Цикл "Охотники и руны": Молчаливый наблюдатель

☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼

       Чан не особо хочет вешать на Джиу ещё и это, особенно после ритуала сплава стихий, но она единственная, кто точно поможет. Чан уже не раз видел подобные «бусы», за свою жизнь умудрился многое узнать, и что с этой дрянью не шутят на своей шкуре опробовал. Сан с каждым шагом всё больше замедляется, глядя на него рассеянно, будто пьяный, приходится брать под локоть и вести, ощущая онемение не только на кончиках пальцев. Джиу с порога безапеляционно заявляет:        — Руки мыть. Оба. Как закончите, вот стулья.        Спорить с Джиу смысла нет, потому они моют руки угольно-чёрным мылом, вытирают их тёмным, как ночь полотенцем, от которого пахнет травами так остро, будто оно не просто в них вымочено, а состоит из них. Когда они усаживаются на предложенные стулья, в комнату заглядывает заинтересованная мордашка дочери Джиу, вызывая улыбку на лице Чана. Он обожает малышку и всегда приносит сладости, но сегодня Сола без особого интереса благодарит Чана за леденец на палочке и кладёт его в красивую плетёную корзинку, которая хранит сладости, пока мама не разрешит взять.        — Дядя Чан, а у вас с дядей будут детки? — забравшись на колени, спрашивает Сола, заглядывая в глаза. Не скажешь, что дочери Джиу всего четыре — в душу смотрит, заглядывает так глубоко, куда сам не всегда заглядываешь.        — Нет, малышка. Не будет.        Волосы под пальцами как легчайший пух, даже заплетённые в тугие косы тёмные с белоснежными прядями волосы кажутся воздушными, будто вот-вот взметнутся над головой плетистыми змеями. Пёрышки на кончиках косичек от крыла совы. На шее монисто из нераскрывшихся шишечек, такие же болтаются на уровне подбородка при любом движении головы. В ушах проколов нет, но Джиу не запрещает надевать «серьги», которые Сола делает сама, а мама помогает только завязать нитку покрепче, чтобы и уши можно было в петельку втиснуть, и чтобы не была она слишком большой, а «серьги» не соскальзывали.        — Это потому что вы оба мальчики? — нахмурившись, серьёзно спрашивает Сола, окидывая взглядом его и молча сидящего Сана.        — Нет, потому что мы не вместе, — Чан не особо силён в таких разговорах, а Сола и вовсе способна поставить любого в тупик. И то, что он знает её с рождения не облегчает задачу никак.        — Мама с папой тоже не вместе, но я всё равно есть!        На заявление девочки Чан поджимает губы. Он не винит Джиу за отсутствии смелости, но кажется, что Сола и без слов сама всё знает. Знает, почему родители не вместе, почему никогда не увидит отца и почему у мамы порой красные от слёз глаза. Некого винить, когда любовь стирает запреты и границы, некого винить, когда смерть целует прямо в губы.        Чан не сразу поверил, что избранник Джиу не причинит ей вреда. Он не сразу убедился, в чистоте намерений незнакомца. Но он не мог отрицать того, что что названная сестра по-настоящему счастлива. Отдав названную Джиу в руки гиганта из-за моря, Чан был уверен, что охотник не даст её в обиду. И он не дал. На себя отвлёк внимание, стёр все данные, увёл преследователей, замкнув на себя.        Он не успел почувствовать биение зародившейся жизни, не смог взять на руки дочь, чтобы убаюкать, не помог воспитать, не успел наиграться всласть и покатать на плечах. Он сделал гораздо большее — подарил любимой и будущему ребёнку возможность выжить. И за это Чан благодарен ему до сих пор. Заморский гигант спас его названную сестрёнку, без которой Чан сошёл бы с ума. Совершенно непонятно, как бы он жил, если бы потерял Джиу, забота о которой не позволила ему скатиться в те дни, когда казалось, что жить не стоит.        Из кухни показывается Джиу, вызывая у Чана непроизвольную улыбку. Её воздушная эфемерность всегда что-то трогает в его сердце, делая её идеальной в желании и возможности защитить. Неизменное короткое белоснежное платье, расшитое бусинками, лишь делает ещё более грациозной и без того стройную фигуру, в тон платью тонкие гетры, куча браслетов, тяжёлые серьги, перья и бусины в волосах, — всё это подчёркивает сущность сильфиды. И в то же время отвлекает от правды.        Сильфы почти вымерший вид как и русалы, как саламандры или альвы. В своё время охотники и люди знатно проредили их ряды, выкашивая, будто косой всё, что пугало или было непонятным. А из-за учений алхимиков и их кривой трактовки, стихийникам досталось ничуть не меньше, чем тем же оборотням, которых путали с волколаками или вампирам, которых не отличали от вурдалаков. Вот только стихийники как и многие редкие виды неспособны к быстрому приросту, и это вынуждает их скрываться ещё тщательнее.        И если бы Чан лично не подобрал зарёванную девчонку, всю в крови, копоти и драной одежде; если бы не растил её, как родную, отдавая последнее, чтобы она не голодала и не мёрзла, чтобы ложилась спать, не думая о том, что завтра придётся бежать, потому что страшно оттого, что выследят и снова попытаются убить; он бы не знал, что похожая на хиппи девушка является представителем сильфов.        Сола перебирается с рук Чана на руки к Сану и с серьёзным видом заглядывает в его лицо, задумчиво трогая кончиками пальцев. Сан не шевелится, позволяя касаться, лишь провожает взглядом каждое её движение. Выглядит от этого непривычно смешным, будто испуганный котёнок, не способный забраться выше по стволу дерева, пока его осаждают лающие и жаждущие крови псы. Опасаться малышки пока ещё рано, но опаску Сана всё равно можно понять. Сильфы обладают определённой аурой, которую могут учуять особо чувствительные или древние. Однажды придёт время, когда нужно будет быть осторожными рядом с бушующей сильфидой.        — Этот дядя мне нравится, хоть он и странный, — в подтверждение своих слов Сола тычет пальцем Сану в щёку и склоняет голову к плечу, оценивая реакцию. Сан как застыл изваянием, так и сидит, только едва заметно придерживает малышку, чтобы не упала. — Он старый как смерть... — малышка на мгновение затихает, задумчиво дёргая себя за косичку, а потом переспрашивает: — Мамочка, или это потому что она у него за плечом?        — Сола, оставь дядю Чана и нашего гостя в покое, — негромко, но со строгими нотками говорит Джиу, кивая на соседнюю комнату, откуда виднеется деревянный паровозик на верёвочке, Сола поджимает губы, глядя на игрушку, которую успел вырезать её отец, и с сожалением слезает с рук Сана.        — Но, мамочка, ты же видишь нити? —  Сола хватает Сана за порезанный крылом мотылька палец, разглядывая ровный глубокий порез, а потом задумчиво смотрит ему в глаза. Румянец ползёт по щекам и шее Сана, словно его застукали за чем-то постыдным, а не взяла за руку крошка-сильфида. Чан неосознанно улыбается — эта малышка способна на такое, о чём мало кто догадывается, даже она сама.        — Иди поиграй, куклы заждались, — настаивает Джиу, строго посмотрев на Солу и покачав головой. Серьги тут же приходят в движение, и по комнате разносится странный звук, похожий одновременно на перестук бамбуковых полых трубочек и сухих костей.        — Я хочу ту, что у дяди Чана в кармане!        — Сола!        — Маленькая хитруля, — смеётся Чан и делает вид, что ищет по карманам специально заготовленную игрушку, глядя, как в глазах малышки зажигаются огоньки предвкушения. — Держи.        Сола протягивает ладонь и осторожно сжимает пальцы на ничем не примечательной игрушке, которую Чан смастерил. Это не те умения, которыми обладал отец малышки, но он думал о ней, когда наматывал нити на тельце из веточек, когда закреплял маковую головку на шее игрушки, когда скручивал в веночек последние осенние травы. Сола держит куколку как величайшее сокровище, хотя Чан мог бы принести ей любую, пожелай она того, но Сола никогда не просит игрушек, зато всегда лезет на колени, чтобы обнять, и задаёт непростые вопросы.        — Спасибо, дядя Чан! А незнакомый дядя подарит мне бусики?        — Сначала мама с ними поработает, а потом если дядя разрешит, ты их потрогаешь, договорились?        — Хорошо, мамочка. Можно я дяде кое-что скажу на ушко?        — Сола.        — Я только два словечка.        Джиу обречённо вздыхает, но кивает. Сола никогда не настаивает, если не ощущает острой нужды, это передалось ей по крови, и в такие моменты лучше не спорить, кровь ведёт девочку лучше. С возрастом и опытом прислушиваться к ней становится всё сложнее, требуется практика и немалые усилия, чтобы ничего не затмевало взор при прозрении. Сола становится на цыпочки, хоть Сан и складывается на стуле пополам, что-то шепчет ему на ухо так тихо, что даже острый слух Чана проигрывает.        Договорив, Сола теряет всю серьёзность и накатывающую на неё взрослость, взвизгивает и несётся в сторону своей комнаты, подняв над головой подаренную куколку, как будто игрушка — факел, а она олимпиец, несущий огонь. Джиу с улыбкой провожает дочь взглядом, но быстро мрачнеет, глядя на Сана.        — Покажи, что принёс, — Сан молча достаёт бусы и протягивает на ладони, но Джиу лишь трясёт гривой белых волос, морща нос и щуря глаза. Не подходит ближе — явно чует что-то ещё более мощное, чем обычно. — Где дрянь-то такую сыскал?        — В трещине фундамента.        — Вот твари, — сплёвывает Джиу и отворачивается, разглядывая блюда, висящие на стене. Она использует их для ритуалов чистки. По краю всех блюд тот или иной резной узор, чтобы создать замкнутый круг, отсекая от мира всё, что будет положено в середину. — Клади в самый центр и руками ничего не касайся.        Сан покорно повторяет всё, что просит Джиу. Вообще сам на себя не похож — не задал ни одного вопроса по дороге, молчит, едва вошёл в дом, хотя ему определённо очень интересно. Чан, конечно, не подозревает, чему там учат в Академии, но уверен, что Сан сегодня впервые увидел сильфиду. Точнее целых двух сильфид. Джиу совершенно бесстрашно впустила их в дом, на мгновение прижимаясь всем телом в коротком объятии, обдавая своим теплом и запахом трав.        — И ты не стой зря, держи кувшин, — Джиу протягивает Чану внушительных размеров кувшин, до краёв наполненный какой-то тёмной жидкостью, от запаха которой во рту становится горько. — Когда скажу, будешь неспешно лить ему на руки. А потом окунёшь свои в воду в тазу и задержишь до конца. Волчара ты серый, вечно влезешь куда-нибудь! Вижу же, что трогал его, вон отметины какие яркие на пальцах, хорошо, что больше не пытаешься сделать то, чего не след, но и пройти мимо ни как, да? — беззлобно фырчит Джиу, зажигая свечи. — Кстати, как зовут-то? — Джиу переводит глаза с него на охотника.        — Сан.        — Гора, значит? — усмехается Джиу, отбрасывая за плечо отозвавшуюся перезвоном прядь. — Родители хотели лучшей судьбы или ты сам по себе непростой? Не отвечай. Меньше знаю, проще работать.        — Что у меня в руках? — в лоб спрашивает Сан, наблюдая за приготовлениями сильфиды, которая порхает по комнате, выставляя на стол свечи, какие-то склянки и причудливые вещицы.        — Паутина сумеречной тропы.        — Что за чушь?        — Это не чушь, охотник. Это часть ритуала призыва.        — Призыва кого?        — Чего-то настолько сильного и опасного, что раньше их называли иначе. Если повезёт, увидишь сам в процессе. Много ли тебе даст это знание, кто знает... но вероятность того, что ничего не откроется тоже велика... Смогу только очистить, но не уверена, что отвечу на вопросы, с которыми ты пришёл. Если захочешь, карты раскину потом.        Ритуал всегда действует на Чана как-то странно, уносит на волнах то в воспоминания о прошлом, то в замысловатые заросли мыслей. Сейчас он снова вспоминает крохотный обветшалый домик с покосившимися стенами, давший приют ему и нескольким спасённым детям, среди которых оказались и сильфида с русалкой. По ночам, когда ночь обступала домик, и казалось, что тьма поглотит их вместе с их кривой халупой, они рассказывали друг другу сказки, чтобы отвлечься от пугающих скрипов и гуляющего в комнатах шёпота.        К ним в то время прибился совсем кроха-лис, он не говорил, только беззвучно плакал, глотая слёзы. Ему было от силы года три, на одежде не было никаких нашивок с адресом или именем, а одежда явно не с его плеча. Чан предположил, что его выкрали, а он как-то ухитрился сбежать, но эту догадку мало что подтверждало, кроме ссадин и царапин на исхудавшем теле. С ним подолгу возилась Джиын, когда других не было дома, а она не бродила у воды в поисках монет или каких-нибудь утерянных вещей.        Они решили оставить малыша у себя, пока не найдут его семью или сами не станут ею, как стали друг другу. Девочки к вечеру занялись купанием маленького оборотня и его синяками ссадинами. Большие глаза, огненно-красные волосы, смуглая кожа — это первое, что бросалось в глаза. Всё исправить, чтобы спрятать малыша было невозможно, но кое-что сделать стоило. Потому Джиын предложила цвет волос приглушить, чтобы не так был заметен. Все согласились, а Чан для начала решил попробовать взять след.        Но это так и не удалось, лисом от него пахло слабо, а в карманы было напихано столько табачных листьев, что Чан чихал и кашлял ещё несколько дней после того, как постирали и привели в порядок всю одежду найдёныша. А нюх так и вовсе на неделю пропал, и везде мерещился фантомный запах табака, даже когда он косил газон, подрабатывая в те дни, когда не грузил ящики на складе или когда не копал могилы, когда не помогал разделывать туши или не фасовал товары. Но даже острый запах скошенной травы, свежераскопанной земли, крови или продуктов не мог перебить табак.        Малыш не капризничал и вёл себя очень тихо, от громких звуков вздрагивал и пытался забиться в самый дальний угол, отчего девочки плакали и хватали его на руки, обнимая так сильно, что порой Чану казалось, что могут и переборщить. Джиын принесла лису пёстрых камушков и они едва не подрались с Джиу, которая пыталась камни отобрать, чтобы ребёнок не подавился ими или не засунул в нос.        Тогда пришлось вмешаться Чану, и они решили, что яркие камушки, действительно, не стоит давать малышу в руки, а вот вдавить в глиняный слой и дать высохнуть — решение вполне подходящее. На том и порешили, и теперь малыш подолгу сидел и заворожено смотрел на солнечные блики в камушках, трогал их руками и впервые за долгое время робко улыбался.        Обступившие дом деревья прятали их хибару от чужих глаз, скрывая под сенью раскидистых ветвей любые намёки на жильё. В то время ещё и роскошная сирень свесила тяжёлые грозди соцветий прямо на тропинку, окончательно пряча их скромное жилище в изумруде зелени и пестроте цветов, семена которых девочки насобирали у обочин.        С Джиу они жили вместе уже почти десять лет, Джиын прибилась к ним года четыре назад, и хоть она была весьма замкнута, и старше их обоих, что иногда провоцировало конфликты, но именно её способности русалки позволили выжить в те месяцы, когда Чан не мог работать, сгорая от лихорадки. Именно её находки позволили оплатить лекарства повредившей руку Джиу. Именно её познания помогли им отыскать чистый ручей, когда в укрытой в зарослях лопуха колонке исчезла вода.        У них у всех были свои способности, знания и умения, позволявшие выживать и не попадаться в руки соцработников , охотников или полицейских. Может, были бы они обычными людьми, было бы легче, и с ними не обращались бы так, как с существами, может, можно было бы прийти в приют или хотя бы в ночлежку, чтобы точно был кров, дом и постоянная работа, но слишком страшно было угодить в мрачное серое здание на перекрёстке улиц, о котором ходили ужасные слухи. Даже если они на деле оставались только слухами, а не были правдой, пробовать на своей шкуре они не решались.        — Нужно придумать ему имя, — задумчиво предложил Чан, но тут же пожалел о высказанной вслух мысли, потому что Джиын с Джиу снова сцепились. Пусть бы так и оставался Ёу, как они его звали. Лис и лис, но нет же, дёрнули бесы за язык.        В процессе перепалки лисёнок заплакал. Впервые громко, впервые позволив себе совершенно скукситься. Он шарахнулся от девочек, заплакал ещё сильнее и поспешил обнять ногу Чана, утыкаясь лбом в колено и всхлипывая так надрывно, что следом заревели и девочки. Чан подхватил малыша на руки и тяжело вздохнул, покачивая в руках затихающего лисёнка, пока Джиу и Джиын, обнявшись, плакали, не таясь.        В один из дней, когда Джиу рыскала по городу в поисках работы, она застыла у телевизора на витрине, и прибежала домой раскрасневшаяся и запыхавшаяся. В тот день с малышом выпало сидеть Чану, он задумчиво качал уснувшего лисёнка на руках, когда в дом влетела Джиу и сбивчиво рассказала, что их найдёныш пропал, его ищут родители и предлагают вознаграждение.        — Не думаю, что стоит сразу же отдавать его. Нужно узнать, действительно ли это родители или похитители. Дождёмся Джиын, чтобы обсудить. Джиу, может, посидишь с мелким ты?        — Ну нет, братец, сегодня твоя очередь. Давай сюда свои батарейки, заряжу на бесплатном пункте.        Чан со вздохом отдал ей батарейки от видавшего виды приёмника, который скрашивал их вечера или дни, когда приходилось сидеть в доме безвылазно, и поднял на руки лисёнка, чтобы тот добрался до ползущего по стене солнечного луча, который всё никак не удавалось поймать. Джиу звонко чмокнула его в щёку и скрылась за дверью, а Чан задумался о том, как выяснить, не похитители ли разыскивают их найдёныша.        Джиу вернулась уставшая, но довольная. С заряженными батарейками к приёмнику, с целым батоном хлеба и упаковкой риса и двумя баночками детского питания. Вечером после того, как покормили ребёнка, стали готовить себе и советоваться, как быть. Совещание затянулось, а лисёнок при любой попытке уложить его в кровать просыпался и начинал хныкать, вынуждая брать его на руки снова и снова. Причём сладко засыпал он только на руках Чана, потому даже есть пришлось со сладко спящим оборотнем на руках.        — Надо позвонить им и узнать особые приметы, — предложила Джиу.        — Или встретиться с ними и попросить фотографии, — добавила Джиын.        — И попросить что-нибудь из вещей, — задумчиво произнёс Чан, глядя на спящего в его руках лисёнка, чьи волосы после манипуляций девчонок потемнели, став почти кофейными. — Запах малыш должен узнать.        — Он собака, что ли? — фыркнула Джиу.        — Он лис. Оборотень. Мы ощущаем немного иначе. Значит, пойду я.        — Нет, я. Девушки меньше подозрений вызывают.        Хоть Чану и не совсем понравилось то, что Джиын вызвалась переговорить с людьми, но она была права. От парней шарахались даже обычные девушки, что уж говорить о ситуации с пропажей малыша. Наверняка всех собак спустили бы. Ночью Чан проснулся от вскрика Джиу, которая молча перебралась к нему под бок и прижалась лбом в районе рёбер, тихо всхлипывая. С другой стороны во сне завозился малыш, и Чан прикрыл его своей курткой поверх рваного одеяла.        — Что случилось? — шёпотом спросил Чан, обнимая дрожащую сильфиду.        — Просто плохой сон, — прошептала Джиу и замолчала, пытаясь улечься поудобнее, Чану ничего не оставалось, как притянуть её к себе, чтобы одеяла хватило на троих. Она вскоре успокоилась и заснула, а Чан ещё долго лежал без сна, заметив, что Джиын тоже ворочалась в своём углу и что-то сбивчиво шептала.        Однажды он предложил лечь рядом, но русалка прожгла его взглядом, будто он предложил какое-то непотребство. В отличие от Джиу, которая постоянно залезала к нему под одеяло и только тогда спала спокойно, Джиын предпочитала переживать все кошмары в одиночестве. Чан терялся в догадках, это ли гормональные перестройки в их организмах или же так проявлялась сущность девочек, но обе страдали от страшных снов куда чаще, чем он.        Наутро лисёнок отказался его отпускать, и Чану пришлось оставаться дома снова. К обеду у малыша поднялась температура, и он сделался совсем вялым, отказывался от еды, не хотел слезать рук и тихо хныкал, прижимаясь горячей головой к груди Чана. Отвар, которым снимали его лихорадку, Чан побоялся давать. Всё-таки он почти взрослый, а лисёнок совсем малыш. Чана спасло появление Джиу, которая завидев блестящие глаза и вялость ребёнка, рванула в заросли в поисках нужной травы или кореньев.        Джиын задерживалась, и если бы не хныкающий малыш, отобравший всё внимание, они бы забеспокоились раньше. Чан до сих пор уверен, что тогда их спасло чудо: во-первых, началась гроза, во-вторых, внезапно заглох приёмник, в-третьих, малыш наотрез отказался отпускать Чана из хватки, в-четвёртых, задремавшая было под звуки ливня Джиу, вскинулась от очередного кошмара и расширившимся глазами посмотрела на Чана:        — Бежим.        Похватав самое ценное и закинув в наплечные сумки, они устремились в ночь, не разбирая дороги, и лишь спустя несколько километров забились в укрытие из вывернутого ветром дерева, чьи корни создали маленький грот. Так они и просидели до утра, прижимаясь друг к другу и напряжённо вслушиваясь в повисшую после грозы тишину. Когда ещё в темноте перед рассветом лес озарило сияние, Джиу прижалась к плечу Чана и беззвучно заплакала. Горела хибара, много лет служившая им домом.        Кто бы ни поджёг их дом, они явно пришли за лисёнком, а не отыскав его, взбесились. Их троих и впрямь спасла гроза, смывшая следы и забившая озоном любые запахи. Вынужденные сидеть в лесу до обеда, пока более-менее не подсохла земля, Чан с Джиу едва не забыли об отваре от лихорадки, который сделала Джиу. Лисёнок спал, сморенный приключениями, но всё же глотнул немного из фляги, а потом зарылся глубже в куртку Чана и снова затих.        — Нам бы врача найти.        — Если его ищут люди, способные жечь чужие дома, нам придётся несладко.        Мысли одна безрадостнее другой кружили в их головах, пока они пробирались глубже в лес в попытке отыскать какое-нибудь укрытие. Небо заволокло тучами и обещало затяжные дожди, лисёнок спал и спал, Джиу украдкой вытирала слёзы, неслышно всхлипывая и неосознанно прижимаясь к Чану даже тогда, когда особых сложностей в передвижении не было.        Около полуночи они наткнулись на заброшенную хижину. Чан сунул нос не только в неё, но и осмотрел округу, тщательно принюхиваясь. Но не пахло никем и ничем. Разве что зверьём. Лишь тогда они спрятались в ней от дождя, закутавшись в стёганное одеяло, которое нашли, устроившись на видавшем виды соломенном тюфяке, положив между собой спящего малыша. Сил не было, Джиу уснула мгновенно, а Чан как ни старался сторожить их сон, уснул следом.        Им повезло. Опять повезло — крыша над тюфяком не текла, несмотря на дробный стук непрекращающегося весь следующий день ливня, который если не сбил со следа сразу, то теперь наверняка смыл все следы. Чан проснулся оттого, что начал замерзать. Оказалось, что Джиу с малышом завернулись с головой, оставив его без одеяла. Чан поёжился и решил разжечь очаг, чтобы немного согреться. Весна весной, но они намокли и продрогли, хотелось тепла от живого огня.        Немного сухих дров вспыхнули легко и быстро, но их не хватило бы надолго. Потому Чан, недолго думая, разделся и вышел в дождь, обращаясь под холодными каплями. Так был хоть какой-то шанс сохранить одежду хотя бы влажной, а не насквозь мокрой. Искал он дрова в зверином облике, а уже тащил в человеческом теле, исколов и сбив ноги, но наносив достаточно крупных веток и хвороста, которые примостил вокруг очага на просушку.        — Фу, Чан, ты хоть бы прикрылся, — фыркнула Джиу, наиграно закрывая глаза ладонью.        — А ты не смотри, — Чан показал язык и демонстративно отвернулся, согревая озябшее тело. От одежды, повешенной на дровах валил пар, и скоро можно было бы натянуть уже сухое. Он всё равно ощущал её заинтересованный взгляд, даже когда сильфида сделала вид, что накрылась с головой.        Согревшись, Чан собирался одеваться, но передумал. Он не мог больше сидеть и ждать непонятно чего. Лисёнок по-прежнему спал, пугая своим затяжным сном. Радовало лишь то, что он ненадолго просыпался, чтобы попроситься в туалет или смочить горло, а потом снова засыпал, отказываясь от еды. Оставив малыша Джиу, Чан отправился на разведку и охоту. Голод не тётка, их скудные запасы следовало беречь, чтобы уйти от города подальше.        Попытка отыскать, выследить и поймать дичь отвлекала от мрачных мыслей и догадок, которые роились в голове одна хуже другой. Чан хотел вернуться, чтобы узнать, где Джиын, помочь, если выйдет, но пока что от него зависели другие, он не мог решать всё сам. Хотел бы, но не мог… Охота была удачной, к вечеру проснулся и малыш, потянув носом на запах жареного мяса.        — Хищник, — улыбнулась Джиу, глядя на уплетающего за обе щеки лисёнка, и сама с удовольствием вонзила зубы в мясо.        Лисёнок вскоре пошёл на поправку, и они решили идти дальше, чтобы спрятаться от возможных преследователей в другом городе, о котором рассказывала Джиын. Джиын они больше никогда не видели, хотелось верить, что она нашла работу и новый дом, новую семью и новую жизнь, и Чан предпочитал думать, что если её нет, то она умерла быстро и безболезненно. Но в одну ночь заговорившая во сне Джиу развеяла все надежды. В другой город они пришли спустя неделю.        На окраины они вышли в сумерках, чтобы меньше привлекать к себе внимания и успеть осмотреться. Сначала хотели разделиться, но не решились, так и вошли втроём. Чан с лисёнком на руках и Джиу, схватившая его под локоть. Страх наткнуться на хулиганов был куда меньше, чем возможность того, что их всё-таки отыщут. После того сна, в котором говорила, Джиу иногда могла увидеть короткие отрывки чего-то. То ли того, что свершится, то ли того, что было, то ли того, что происходит прямо сейчас.        — Девочка, подойди, — попросила очень странного вида женщина, но Джиу бесстрашно отпустила руку Чана и встала прямо перед незнакомкой, зачарованно глядя на её украшения. — Уходи, волк. Я возьму её в обучение. Придёшь в гости через неделю, в этот же день, в этот же час, а пока уходи. И лиса забирай.        — Но…        — Я дам тебе знания и умения, девочка. Потом ты сможешь прокормить себя и свою семью, если пожелаешь её иметь. Но всё это ты получишь только если согласишься прямо здесь и сейчас, пока луну обнимает солнце.        Джиу растерянно обернулась, глядя слезящимися глазами на Чана и на задумчиво жующего украденный пряник лисёнка, которого они так и называли просто Лисом. Малыш почти всё время молчал, слишком сосредоточенно изучая окружающий мир без присущих детям восторгов, словно учёный, который проводит какое-то очень важное исследование. Джиу подбежала к нему, обняла крепко-крепко, утыкаясь носом в грудь.        — Она сильфида, — прошептала Джиу и всхлипнула. — Такая как я. Скажи, чтобы я не уходила, и я не уйду.        — Иди. Она подарит тебе будущее.        Джиу обняла ещё крепче, чмокнула лисёнка в пухлую щёчку и отошла так стремительно, что Чан ощутил поток ветра с запахом цветущей смородины и сирени, хотя в городе пахло совсем не цветами. Чан лишь качнул на прощание головой и молча пошёл прочь, пытаясь придумать, как быть дальше. Идей не было. Почему-то казалось, что от него оторвали кусок. Второй кусок от него отрезали почти сразу, когда проходящая мимо женщина неверяще всхлипнула, глядя на них. Но вместо слов она запела, и лисёнок в его руках застыл, прислушиваясь и переставая жевать:        — Спи, мой милый, снаружи идёт дождь. Мать качает твою маленькую колыбель, она уже такая же старая, как камень. Пусть тебе снятся сны всю ночь напролёт. Повсюду темнота, мои мысли тяжелы. Древние чёрные пески покрывают наши страхи. Мы видим наши пределы в глубоких трещинах ледника.        — Мама? — лисёнок протянул руки к женщине, суча ногами, Чану ничего не оставалось, как отдать его женщине, со слезами прижавшей ребёнка к груди.        — Чонхо, мой малыш. Не знаю, как удалось, но… спасибо…мне нечего дать сейчас… только это, — женщина стянула с пальца обручальное кольцо и протянула Чану.        — Не надо. Я рад, что всё вышло так. Но будьте осторожны, его кто-то ищет. Спрячьте его хорошенько.        — Спасибо, волк. Как тебя зовут?        — Разве важно, как зовут того, кто вернул матери сына?        Чан больше никогда не видел Чонхо, но во время каждой встречи Джиу улыбалась, говоря, что у Чонхо всё в порядке, даже лучше, чем было раньше. Что-то наладилось в семье, и он теперь не знает лишений. Чан кивал, отвечал на улыбку превращающейся в прекрасную девушку сильфиды и прятал перемотанные тряпицами руки. Было что-то необычное в том, что Джиу не видела его, не могла проникнуть в мысли или «подсмотреть» что-то. Но это же спасало от объяснений.        А потом Джиу выучилась и стала использовать свои способности для заработка, Чан помогал чем мог, занимая крохотную комнатку, наотрез отказавшись от другой. Потом появился заморский гигант, к Чану явились гонцы с бумагами отказа от прав, у него появился собственный угол, и какое-то время всё было отлично, пока охотника не убили, а Джиу, не сумевшая предвидеть его смерти, едва не расквиталась с жизнью. Спас её сон о том, какая прекрасная вырастет у неё дочь, которая уже живёт под её сердцем.        Чан встряхивается, сбрасывая с себя прошлое. Обряд закончен, в голове туман и смутные тени. Свечи дымят голубоватым дымом потухшего пламени, Сан стеклянными глазами смотрит на поднос, наконец опуская отяжелевшую от неудобного положения руку и растирая кончики посиневших пальцев, с которых пеплом осыпается защитная поволока некогда опасной связки бусин. Чан борется с желанием отряхнуть ладони от воды, но сдерживается, зная, что вода должна сама скапать, а воздух осушить кожу. Джиу слабо улыбается, протягивая Сану теперь уже безопасные бусы.        Сан смотрит на раскрытую ладонь, и лишь играющие желваки выдают всё его напряжение, он будто плохо смазанная шарнирная кукла движется в сторону Джиу со стаканом мутной жидкости, которую пьёт сначала он, а потом и Чан, ощущая, как с него второй кожей слезает переползшая будто лишай защита с бус. Почуявшая окончание ритуала Сола подходит к Сану и долго смотрит на него, а потом протягивает руки в извечном детском жесте, и Сан безмолвно подчиняется, усаживая малышку на руки, та устраивается поудобнее на сгибе его руки, хватается за плечо одной рукой, сжимает в пальцах второй бусы и тихо просит:        — Расскажи про бусики, — просит Сола, заглядывая своими бездонными глазами в чужие, а потом, услышав строгие слова матери, спускается вниз, не особо довольная произошедшим, но Джиу непреклонна. — Он пахнет как папа, можно он ещё немножечко побудет со мной? Мам, а можно тогда дядя мне расскажет сказку?        Джиу растеряно кивает, смахивая тыльной стороной ладони родившиеся от слов дочери слёзы, которые не удаётся скрыть от Чана, а Сан следует за взявшей его за руку девочкой, устраиваясь в глубоком кресле. Стук в дверь кажется таким неправильным и выбивающимся из происходящего, что Чан вздрагивает. Джиу поджимает губы и молча кивает Чану на дальнюю комнату, в которую он молча уходит, прикрывая за собой дверь, но остаётся возле неё, чтобы в случае чего дать отпор. За спиной Сан шёпотом рассказывает истории внимательно слушающей его Соле, что немного отвлекает. Хоть Джиу способна со многим справиться сама, но порой мужской кулак может сказать больше, чем несгибаемая сильфида.        — Фу, охотника, что ли, привечаешь? Пахнет как от твоего покойника.        — Не смей так говорить о Мэтью! — шипит Джиу, и Чан напрягается, ощущая, как коротко мигает свет, сигнализируя о том, что сильфида не в духе.        — Да успокойся ты, поветруля. Я видела, к тебе пришли двое.        — Так это Чан со своей новой пассией. Ты же знаешь оборотней, — смеётся Джиу, но Чан чувствует, сколько сил требуется, чтобы совладать с голосом и эмоциями. — Сначала погадай, потом чистку сделай, потом ещё раз карты разложи.        — Что ж не видно никого?        — Так в дальней комнате они.        — Ой, гляди, чтоб не пришли по твою душу с требованиями закрыть бордель.        — Какой такой бордель?! — в голосе Джиу слышится смех и раздражение, наверняка глаза делаются совсем злыми. — Он мой брат! Пусть кого хочет, тех и приводит! Я ему не сторож и не судья. Что ты привязалась к нему?        — Оборотень он. Оборотни — бездушные, злобные существа, которые не заслуживают ничего кроме смерти.        — Прекрати. Он меня спасал и не раз, чем доказал обратное, да и насколько я помню, твой зад спасал тоже, хотя мог бы и плюнуть на тебя, карга, — резко обрывает гостью Джиу. — Не тебе грязные слова о нём говорить. Чего хотела? Давай поскорее, Солу спать укладывать пора.        — Дай мне пару скруток на чёрное дело. И свечей чёрных с пяток, заказов тёмных как всегда хоть отбавляй, — голос гостьи неприятно скрипит, вынуждая Чана поёжиться. Хоть и имел с ней дело пару раз, отбивая от всякой нечисти, всё равно терпеть её не может. Да и зачем вообще это делал, до сих пор не понял, как и не стало яснее, почему на неё могло так сильно ополчиться всё живое, хотя и была крайне премерзкой особой. Однако если дело только в этом, тогда всё становится кристально понятным.        — Держи и прощай.        — И ты не кашляй, скоро снова забегу.        Чан не спешит выходить из комнаты, ждёт, пока названная сестрёнка сама не откроет двери, разрешая. Сидящий на кресле Сан едва не клюёт носом, как и Сола, уютно умостившаяся на его руках. Напряжение, возникшее с приходом гостьи, рассеивается, остаётся лишь дикая усталость после ритуала, и Чан искренне надеется, что Джиу даст себе время отдохнуть и восстановиться. Сильфида открывает дверь и откидывает прядь со лба, качая головой в сторону комнаты, которую можно назвать приёмной ведьмы.        Джиу пытается забрать Солу из рук Сана, но та лишь хнычет и сонно морщится, пока Сан самолично не относит девочку, чтобы уложить в кроватку. Джиу ревниво наблюдает за манипуляциями, закусив губу, но молчит, хотя может выразиться так крепко, как сапожник или сошедший на землю матрос. Сола что-то сонно шепчет, сжимая в руке потерявшие силу бусы, Сан что-то говорит, склонившись над ней, но так тихо, что даже Чан не улавливает ни одного слова, не говоря о Джиу.        Сильфида некоторое время стоит у двери, словно пытается срастись с притолокой, но потом разворачивается и уходит к столу. Зажигает белые и красные свечи, из резной шкатулки достаёт карты и, глядя на Сана, начинает выкладывать одну за другой карты из колоды, пока те не образовывают кельтский крест, и лишь тогда она переводит взгляд с охотника, укладывающего дочь, на расклад. То, как Джиу хмурится и даже шевелит губами, Чану не нравится, но когда она поднимает испуганные глаза, отдаётся болью в подреберье. Чан ободряюще улыбается и делает вид, что не заметил тени испуга, когда Джиу по старой привычке прижимается к нему всем телом, стараясь не дрожать.        — От твоих решений зависит многое, но многое произойдёт всё равно, как бы ты ни старался избежать. Близкие могут навредить, а враги помочь. Мёртвые должны быть мёртвыми, и не место живым среди них, но в боли можно найти ответы. Будь осторожен, охотник.        — Спасибо за расклад, — благодарно кланяется Сан, хотя Чан и дёргает непроизвольно губами: Джиу сказала слишком завуалированно, слишком непонятно, хотя сама наверняка прочитала намного больше, чем озвучила. Но Сан ни слова не говорит о том, что такое общее предсказание можно услышать от цыган на рынке. — Было приятно познакомиться с сильфидами.        — Прости, Чан, она бы не отвязалась просто так. Придётся вам влюблённых изобразить, наверняка эта мымра будет ждать, пока вы не выйдете.        Джиу нервно теребит бусы, исподлобья глядя на дочку, а потом на Сана. Неловкость и напряжение сквозят в её мимике и позе, но это Чан может разглядеть — всё же столько лет её знает. Раскрыв руки для объятий, Чан оглядывается на Сана с дремлющей на его руках Солой и поджимает губы, когда Сан поднимает глаза и смотрит на них в упор.        — Не нравится мне это.        — Перетерпишь, — фыркает Чан. — Это проще, чем иметь дело со сворой гарпий, знаешь ли. Тут не поможет ни твой значок, ни твоё звание. Идём?        Сан тяжело вздыхает и позволяет приобнять себя за пояс ещё у двери, на случай, если соглядатаи сразу же за ней. Они прощаются с сильфидой и уходят в ночь, задержавшись у двери на несколько мгновений — ноги у Сана подкашиваются от усталости, и Чану приходится удерживать его в вертикальном положении, пока накатившая слабость отступит. Чан несколько раз сталкивался с подобной мерзостью, которую Сан умудрился подобрать у дома травника, но отходняки всегда мучали долго. И это с тем, что волки — одни из самых выносливых существ. Сан пытается оттолкнуть Чана, но он не поддаётся.        — За нами наблюдают, — Чан склоняется к уху, пока ладонь сползает ниже ремня на узком поясе.        — Не трожь мой зад! — шипит Сан, лязгая зубами рядом с ухом, едва не задевая кольцо в мочке. Дыхание горячим потоком обдаёт шею, но Чан лишь скалится в ответ, получая какое-то изощрённое удовольствие, подначивая охотника:        — А то что? Укусишь?        — Не играй с огнём, волк.        — Сделай милое личико, на нас смотрят.        Чан не привирает — две пары только и ждущих подвоха глаз внимательно следят за ними из-за застиранных занавесок на первом этаже. В его руках ужом извивается Сан, у которого то ли второе дыхание открылось от его наглости, то ли уровень вредности зашкаливает, потому приходится крепче сжать руки, не позволяя вырваться из объятий, неожиданно сам для себя Чан кусает Сана за ухо, удерживая его на месте, отчего охотник перестаёт сопротивляться, хоть дыхание и становится грозным, будто сейчас нож в бочину вопьётся, звеня голодной сталью.        — Гарпиям нельзя давать повода — из существ они едва ли не самые жестокие, мстительные и злобные. Ты же охотник, должен понимать...        — Гарпии? Ты не шутил? В смысле... я думал, это просто эпитет, данный неприятной личности. Я даже не понял, что одна из них была совсем рядом. Плохой я охотник, видимо... — Сан притихает окончательно, а потом устало утыкается лбом в его плечо, почти обмякая в его руках. — Отвези меня домой.        Незаметно оглянувшись и показав клыки мелкой нечисти, Чан крепче обнимает охотника за пояс и для верности перекидывает его руку через плечо, чтобы удобнее было передвигаться, учитывая, что Сана буквально приходится тащить, настолько у того заплетаются ноги. От идеи с такси приходится отказаться, потому что водители отказываются брать пьяных, коими, видимо, они с Саном выглядят, потому Чан тащит Сана к автобусной остановке, лихорадочно вспоминая маршрут.        Умостив Сана на соседнем кресле, Чан позволяет себе наконец-то немного расслабиться и выдохнуть. На них особо никто не смотрит, только пара женщин, которые напряглись, когда они вошли в автобус, но вскоре понемногу расслабились, потому что Сан положил голову ему на плечо и отключился, вынуждая Чана приобнять, и удерживать его на месте, чтобы не съехал ненароком прямо на пол автобуса.        Чан лишь скрипит зубами, ощущая колоссальную усталость после ритуала очищения, и не понимает ровным счётом ничего, кроме того, что Джиу страшно напугана, как и Сан.