полотно. На полную луну набегают тучи, смазывая очертания и преобразуя их, везде мерещатся тени и фигуры. Ветер сырой, ледяной почти, пробирает до костей, но не от стылого холода дрожит внутри, а от предвкушения.        Во тьме кто-то есть, сердце упорно перегоняет кровь, выброшенный в кровь адреналин мгновенно согревает, но так же быстро внутри всё холодеет, стоит только луне проглянуть из-за туч, освещая всё вокруг лунным серебром. Среди деревьев и кустарников мелькает тонкий силуэт, между ударами сердца Сан успевает прикинуть, что за сущности являются лунными ночами в женском обличье и насколько они опасны. Порыв ветра сбрасывает с головы капюшон плаща, и рядом сквозь зубы выдыхает Хёнджин.        Липкое и непонятное чувство всплывает из глубин сознания. Сан сжимает пальцы на веере, до боли вглядываясь в женскую фигуру. Она движется медленно, неспешно переходит от деревца к деревцу, от кустарника к кустарнику, оглаживает пальцами шероховатые стволы. Сан смотрит на роскошную гриву рыжих волос и тяжело сглатывает. Хёнджин выступает на открытое место, привлекая внимание. Но вместо того, чтобы повернуться к ним лицом, незнакомка стремительно прячется за дерево.        От звука рассекающих воздух крыльев Сану кажется, что он очутился запертым в банке с мотыльками, пытающимися крыльями вскрыть стеклянные стенки и освободиться. Хёнджин растеряно оглядывается, словно ища поддержки, и так же стремительно подходит к Сану, заглядывая в глаза. Сан задумчиво снимает с плеча Хёнджина огромного мотылька. Тот дёргает крылом, оставляя глубокий порез на пальце, а потом рассыпается лунным пеплом.        — Ты видел?        — Видел.        Хёнджин молча уходит прочь, оставляя Сана одного посреди грядок и деревьев. Словно ничего не было, словно это не он только что лихорадочно блестел глазами, дожидаясь ответа, чтобы убедиться в реальности увиденного, словно не он был готов броситься в неизвестность с голыми руками. Чернильная тьма, освобождённая от света, надёжно закрытой тучами луны, расползается вокруг, окончательно стирая грани реальности. Сану мерещится шёпот и биение тысяч мягких крыльев под глухие удары сердца.        Сан осторожно зализывает рану на пальце, морщась от странного привкуса пепла в крови. Холод и усталость наваливаются на плечи с очередным порывом ветра, что приносит запах горящих дров в камине лавки и многочисленных сборов трав, хранящихся на стеллажах и под потолком. Едва уловимый шорох со стороны леса выводит его из своеобразного транса, тело действует само собой, раскрывая веер в оборонительной позиции, пока второй замирает у чужого горла в миллиметрах. Сан медленно опускает оружие и зло цыкает:        — Придурок.        — И я рад тебя видеть, — улыбается Чан. Лица почти не видно, но его запах сложно с кем-то спутать. Как и запах многих знакомых, каждый со своей, характерной только для него ноткой.        — Что ты здесь делаешь среди ночи?        — Могу задать встречный вопрос, — фыркает Чан, отвечая вопросом на вопрос, внезапно прорезавшееся напряжение в голосе удивляет: — Где взял?        — О чём ты?        — О бусах, торчащих из твоего кармана.        — А что? — Сан устал, хочет тепла и было бы неплохо перекусить. А Чан словно приставучий щенок крутится вокруг него, оплетая теплом. Сан смыкает зубы, но всё же глубже заправляет в карман связку бусин. И как только умудрился в темноте углядеть?!        — Это очень своеобразная вещь. И тебе потребуется помощь.        — Чего? — в голове крутится дурацкое желание нахамить и съязвить, и это почти получается, но Сан с громким клацаньем зубов закрывает рот, когда Чан касается его волос, вынимая из них бьющегося крупного, почти с ладонь мотылька.        — Мёртвая голова посреди осени? — голос какой-то непривычный. Как будто открывается с новой, скрытой ото всех стороны. Шорох ветвей сдабривает голос холодным шёпотом засыпающей природы, делая его совсем грустным и тусклым. — Мир катится в бездну. Идём, я знаю, кто нам может помочь. Хотя бы снять то, что висит на твоих пальцах болезненным онемением.        — Нам? Каким таким нам? — фыркает Сан, глядя, как Чан засовывает изрезанные крыльями мотылька пальцы в рот, что не мешает оборотню сморщить нос и так же фыркнуть:        — Дурацкая привычка возмущаться по любому поводу.        — Дурацкая привычка лезть не в свои дела своим большим носом, — парирует Сан, считая себя немного отмщённым, пусть даже это сделал непонятный мотылёк, рассыпавшийся прахом в чужих пальцах так же, как и его предшественник.        — Нравится мой нос? — с улыбкой уточняет Чан, делая шаг вперёд и обдавая Сана новой волной тепла и смеси запахов, от которых глаза предательски влажнеют. От Чана пахнет домом. У них с Минги так в квартире давно уже не пахнет, такой аромат есть в лавке травника и в лавке саламандры, даже в кабинете Ёнгука, что противоречит любому здравому смыслу, пахнет так же. Сан зло выставляет руки вперёд, словно в защитном жесте, поняв это, шипит, толкая оборотня в грудь.        — У тебя совсем кукушка поехала?        — А у тебя?        — Дурацкая привычка отвечать вопросом на вопрос.        — Дурацкая привычка бурчать на старших. Идём, — Чан молча хватает Сана за руку и тащит за собой несколько шагов. Сан выкручивается из захвата, ударив под дых, зло глядя на согнувшегося в три погибели оборотня. Чан выпрямляется внезапно, неуловимым движением щёлкает Сана по носу и спокойно отвечает. — Не та ситуация, чтобы шутки шутить, идём, я знаю того, кто ответит на часть вопросов.        Сан тяжело вздыхает и некоторое время смотрит на замершего под ветвистым деревом Чана. Тот молча ждёт и не подгоняет, но и руку из цепкой хватки не выпускает. На луну набегают ещё более тёмные тучи, погружая мир почти в полную темноту. Вот только кажется, что массивная грозовая туча, несущаяся на них, таит в себе нечто большее, чем холодный осенний дождь с колючими порывами ветра. Пахнет обречённостью и смертью. Может, пора учиться принимать помощь?