Цикл "Охотники и руны": Молчаливый наблюдатель

☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼

       Юбин словно соткана из серебряной паутины, лучей восходящего солнца и чего-то манящего, словно котовник или валериана, сводящие котов с ума. Её длинные платиновые волосы чаще всего собраны в пучок, чтобы не мешались во время дежурства, но порой Минхо видит, как они спадают на плечи, волнами обрамляя лицо. Может, и не из первых красавиц, но в её венах течёт раскалённая сталь, что и сводит с ума. Ею нельзя не восхищаться, её нельзя не любить.        Порой хочется, чтобы еженедельный ритуал, который они соблюдают вот уже сколько лет стал ежедневным. Чтобы они не врали детям, приходя раз в неделю, не придумывали сказки, как проводят время каждый день, пока на службе. Потому что целовать Юбин оказалось ничуть не менее приятно, чем тонуть в руках дракона, на которого Минхо умудрился запечатлиться. Чонин не позволил быть с собой, подарил лишь одну ночь и выставил за дверь, оставив Минхо наедине со своим запечатлением и чувствами.        А через несколько дней умер младший брат, и Минхо окончательно замкнулся в себе, медленно сходя с ума. Из бездны его вытащила именно Юбин, несмотря на то, что она больше, чем на год была старше, они учились в Академии вместе, в одной группе, даже вместе проходили испытание, определяющее дальнейший путь. Она не отнимала бутылку, не успокаивала и не обещала, что всё будет хорошо. Просто предложила сделку, от которой Минхо решил не отказываться.        Договор его устраивал тогда, устраивает и сейчас, но порой хочется чего-то большего. Потому что Юбин принимает его таким, каким он есть. Со всеми проблемами и тараканами, которых полны они все. Джисона он тоже любит, но Джисон иногда отталкивает, если это касается той его неотъемлемой части, что с клыками и когтями. Сначала Минхо хотел разобраться, но Джисон каждый раз закрывается, и они просто привыкли жить, как есть.        Юбин не особо любит целоваться, и это Минхо тоже принимает. Зато она позволяет целовать кожу, чтобы напитаться его запахом, и чтобы врать детям было легче. Дурацкая затея, если честно, прикидываться парой, не являясь ею на самом деле. Ведь ночь в неделю пусть и семь лет подряд — разве это отношения? Это что-то странное и необъяснимое, в чём не хочется разбираться и пытаться ответить даже самому себе, почему они так цепляются за идею семьи, когда приезжают к родителям Юбин, растящим их совместных детей.        Но сколько бы они ни врали всем и самим себе, есть что-то, что удерживает их вместе, что-то большее, чем страх признаться детям, что они не живут вместе, что они не муж и жена, что они непонятно кто друг другу. Потому что есть слова, рождённые не в порыве страсти, когда мозг затуманен желанием, и каждая его фраза «твоя кожа похожа на шёлк», и каждая её фраза «ты потрясающе выглядишь на смятых простынях» сказаны осознанно, даже если потом становится неловко.        Минхо до сих пор не понимает, как они оказались в таких странных отношениях, когда после нескольких часов страсти они едут к родителям, играют и гуляют с детьми, а потом он отвозит Юбин домой и едет к себе, смывая чужой запах и обнимая Джисона. За это он ненавидит сам себя, но при этом он скорее изменяет Юбин и детям, чем Джисону, обнимающему в ответ.        В самые тяжёлые моменты, когда болеют дети или Юбин, ему хочется быть рядом всегда. Но они охотники, они сознательно сделали свой выбор, осознанно решили, как им быть с детьми, чтобы и род продолжить, и в то же время уберечь детей от дурного и опасного влияния, а так же от тех, кто захочет семью разрушить. Потому что детям охотников приходится нелегко. Особенно если оба родителя состоят на службе, да ещё и являются оборотнями, что вовсе не облегчает и без того непростую задачу взросления.        О Чонине он старается не думать и при встрече лишний раз старается не смотреть ни на дракона, ни на Чана, чей покровительственный вид больше подошёл бы немолодому дракону с лицом юнца. Чонин был прав, когда выгнал его, был неправ лишь в том, что дал почувствовать, что такое ночь любви с тем, на кого запечатлён. Лучше бы Минхо не знал, может, и не угодил бы во все эти запутанные отношения, которые он и сам не делает более лёгкими, за что тоже ощущает вину.        Порой он делает вид, что не слышит, что ему шепчут прямо в ухо, он старательно контролирует мимику, прикрывая глаза. Он краснеет и кусает губы лишь мысленно, хотя хочется зарыться головой в подушки. Но чужой шёпот будто в отместку преследует его во снах, забирается в сердце и оставляет в нём зарубки. Потому что шёпот даже не сдвоенный, а строенный. От странных вибраций в голосе Чонина до низких воркующих ноток Юбин, от них и до мягкого сбивчивого шёпота Джисона.        И никто не в выигрыше. Все проиграли.        Чонин, Юбин, он сам, запечатлившиеся на других. И даже Джисон, не имеющий понятия, что это такое. Потому что о таком не принято говорить. Это что-то более интимное, чем секс. Это что-то запретное и такое, что не объяснить. Только почувствовать. Минхо не уверен, что прав, но кажется, что Джисона нужно отпустить, чтобы больше не приносить ему боли. Догадывается ли он или не знает — неважно. Минхо чувствует себя отвратительно, хоть и не всегда есть время ковыряться в себе и пытаться разобраться во всей какофонии, в которую превратилась жизнь.        Спроси у него кто, кого он любит больше, он не ответит. Потому что любит по-разному, и это чёртов лабиринт, из которого нет выхода. Потому что какие бы он ни решил разорвать отношения, будет больно не только ему. И из-за этого не решается. В последнее время это всё сильнее давит, не давая нормально спать. И только рядом во время боя ненадолго становится легче, когда ты или тебя, не до мыслей, что ты не самый лучший в мире человек.        Есть что-то хорошее в том, что Юбин работает в другом участке, что они не видятся постоянно, лишь изредка, когда пересекаются на заданиях или при подготовке ко встрече с детьми. Есть что-то очень болезненное в том, что Джисон гораздо ближе, но в то же время намного дальше, потому что отрицает оборотня в Минхо. Словно ребёнок, накрывшийся одеялом и прячущийся от монстров. Есть что-то тоскливое в том, что обоюдное запечатление бывает так редко, что почти сказка.        С другой стороны, он тоже прячется от самого себя и своего выбора, не имея сил разорвать этот порочный круг, в котором ему хорошо, потому и прощает Джисона, хоть иногда и хочется поддержки и понимания. Догадки Минхо пока остаются догадками, потому что лезть в личное дело Джисона он считает зазорным, а на прямые вопросы Джисон не отвечает, либо переводя тему, либо сбегая прочь и закрываясь на несколько дней, а то и недель.        Неожиданно крепкое плечо он находит в лице Сана, хоть на работе сталкиваются нечасто, но всё же порой выезжая на совместны вызовы. Это немного отвлекает от своих проблем, и не только потому что они есть и у других, но и просто потому что с Саном спокойно. К нему не тянет как к партнёру, он не стесняется в разговорах и абсолютно безбашенный в бою. Это то, что не даёт утонуть окончательно.        Воздух уже не такой знойный, не такой обжигающий, короткое похолодание будто специально сбивает с толку, расслабляя и обещая прохладу. Ветерок приятно холодит лицо, находя себе лазейки в маленьких щелях, позволяя не потеть, как в бане, пока они лежат в засаде. Пахнет недавно закончившимся дождём, цветами, ягодным пирогом, выхлопными газами и кровью.        Джисон лежит рядом, приложив ухо к полу, дышит почти незаметно, и если бы не тонкий слух Минхо, он уже потрогал бы напарника, переживая за него. Нос щекочет от пыли, и Минхо морщится, утыкаясь носом в сгиб руки, чтобы не чихнуть и не спугнуть того, кого пришлось выслеживать не один день. Скрип половиц неожиданно раздаётся не оттуда, откуда ждали, и Минхо едва успевает перевернуться на спину, выбрасывая вперёд руку.        Всё вокруг оживает и пытается атаковать. Странное жужжание наполняет пространство. Сбившееся дыхание Джисона — это всё, что Минхо слышит, увидеть напарника непросто из-за столпов пыли. Кажется, сотня старых будильников, потрёпанные книги и ветошь, некогда бывшая одеждой, обретают свой язык, повинуясь единственной когтистой лапе, что бьёт наотмашь, будто взбесившийся экскаватор.        Ни с чем подобным раньше они не встречались, идентифицировать монстра невозможно, потому что кроме летящей в лицо когтистой однопалой лапы что-либо разобрать невозможно. Минхо, конечно, успевает выхватывать кое-какие детали, но этого так мало, что сложить полную картину почти никак. Кажется, что у монстра нет полноценных ног, а лишь отростки, на которых стоит слишком массивное тело.        Потому он мысленно называет монстра «экскаватор» и продолжает бить и уклоняться, не уверенный в том, что приносит хоть какой-то урон. Джисон крутится вокруг своей оси, уклоняется, держась за плечо, и что-то безостановочно говорит, но жужжание нарастает, и Минхо даже собственное гулко колотящееся сердце не слышит. Запах пыли, крови и тлена заползает под кожу, а ещё на мгновение слышатся шаги ребёнка, вынуждая прислушаться.        Минхо пропускает удар и валится в пыль. Голова от удара гудит набатом, напряжение сводит внутренности, а нехитрый ужин оказывается на полу. Кровь заливает глаза, и наверняка целитель отчитает его за сотрясение, приковав к больничной койке на пару дней. Минхо силится подняться, но его будто крутит в центрифуге, подбрасывая об потолок. Он шарит руками в поисках потерянного оружия, глаза застилает кровавая пелена.        — Минхо! Минхо!!!        Сквозь жужжание, скрежет и какой-то гул он слышит голос Джисона, но не понимает направление. Без оружия выход один — обращение, и Минхо превращается, прыгая наугад и занося лапу для удара. Но вместо непонятного и неопознанного монстра под собой видит испуганные глаза Джисона, и окончательно обмякает, прижимая своим телом к пыльному полу захламлённой и брошенной квартиры под крышей. Над головой слышится приближающийся скрежет.        — Сколько пальцев?        Чей-то голос пытается пробиться сквозь очень плотный слой ваты, помещённый поверх нескольких метров воды, заливающих Минхо. Открытые глаза не дают полной картины, всё равно всё кажется каким-то искажённым и неправильным. Но внезапно приходит осознание, что вода реальна. И ею брызгают в лицо, чем-то размахивая перед глазами.        — Сколько пальцев?        — Восемь?        — Чёрт возьми… Смотри на меня, ты узнаёшь меня? — голос знакомый, но Минхо очень больно думать. А вот обратно в спасительную темноту охота. Там тихо и никто не мешает, но очередная порция воды в лицо вынуждает снова открыть глаза и выдать не слишком умное:        — Ты о-о-очень похож на Хосока. Но его давно отправили по обмену в другую куда-то там. Потому сгинь и дай поспать.        — Не понимаю, почему не вызвать целителей? — голос Джисона точно знаком, и Минхо улыбается, снова пытаясь закрыть глаза, но ему опять не дают погрузиться в сон.        — Я уже говорил, что нет ни одного свободного. Придётся везти самим, но он слишком плох, чтобы двигать.        — Кто плох? Я плох? Да я вообще эгегей! — говорит Минхо и внезапно замолкает, давясь болью. Всплеск разносортных ощущений скручивает тело узлом, но пошевелиться не выходит.        — Да твою ж кошачью лапу мне в пасть, — тихо цыкает Хосок-не-Хосок, но Минхо почему-то слышит, хотя кажется, что от боли он не только плохо видит, но и слышит.        — Но-но-но, полегче с моими лапами, ишь ты, разговорчивым каким сделался. Это тебя возвращение на родину так воодушевило? Что делать-то будем?        — Может, я решу как напарник? — подаёт голос Джисон.        — А может я, как старший по званию? Ты сам-то цел?        — Ну, такое, — отвечает незнакомый голос только что возмущавшийся на тему целостности лап. — Прижми, дурила, и не рыпайся. Это твои ученики?        — Нет, но мы из одного участка. Чёрт, набери Ёнгука, нам потребуется помощь, и боюсь, что с ней вполне могут опоздать. Мда, такое себе возвращение в родной город.        Минхо прикрывает глаза, чувствуя, как Луна набирает силу перед всплеском, ощущая кожей её холодность и округлость, спокойствие и могущество, которое она норовит обрушить на землю, закрываясь от неё солнцем. Минхо кажется, что он один сплошной нерв, каждой частичкой тела предчувствующий затмение.        — Луна прячется. Дрянь полезет из углов, — шепчет он немеющими губами и слышит чертыхания старшего охотника и незнакомца, что пришёл с ним.        Минхо чуть поворачивает голову и замечает в клубах оседающей пыли странное, исковерканное тело, не сразу понимая, что это мёртвое чудовище, атаковавшее их. У грузного тела на отростках, заменяющих ноги, действительно, только одна рука, напоминающая ковш экскаватора, и крохотная голова с одним глазом, что будто стёкшая по лицу яичница, находится где-то сбоку.        В голове увиденное не отзывается ничем, никакого знания, никакого подозрения. Он молча открывает рот, позволяя какому-то зелью растечься на языке и вызвать приятное онемение. Джисона не видно, но он говорит, не переставая, и от этого спокойно. Если говорит, значит, живой, значит, в порядке. Молчал бы — было бы страшнее. Боль какая-то мерзкая. Одновременно тупая и острая. Пугает то, что тела он не чувствует, а боль — да. Даже зелье не снимает все ощущения. Наверное, это плохо.        Кажется, что воздух соткан из иголок, даже дышать больно. Запахи будто усиливаются, им же следуют окружающие звуки, заменив жужжание и скрежет на скрип половиц, шум ветра и голосов. Кажется, что его дыхание зависит от ветра, кажется, что он сам ветер. И от этого легко и просто, хочется вопить во всё горло, закрывшись от проникающего даже сквозь крышу света луны.        Он зудит под кожей, откликается на малейшее движение теней. Сияние будто наполняет его, затрагивая ту животную его часть, что прячется в нём до поры до времени. Перепонки будто пульсируют, зрачки тоже отдаются странной вибрацией, вынуждая Минхо одновременно болезненно и восторженно морщиться в тщетной попытке пошевелиться.        — Минхо, посмотри на меня!        Взгляд плывёт и не фокусируется. Лунный свет пахнет лавандой и пьянит, будто мягкая земля под лапами, пружинящая мхом и травой во время бега. Всё вокруг погружается в туман или в лунный кисель, под кожей пульсирует, бьётся какая-то дикая необузданная сила, разъедая человеческую оболочку. Тихий выдох сидящего рядом волка слишком шумный, невыносимый, оглушающий.        — Что происходит? — взволнованно спрашивает Джисон, в голосе проявляются испуганно-визгливые нотки. — Что происходит?!        — Волчьи зубы мне в зад, — сдавленно шипит незнакомец. — Он королевских кровей?        — Что за ерунду вы несёте? — шепчет Джисон. — Каких ещё королевских кровей? Он мне не говорил ничего такого.        — Не говорил ничего такого, — передразнивает незнакомец. — Об утраченном роде никто в здравом уме ничего не расскажет, а многие и не знают. Я в курсе только потому, что… да плевать. Хосок, нам нужна помощь. И не просто Ёнгук или целитель, нам нужен сплав стихий.        — Сплав чего? Да ты можешь объяснить, что происходит?        — Я сам не совсем помню. Бабуля в детстве рассказывала, что иногда луна выбирает оборотней, в чьих жилах течёт королевская кровь, и превращает их в монстров. И спасти можно только если стихийные существа помогут, образовав щит.        — Феликс, у тебя есть знакомые стихийники? Минхо на грани. Что? Нет, остальное при встрече. О, погоди, передаю трубку.        — Привет, травник. Это Хёнвон. Помнишь про сплав стихий? Ага. Да. Именно! Поспеши, я не знаю, есть ли у нас время. Хосок, держи его. Ёнгук, привет, давно не виделись. Всё потом, а пока у нас…        Минхо не слышит, ощущая каждый дрожащий нерв в своём теле. Он слышит шаги голубей на крыше и далеко внизу на асфальте, он чувствует ветер и влагу собирающегося дождя в воздухе, он становится дыханием и светом, заполняя собой всё пространство. Эйфорию невовремя рушит какое-то зелье, коснувшееся губ.        Шорох чужих шагов бьёт по перепонкам, скрип ступеней и песка на подошвах оглушает, хотя те, кто идут, поднимаясь по шаткой лестнице, наверняка крадутся осторожной поступью. Внезапный холодный порыв ветра жадно лижет влажную кожу, Минхо съезжает затылком по пыльному полу, извиваясь в попытке отодвинуться, но держат крепко. Так, как умеет держать только смерть.