Цикл "Охотники и руны": Молчаливый наблюдатель

☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼

       Ночью Сану снятся Минхёки во всполохах хаоса. Один в золотых, второй в иссиня-чёрных, искристых, чистых, напоминающих управляемый огонь, что обволакивает всё тело. Карминовые вспышки чего-то непонятного лишь оттеняют красоту благородных цветов. Перед внутренним взором пульсируют золотая и синяя радужки, накладываясь и оттеняя друг друга, но не смешиваясь.        Просыпаться не хочется, но будильник навязчиво вторгается в сон, вынуждая накапать положенные сорок капель на рану и перевернуться на другой бок, чтобы подсмотреть за тем, как изгибаются блестящие губы в манящих улыбках, каждая из которых обещает разное: одна знойные поцелуи под палящим солнцем на пляже, другая — жаркие поцелуи в прохладных сумерках в горах.        Каждый из близнецов обещает невозможное, их глаза глубже океанов, прекраснее и загадочнее звёздного неба и глубоких освещённых небес. Братья притягивают к себе словно магнит, проникают в самое сердце, просачиваясь в затаённые уголки. Их никогда не удастся забыть, даже если сильно захочется, будто они оставляют на чужих сердцах клейма.        Сан просыпается измотанным, словно во сне и впрямь кружил, ускользая из ловких пальцев близнецов. Он устало потягивается и смотрит вторую половину постели, на которой никто не спал. Сан вздыхает, ожидая, что Минги домой снова не приходил, но застаёт его со странными шарами, которые он мастерит и запрещает их касаться, а на все вопросы отмалчивается или машет рукой, словно это какая-то ерунда типа рисования кругов на бумаге. Сан вздыхает и плетётся на кухню, чтобы сварить кофе, но в шкафах пусто, как и в холодильнике.        Он наскоро обтирается мокрым полотенцем, капает капли на рану, слишком поздно спохватываясь, что придётся двигаться хотя бы до ближайшего бистро, но потом просто машет на это рукой и уходит, прикрыв за собой дверь. Кофе волю к жизни не пробуждает, но немного бодрит, что уже немало, если по правде. Завтракает он в машине, не глядя по сторонам и игнорируя напрочь вереницу мелкой нечисти, бредущей непонятно куда.        Сан перестаёт жевать и хмурится, когда понимает, что мелочь идёт в сторону какого-то проулка и исчезает, а на смену ей приходит новая. По ногам ползёт ледяной сквозняк, хотя снаружи машины всё ещё властвует лето. Выбравшись из машины, он идёт по направлению странного шествия, но замирает, лишь завернув за угол. Зажав в угол, несколько здоровых лбов по очереди прикладывают кулаками кого-то, кого выбрали своей жертвой на этот раз.        Это не его дело, этим должна заниматься полиция, но чисто по-человечески Сан решает вмешаться. Проталкивается между крепких не по возрасту тел, пропускает удар, что с хрустом врезается в ухо, отдаваясь пульсацией, онемением и частичной глухотой, боль концентрируется в одном глазу, но Сан словно не замечает этого, блокирует пару неплохо поставленных ударов, и отправляет в нокаут самого умелого из толпы. От него, видимо, и прилетело.        Похоже, он же и был предводителем, потому что напасть решаются лишь двое, явно обделённые интеллектом. Они неаккуратно приземляются поверх распрострёртого на асфальте лидера, остальные представители доморощенной банды замирают, испуганно глядя на Сана. Вся былая бравада слетает с них будто цвет с сакуры после цветения. Сан резко дёргается в их сторону и громко произносит:        — Бу.        Всех будто корова слизывает, а Сан задумчиво хмурится, когда видит мелькнувшую руку уходящего прочь человека. Часы на чужом запястье кажутся поразительно знакомыми, да и рука не принадлежит подростку — это определённо кто-то взрослый, даже, скорее всего, переваливший пятидесятилетний рубеж. Это кажется странным, учитывая, что в проулке толпилась банда оголтевших и жаждущих показать свою власть подростков. Сан наконец подходит к сжавшемуся в комок мальчишке и осторожно касается закрывающей голову руки.        — Эй, тебя никто не обидит. Идём, я отведу тебя домой.        На него поднимает глаза заплаканный оборотень с неудачным обращением. Один глаз у мальчика звериный с вертикальным зрачком, в дополнение к человеческим ушам на голове красуются кошачьи, причём одно надорвано и прижато к голове. По лицу пятнышки и шерстинки, а губы кривятся от клыков, которые никак не убрать.        — Ты охотник и пришёл убить меня?        — Нет, я пришёл помочь. Почему ты решил, что я обижу тебя?        — Дядя так сказал, а потом пришли эти, а я не успел убежать.        — Что за дядя?        — Со странными часами и злыми глазами. Он сказал, что город вычистят от таких, как мы. Потом меня начали бить, а он стоял и улыбался. Разве ты не такой? Пахнет от вас одинаково, — мальчик испуганно всхлипывает и отодвигается, но Сан терпеливо протягивает руки, опускаясь на колени, и ждёт, пока тот не успокоится.        — Ты далеко живёшь? Может, позвать твою маму?        — Не уходите, — просит мальчик и совсем тихо добавляет: — Пожалуйста. У меня никого нет.        — Ты из каких котов?        — Из леопардов.        — У меня есть один хороший знакомый-леопард, я ему позвоню, и мы вместе решим, что с тобой делать. А пока идём в машину подальше от приключений, вижу, тебя они не один день настигали, — Сан едва не скрипит зубами, но старается говорить спокойно, хотя видит небо, он бы за каждый синяк ребёнка заставил бы ответить. Что может сделать пятилетка против почти совершеннолетних лбов? — Я не сделаю тебе больно, а ещё у меня есть печенье.        — И молоко? — мальчишка с голодным видом облизывается, сверкая глазами.        — Молока нет, но это легко поправимо. Идём?        Мальчишка поднимается, но стоит сделать всего несколько шагов, чтобы Сан понял, что дела куда хуже, чем казалось вначале. Он подхватывает мальца на руки и идёт в сторону продуктового магазина, пнув по дороге начавших шевелиться крепышей. Купив молока с упаковкой шоколадного печенья и усадив оборотня на заднее сиденье, он набирает номер Хёнвона и объясняет ситуацию.        Пока Хёнвон едет, мальчишка успевает доесть печенье и допить молоко, а потом молча сверкает глазами в зеркало заднего вида. Сан планировал сначала показать его Хёнвону, чтобы не навредить лекарствами, созданными для взрослых охотников, но кивает на соседнее место, и мальчишка перебирается ближе, а потом всё же осторожно трогает бедро. Сан понимает не сразу молчаливую просьбу, но видя стоящие в глазах слёзы, раскрывает объятия, а потом обнимает мальчика, когда тот залезает к нему на руки и прячет лицо на груди.        Всхлипнув пару раз, мальчишка разражается едва слышным, но очень отчаянным плачем. Сан гладит его по спине и кусает губы, боясь задавать вопросы, тут куда проще будет справиться оборотню, который знает особенности жизни их рода. Может быть, Хёнвон вообще в курсе, кто этот маленький леопард и откуда.        — Привет, — на соседнее кресло опускается Хёнвон и тихо прикрывает дверь, глядя на сопящего на руках Сана мальчишку. — Ты где это чудо нашёл?        — В подворотне шакалы зажали. Видимо, прицепились к тому факту, что малыш не до конца обратился. Судя по следам, били не впервые, сказал, что родных нет, но выглядит прилично, если не считать побоев. Голодный, я покормил его, но что-то применять не решился. С детьми дел не имел, побоялся сделать хуже.        — Говоришь, с детьми дел не имеешь, а сам сделал лучше, чем многие взрослые, — Хёнвон устало улыбается, осторожно заглядывая в лицо мальчика и цокает языком. — Я говорил тебе, что Ёнгук подписал заявление об уходе? Решил, что хватит с меня, отработал долг.        — Дальше что?        — Давно помогаю при пункте помощи, туда и подамся, — Хёнвон откидывается на кресле и говорит тихо, чтобы не разбудить вздрагивающего мальчишку. Сан гладит его до сих пор, боясь остановиться хоть на мгновение. Будто в его руках обычный напуганный котёнок, впрочем, почти так и есть. Хёнвон вздыхает: — И это чудо захвачу, у нас там неплохие ребята, помогут. А вот как дальше, поглядим. Хочу Хосока к себе перетянуть, он в детях души не чает, не понимаю, как вообще в охотники попал, — Хёнвон мягко улыбается, глядя сквозь лобовое стекло, потом поворачивается и со вздохом сообщает: — Надо будить, чтобы он не испугался.        Мальчик всё равно вздрагивает и дёргается, но почуяв родную кровь, коротко рассказывает о произошедшем, отвечает на вопросы, а Сан с Хёнвоном всё больше мрачнеют на каждом слове, Сан пишет сообщение Ёнгуку и получает в ответ требование проследить за ситуацией лично, встретив наряд. Оглянувшись на Сана, мальчик перебирается на руки к Хёнвону, а потом машет на прощание.        — Спасибо, что вмешался.        Сан лишь дёргает уголком губы, а потом поясняет наряду ситуацию. По адресу, указанному мальчишкой, находят кровавую бойню и просто стену из жужжащих мух, все соседи молчат, добиться не выходит ровным счётом ничего, крепыши из проулка уже давно испарились, делать здесь нечего. Сан разворачивается к машине, когда замечает новую вереницу нечисти, и следует за ней, замечая крупное мерзкое нечто, пожирающее мелочь и разрастающееся вширь и ввысь с каждым проглоченным существом.        Опасность он чует спиной, но вместо всего, что он мог ожидать, за спиной обнаруживается Хосок. Взъерошенный, злой, с перекошенным зверской ухмылкой лицом и с выкрученным на беззвучный режим датчиком демонической активности, стрелка которого дрожит на отметке восемь, и, по-хорошему, нужна подмога, но Сан едва успевает за рванувшим в бой волком, прикрывая его спину от отделившихся от демона плетей.        Несмотря на проворность демона, вдвоём они вполне справляются, хотя ещё одна пара рук точно не помешала бы. При ударах о стены, в них брызжет битой кирпичной крошкой, где-то неподалёку на одной ноте кричит испуганная женщина, но им некогда смотреть на людей, когда похожее на гигантского мутировавшего многоногого осьминога нечто вынуждает уворачиваться от ударов. Сан смахивает пот, утираясь согнутой в локте рукой, прежде чем снова бросается в бой, отсекая новые и новые щупальца.        Хосок даже не обращается, дерётся в человеческом облике, улыбаясь немного безумно, словно бой не просто приносит ему кайф, но и отгораживает от мира и всех обязательств, словно ничего вокруг не существует, кроме ярости, боя и азарта. Убивают эту дрянь они довольно быстро, но последняя плеть всё извивается, а потом начинает стремительно таять, превращаясь в грязно-серый дым.        Он обволакивает Хосока в два счёта, впитываясь в него через кожу. Хосок крупно вздрагивает при прикосновении, начинает раздирать кожу на шее, задыхаясь и пытаясь отодрать от себя дым, а потом падает на землю, скребя скрюченными пальцами по залитой чёрной кровью траве. Крупные судороги и задушенный хрип вынуждают Сана оцепенеть, остервенело перебирая варианты.        Сан бьёт разложенным веером по плечу Хосока, ощущая пробирающий до костей холод, он отдёргивает руку, но снова бьёт, наблюдая за тем, как при ударе веера от Хосока отделяется дым, всасываясь обратно. Оглянувшись, Сан вытягивает из-за шиворота футболки небольшой кулончик с руной и привязывает к вееру, снова и снова плашмя ударяя им Хосока.        Дым с хриплым стоном Хосока выкатывается прочь, будто скошенный клубок перекати-поля. Сущность силится подняться, но Сан не даёт такой возможности: бьёт веером, рубит и колет кинжалом, не дарит малейшего шанса снова поднять голову. За спиной кашляет Хосок, но оглядываться некогда, пока дымка окончательно не растворяется, исчезая подсохшей лужей на солнце. Сан падает прямо на траву и устало переводит дыхание, оглядываясь на Хосока.        — Ты как?        — Такой себе последний выезд, — сплёвывая кровь, шепчет Хосок, медленно расплываясь в зверином оскале. — Что это была за хрень?        — Не знаю, тебе лучше знать, что ты чувствовал.        — Всего лишь то, что умираю, — Хосок поднимается и, покачиваясь подходит к стене, трогая ногтем щербины на стене. Никаких следов демона, кроме этого не осталось. Группа зачистки нужна только, чтобы успокоить очевидцев. Хосок хлопает Сана по плечу и устало улыбается. — Мне будет не хватать твоего верного плеча, но Хёнвон прав, нужно немного пожить для себя. Уедем в Пусан, будем жить у моря и слушать крики чаек.        — Отличный план. Надеюсь, вам ничего не помешает осуществить его. Ладно, отдохнули и хватит, пора писать отчёты, — Сан садится в машину и заводит мотор, а потом всё же выдыхает: — Мне будет не хватать вас с Хёнвоном, наставник. Будьте осторожнее.        — Ты тоже. Тебе бы отпуск и на моря.        — Вот устроитесь, приеду к вам песочные замки строить и в чаек зёрнами кидать. А пока некогда расслабляться.        Отчёты пишутся кое-как, Сан на короткий промежуток времени заглядывает в Запретный Отдел, чтобы посмотреть, что изменилось, и выходит оттуда совершенно удручённым, ему нужен Химчан и его знания о рунах, ему нужны старые книги и записи, которыми он пользовался ранее, потому что в голове какая-то сумятица, будто не только книги переписывают, но и копаются в мозгах грязными руками, не возвращая знания на место. Потому когда Хосок прощается со всеми, собирая вещи в небольшой ящик, Сану очень хочется завыть. Привычный мир как будто разваливается.        Он счастлив за друзей, которые имеют смелость попробовать себя в ином деле и находят в себе силы отказаться от охоты, которая бурлит в крови, но в то же время кажется, что у него шансов нет на нормальную жизнь. Ему не хочется детей, как многим из его коллег, но хочется банальной передышки, чтобы выпить какао на морозе и не думать о том, что через полчаса его одежда превратится в лохмотья, а тело покроют новые шрамы.        Хочется потрогать море, возле которого он вырос, вдохнуть запах гор и окунуться в бескрайнее небо, не думая о том, что здесь как будто прорвался какой-то гигантский мешок с нечистью и нежитью, которым нет и конца края. Будто сдерживаемые Завесой Сумерки совершенно сошли с ума и норовят прорваться, сломав Врата, уничтожив Хранителя и затопив собой не только город, но и планету шаг за шагом.        Он пожимает руку Хосоку и вскрикивает от неождиданности, оказываясь в крепких объятиях. От Хосока совсем немного пахнет зверем, но запах родной почти, привычный, его будет не хватать, как и самого улыбчивого и очень светлого Хосока и обманчиво сонного Хёнвона. Но он всё равно рад, что наставники решились на такой непростой шаг вперёд и даже в сторону.        Ночь и следующий день проходят как в тумане. Он всё время ловит себя на том, что смотрит на два опустевших стола, ощущая тянущую пустоту. Минги с собой на выезд забирает Минсок, а Сана берёт к себе Ёнгук, но вызов оказывается ложным, и вместо сражения Сан задумчиво крутит в пальцах чашку с холодным чаем и смотрит на уставшего Ёнгука. Вот кому бы отдохнуть, а не руководить участком при спятившем начальстве. На телефон приходит короткое сообщение: «Готово. Приходи в полночь».        День тянется бесконечно, как и запутанный процесс угадаек, чего же захотят братья. Сан проверяет свои счета, поджимая губы, вспоминает обо всех редких или стоящих вещах в доме, и перед тем, как поехать в магазин редкостей, заезжает домой и долго смотрит на закрытый стеклом стеллаж, за которым прячутся удивительным образом выжившие осколки прошлого. Он почти решает отдать фигурку тэнгу, которую ему подарил настоящий карасу-тэнгу в японии, но внезапно в голову приходит другая идея.        В спальне почти по-аскетически пусто, даже на стенах только художественная штукатурка, но кое-что есть — фигурки лисов, целых тринадцать штук, спрятанные от всех хитро затаившиеся в таких местах, о которых знает только он, даже Минги не догадывается о том, что у Сана таится в закоулках хитро продуманной штукатурки, создающей видимость ровной стены. Сан берёт в руки самую старую фигурку лиса, в которой долгие годы видит себя. Простейшая фигурка изогнувшегося белого лиса с красными мазками по морде.        Погладив его, Сан кладёт лиса в карман и задумчиво обводит глазами квартиру. Больше ничего не «липнет» к рукам, и Сан разочарованно выдыхает. На игрушки Минги он даже не смотрит, а больше предложить нечего. Точнее, он догадывается, что могло бы заинтересовать братьев, но расстаться с блокнотом сейчас равносильно ситуации, где остаёшься без брони против вооружённого самовоспроизводящимися клинками монстра.        Прибыв на место слишком рано, Сан включает радиостанцию и под её шипение делает записи в блокнот. Приметками исписано всё свободное пространство, куча листов вложено с короткими приписками и наскоро нарисованными существами, что повстречались ему в последнее время. Он откровенно жалеет, что не вёл записей раньше. Было бы неплохо почитать книги Феликса, но он не уверен, что травник позволит прикоснуться к его наследию.        С перестуком костей без нескольких секунд полночь Сан заходит в лавку редкостей и слышит, как за ним со щелчком закрывается дверь, а на витрины падает тёмное полотно, отрезающее внешний мир от внутреннего убранства. Сан не вздрагивает только потому, что чувствует только характерный запах полуночника Минхёка, который, проходя мимо, обдаёт своим ароматом, от которого немного мутится в голове. Больше никаких запахов нет, точнее есть, но даже не запах — флёр от полуденника, что царствует в магазине половину суток, пока брат спит.        По щелчку пальцев вспыхивают светлячки. Минхёк подходит ближе, глаза блестят обсидианом, который рождается из расплавленной магмы, что как кровь скользит в недрах планеты, и вырываясь наружу, сначала сметает всё на своём пути, и лишь потом застывает напоминанием о смертельной опасности. Сан готов поклясться, что на дне радужки видит те самые всполохи истинного пламени.        — Заказ готов. Как и сюрприз.        — Какой ещё сюрприз? — Сан напрягается, но опасности всё равно не ощущает, словно он стоит перед зеркалом, которое отражает все попытки прощупать пространство.        — Привет, охотник, — слышится со спины голос полуденника. — Я не мог позволить братцу одному заполучить твоё внимание. Ты рад? — шеи касаются осторожные пальцы с солнечным светом под кожей.        — Два неспящих Минхёка — это как? — на кисти ощущается прохладное прикосновение остывшего за ночь ручья, томящегося под кожей полуночника.        — Затмение, — с улыбкой сообщают братья.        — Что вы хотите в качестве оплаты?        — Зачем же так сразу переходить к делам? — томно протягивая гласные, уточнят полуденник. — У нас не так много времени, чтобы тратить его на дела, которыми с лёгкостью может заняться каждый из нас.        — Чем же тогда вы предлагаете заниматься? — осторожно уточняет Сан, выпутываться из чужих пальцев не спешит, чтобы не возникло никаких непонятных и неловких ситуаций.        Древние — существа весьма непростые, но Сану за всю жизнь толком пообщаться не выдалось ни с кем, кроме братьев, чьё настроение будто переменчивая вода под напором ветра. Стоит больших усилий, чтобы не обидеть их, хотя порой и кажется, что долгожители должны быть более устойчивы к реакциям людей, но на примере братьев он понял, что это не совсем так.        Продавцы редкостей могут позволить себе всё, что заблагорассудится в рамках закона. А Сан постарается подстроиться, потому что к братьям с простыми просьбами не ходят. И услуги стоят недёшево, но товар всегда на уровне. Он стоит той платы, что просят за него близнецы. Сан не догадывается, чего будет стоить этот заказ, но даже тогда, когда полуденник попросил серьгу его матери в обмен на оберег для Минги, Сан заплатил и не поморщился, хотя от прошлого у него осталось так мало, что порой не верилось, что оно вообще было.        Минхёки стоят совсем близко, над его плечом смешивается чужое дыхание, но Сан терпеливо стоит, ощущая одновременно холод и жар, как бывает в последнее время, будто в нём спаивается лёд с пламенем, так и от близнецов по-разному тянет теплом и прохладой, но не приносит дискомфорта. Он настолько оголодал без прикосновений, что хочется протянуть руки и коснуться в ответ, чтобы поверить, что всё не простой сон, чтобы ощутить под пальцами что-то кроме отчётов, оружия или одежды. Кажется, что попроси близнецы ночь любви, он бы заплатил эту цену.        Тёплые пальцы дневного Минхёка поглаживают его шею, разминая затёкшие мышцы. Прохладные пальцы ночного Минхёка снимают жар, струящийся под кожей, что поселился там после того, как клинок Минги зацепил его во время боя. Сан прикрывает глаза и просто старается ни о чём не думать, пока не придёт время. Дыхание Минхёков ощущается на коже щёк, но большего, чем простые прикосновения не происходит. Значит, плата будет иной.        Сияние светлячков напоминает пламя свечи, так же колеблется, дрожит, отдаётся неяркими всполохами, превращая помещение магазинчика в магическое место вне времени и пространства. Кажется, что они висят посреди непроницаемой тьмы с редкими вкраплениями золотых искр, которые видно даже сквозь смеженные веки. Полуденник ведёт носом по линии роста волос и тяжело выдыхает:        — Время на исходе.        Сан недоумённо распахивает глаза, время пролетело незаметно, и он ощущает какую-то непривычную лёгкость в теле и мыслях, будто всё плохое вытащили из него и выбросили в мусорный бак. Минхёки отступают на шаг от него одновременно, и Сан с сожалением выдыхает, поджимая губы, но сразу же задаёт вопрос, не желая оттягивать.        — Назовёте цену?        — По поцелую каждому, книгу сказок травника, и статуэтку, что в твоём кармане.        — Второе вряд ли возможно.        — Нам не обязательно, чтобы ты её крал, будет достаточно её отпечатка. Когда будешь листать книгу, просто держи в руках вот это, — на этих словах полуночник протягивает Сану чёрный, как ночь, камень с вкраплениями белоснежных разводов, — а после отдашь нам камень и всё.        — Это не повредит никому?        — Копия книги детских сказок никому не повредит. Не беспокойся о пятнистом малыше, — полуночник улыбается, щуря глаза и кивая близнецу. — Ну что, кто будет первым?        — Решайте сами, — успевает сказать Сан и задумчиво смотрит на стоящих перед ним близнецов, что так похожи и так разнятся одновременно.        — Чёрт, младший, ты мог иначе поставить вопрос? — полуденник закусывает губу, разглядывая Сана из-под упавших на глаза светлых волос. — А теперь как быть? Не хочу тебе уступать первенство.        — А я тебе, — тут же ощетинивается полуночник. Он качает головой, глядя на Сана, отчего тёмная чёлка занавешивает глаза, делая его похожим на близнеца как тёмное отражение в полумраке комнаты. — Хитёр ты, охотник. Неужто не хочется поцеловать день и ночь?        — Хочется, — честно признаётся Сан. — Но день и ночь сами пусть решают, кому быть первым. Я простой смертный, не мне такие вопросы решать. Но и раздвоиться я не могу, увы.        — Два Сана, — прищёлкивает языком полуденник. — А это занятная мысль. Её стоит обдумать. Будем ждать отпечатка книги. А пока придётся довольствоваться лисичкой с богатой памятью, — Минхёк рассматривает фигурку на ладони, а Сан не понимает, когда та успела перекочевать в чужие руки. — До встречи, охотник, — Минхёк мажет кончиками пальцев по его губам и облизывается, а потом стремительно покидает комнату, хлопая дверью, за которой каждый из близнецов проводит половину суток.        — Может, пока брат не видит, подаришь мне поцелуй? — игриво уточняет полуночник, закусывая губу и глядя в самую душу.        — Только если это будет ваше обоюдное решение, — Сан не отводит взгляда, смотрит в ответ, отмечая колышущееся на дне обсидиановых глаз пламя.        — Хитрец. Ну что же, будем ждать оплаты. Только вот у Минхёка есть лисичка, а у меня ничего. Мне очень нравится твой шрам, вот здесь, — Минхёк касается недавней раны, и Сан инстинктивно поджимает живот. — Отдашь?        Сан сглатывает и с трудом отрывает взгляд от пульсирующей огненной бездны на дне зрачков. Он смотрит на чужую ладонь, что касается раны, но при этом не приносит дискомфорта. Напротив, она будто замораживается от прикосновения и не отдаёт болью, стягивающей внутренности в тугой комок, словно живой металл всё ещё внутри, прорастает, разрывая внутренности.        — Отдам. Забирай.        — Присядь тогда, процесс займёт время.        Минхёк снова щёлкает пальцами, и все светлячки слетаются ближе. А Сан расширившимися глазами смотрит на то, как у его ног присаживается Минхёк и разводит его колени в стороны, устраиваясь между ними. Поза выходит настолько недвусмысленной, что Сан едва не дёргается, когда прохладные ладони касаются футболки, задирая её выше. Кончиками пальцев он отслеживает плотный рубец, образовавшийся на месте прикосновения клинка.        Будто это было не пару дней назад, а месяц как минимум. Вероятнее, руки дракона запекли его плоть, а мазь от Феликса ускорила рубцевание. Шрам не выглядит свежим, хоть и жжётся, острыми колючками отдавая в стороны. Под пальцами сосредоточенного полуночника рана немеет, а на лице Минхёка появляется одновременно озадаченное и удивлённое выражение лица. Он поднимает на Сана глаза, и Сан с трудом сглатывает, встречаясь с ним взглядом, понимая, что из-за отсутствия близости он начинает возбуждаться.        — Драконий клинок? — Сан коротко кивает и вздрагивает, ощущая, как в живот погружаются холодные пальцы. — Какая редкость.        На лбу Минхёка выступает испарина, а Сану кажется, что шрам сопротивляется, будто упирается, не желая расставаться с телом. Рана словно прорастает вглубь, разрастается вширь, пускает в стороны тонкие отростки нитей, чтобы зацепиться покрепче, вынуждая хватать ртом будто раскалившийся воздух, Жар смешивается с прохладой, тянущая боль нарастает, перед глазами к ярким мазкам светлячков примешиваются чёрные пятна.        — Расслабься, я почти закончил, — шепчет Минхёк и дёргает шрам на себя.        На мгновение Сан видит тысячи внимательно следящих за ним глаз, а потом видит тысячи протянутых к нему рук, но всё отступает. Остаётся лишь ноющая боль и какая-то пустота. Он смотрит на свой живот, не замечая и следа вмешательства, если не считать отсутствия следа от раны. Шрам будто живая сколопендра извивается в руках улыбающегося Минхёка, который поглаживает его будто кота.        — Неплохой подарок, спасибо, — Минхёк подбрасывает шрам вверх и делает какое-то неуловимое движение, отчего тот растворяется или падает за широкие манжеты, Сан не понимает. Минхёк щёлкает пальцами, открывая тёмные шторы, глухим перестуком костей отзывается музыка ветра. — Время снова открывать лавку. А тебе стоит немного отдохнуть. Можешь поспать здесь.        — Спасибо, но я, пожалуй, пойду. Не хочу отвлекать от работы, — Сан кивает на столпившихся под магазином посетителей. Минхёк с досадой цокает языком, но всё же кивает.        — Твой заказ уже в кармане, — Сан убеждается в словах полуночника и качает головой, когда только успели-то? Закусив губу, Минхёк смеривает его жарким взглядом и вздыхает. — Заходи ещё, не забывай о нас.        Таких, как близнецы, забыть невозможно. Сан уверен, что Минхёк прекрасно осведомлён об этом, но всё равно улыбается на его слова и кивком обещает заходить, учитывая, что на нём ещё висит долг. Ночь встречает его удушливым горячим воздухом, что после пальцев Минхёка и вовсе кажется обжигающим. Вместо сна он садится в машину и направляет её в сторону дома дракона.        Когда дверь ему открывает Чонин, Сан коротко здоровается и проходит в прихожую, но разуваться не спешит. Просто протягивает на ладони подарок и смотрит в глаза дракона, от чьей кожи ещё пахнет горячей кузней, искрами и раскалённым металлом. Чонин некоторое время удерживает взгляд, а потом переводит глаза на протянутую ладонь. Усмешка кривит губы, и Чонин дёргает щекой.        — Хризолит, — тянет Чонин. — Помогает справиться с жизненными трудностями и делится с драконом магической силой. Амулет-оберег для малышей.        — А ещё источник дружелюбия и дипломатичности, способствующий снижению тотального контроля, которые обожают драконы, — улыбается Сан и снова протягивает Чонину амулет, неотрывно глядя в лицо напротив.        — Скажи, лис, ты зачем пришёл? Цацки мне совать?        — Присмотрись, — просит Сан, а потом ловко имитирует нотки Минхёков: — Посмотри внимательнее, огненный мальчик.        Золотые глаза опасно вспыхивают, зрачок дёргается, дрожит, а потом превращается в узкую вертикальную щёлочку, Чонин не превращается, но теряет остатки человеческих черт лишь тенью волны обращения. Сан протягивает руку, а Чонин принюхивается, опасно скалясь. Но внезапно замирает и его лицо удивлённо вытягивается.        — Милость огненной бездны?        На пальцах на короткое мгновение проглядывают огненные чешуйки, мнится даже, что проскальзывает пламя. Чонин касается оберега не сразу, всё кружит пальцами над ним, прикрыв глаза дрожащими ресницами, и прежде, чем дотронуться, поднимает на Сана неверящий взгляд. Сан лишь слабо усмехается, пожимая плечами:        — Ты спас меня. Я поинтересовался тем, что ты сделал для меня. И благодарен. Прими же мою благодарность.        — Я не могу, это… это очень дорогой подарок.        — Если не можешь или не хочешь взять себе, подари его кому-то, кто тебе очень дорог. Уверен, у тебя есть на примете юные драконы, которым не помешает помощь.        — Спасибо, охотник.        — Это тебе спасибо. Ты уже несколько раз спасал мою жизнь.        — Твой подарок окупит ещё десяток спасений, — слабо улыбается Чонин и всё-таки берёт кулон с заключённой внутри костью давно почившего дракона.        Сан машет рукой на прощание и уходит прочь, окунаясь в ароматные сумерки, пахнущие сладкими ночными цветами, что раскрыли чашелистики, открывая сердца луне. Внутри впервые за долгое время поселяется покой. Пусть ненадолго, но Сан отлично спит этой ночью и просыпается выспавшимся. Ещё и с радостью стягивает с себя ненавистные бинты, рассматривая новый шрам. Благо, вскоре от него останется светлая полоска, как и от остальных.        На работе снежным комом на голову валится раздражение. Сан осторожно откладывает от себя ручку, чтобы не швырнуть ею в стену, и направляется в тренажёрный зал, чтобы немного отвлечься. На маты попеременно Ёсан валит Уёна и наоборот, Минсок фехтует с Минхо, Джисон уклоняется от метящего в голову удара Минги, потому Сан тоскливо оглядывается, понимая, что снова ему достанется манекен, но в зал входит Ёнгук и подмигивает ему, приглашающе кивая на стойку с шестами.        Спустя час в Сане не остаётся никаких чувств, кроме звенящих от усердия мышц и улыбки на губах. Ёнгук — сильный соперник, и в очередной раз убедиться на собственном опыте приятно. И пусть сейчас Ёнгук лежит на спине, глядя на него снизу вверх и утирая испарину, Сан устал ничуть не меньше. Уважения лишь больше к старшему коллеге и начальнику, который вполне может дать ему фору, несмотря на не совсем простую природу Сана. Он протягивает Ёнгуку руку, но вместо этого летит на маты, и над ним склоняется ухмыляющийся Ёнгук.        — Не теряй бдительности. А теперь марш в душ и за работу.        — Как прикажете.        — А если прикажу взять внеочередной выходной?        — То я откажусь категорически и получу смену вне очереди, — Сан дёргает уголком рта и кладёт шест на стойку, а после делает глубокий поклон, складывая руки в уважительной позе. — Спасибо за урок, мастер.        — Да иди ты.        Не успевает Сан выйти из душа, когда на него натыкается Минсок и коротко бросает: «Вызов». Сан устремляется к машине, ощущая приятную усталость, которая только бодрит, как и подсыхающая на нём одежда, намокшая от влажной после душа кожи. Сан снова бьёт и кружит, прикрывая спину Минги, снова ударяет и отступает, едва не пропуская удар, когда замечает у застывшего прохожего до странного знакомые часы на запястье.        Всё оставшееся дежурство он крутит в голове образ ручного хронометра, не имея возможности уцепиться за ускользающую мысль. В ушах звенит и темнеет, кажется, он слышит нечто запредельное. Будто какой-то ненасытный монстр жаждет обрести свободу. Сан готов покляться, что слышит неисправный часовой механизм, когда боль немного отступает.        Минги выглядит напряжённым, но вскоре его плечи расправляются, а Сану кажется, что сломанные часы работают неправильно. Во рту мерзко, и он поспешно выпивает глоток воды из стакана, кажется, ставшего вечным спутником последних дней. Минги отговаривается семьёй и оставляет Сана одного, потому в машине вместо того, чтобы ехать домой, Сан зарисовывает увиденные часы и старается вылить в слова ощущение того неведомого, что будто рвёт Сумерки.        Прикосновение к блокноту словно прохлада тени после зноя на солнце. Сердце замирает, бросает в холодный пот, а потом прошибает горячкой. Кажется, что пустой мрак, затаившийся где-то на грани подступает всё ближе, протягивая кривые лапы и заключая голову в кольцо изломанных боями пальцев. Сан сжимает голову и спешно включает радиостанцию, едва не выплёвывая скрутившиеся спазмом лёгкие от осознания того, где он видел часы.        — Минги, я… мне кажется, я видел человека с часами твоего отца, — осторожно начинает Сан, когда за стол напротив опускается Минги, зачёсывая красные волосы назад и глядя в потолок.        — Что за бред ты несёшь?        — Ты же сам говорил, что часов так и не нашли. Может, он украл их? Стоит ли проследить?        — Какого рожна ты лезешь со своими выдумками? Нечем заняться? Позови кого-нибудь в спарринг, а от меня отцепись. Отцовские часы были на нём в тот день, потому их и не нашли. Понял?!        — Как скажешь. Прости.        Сану кажется, что беспросветная ночь постепенно забирает остатки его души и его самого. Всё становится каким-то совершенно запутанным и необъяснимым, и он не уверен, что разговоры хоть с кем-нибудь способны пролить свет на происходящее. Ни посещение лавок травника и саламандры, ни разговоры, ни попытка проанализировать события. Ничего не работает, и ощущение, что изнутри всё выгорает, разрастается под кожей.        — Жизнь — не белое и чёрное, Санни. Жизнь — не белое и чёрное, — повторяет он про себя услышанные в детстве слова, которые позволили ему принять свою сущность, несмотря ни на какие страхи.        Но сейчас почему-то это не работает, он сходит с ума, или это мир едет крышей? Душевный хаос как разруха после гражданской войны, заглянувшей в каждый дом. Ненадолго приносят облегчение тренировки и некоторое боевое безумие, когда тело действует на рефлексах, спасая себя и напарника. Всё остальное похоже на мешанину с редкими просветами чего-то хорошего. Слишком похоже на уныние и выгорание. Но по наблюдениям это ощущают и другие, потому остаётся просто крепче сжать зубы и терпеть.        Внезапно приходит мысль, что ему всё равно. Он так предельно устал и вымотался, что ему просто всё равно, что Минги снова нарычал на него; что он получил новую рану, сцепившись с языкатым демоном, который едва не снял кожу с руки; что руки целителя не помогли снять боль и пришлось справляться подручными методами, в том числе приклеивать медицинским клеем содранную кожу на место.        Вечер пятницы перестаёт быть томным, как только Сан видит, как танцует Минхо. В нём не рождаются тайные желания от увиденного, он просто видит гибкого и пластичного оборотня, идеально владеющего своим телом, и это настолько же прекрасно, как видеть дикую природу во всей её первозданной красоте и необузданности. Сан танцует недолго, присаживается за стойку и просит безалкогольный мохито, в котором льда больше, чем всего остального.        Но Минхо снова немыслимым образом удаётся вытянуть его на танцпол, где от грохота музыки дрожат внутренности, а в голове приятно пусто, и Сан отдаётся танцу, совсем не уверенный, что то, что он делает можно назвать танцем. Когда жажда вновь даёт о себе знать, он устремляется в сторону уборных и с удовольствием умывается ледяной водой, а потом делает несколько глотков из питьевого фонтанчика, но внезапно замирает, с трудом снимая пальцы с рычажка, подающего воду.        То, что он видит, промораживает до костей. Сану опять и снова за последние месяцы так остро хочется отмотать время назад, чтобы не знать и не думать о том, что он видел. Поцелуй Минги с Хвануном не кажется совсем уж неожиданным, но видеть его совсем неприятно. Хотя доля его вины здесь тоже есть, не такой уж он и хороший, каким может показаться со стороны, и явно не додаёт того, в чём нуждается Минги. Внутри одновременно жжётся и пусто, и кто знает, от чего хуже.        Минхо танцует в середине танцпола, но у Сана настроения на это нет совсем. Уж лучше тренировка до сбитый в кровь костяшек, до багровых синяков на рёбрах и бёдрах, чем танцы. Смертельно хочется напиться, и потому, что это впервые, Сан решает не отказывать себе в такой малости, успевая влить в себя почти половину бутылки крепкого алкоголя, прежде чем появляется желание поднять голову выше носков ботинок и перестать отдирать едва приросшую на место кожу.        В голове туман.        Стоит осмотреться, и становится ещё противнее: четырёхглазая сова на руке одного из сидящих за стойкой бара. Пальцы напоминают даже не сосиски, а сардельки, перстень визуально лишь уменьшает и без того короткие пальцы, подчёркивая болезненную полноту, почему-то приходит на ум, что человек сам по себе весьма так себе. Сан проталкивается к противоположной стороне стойки в тот момент, когда незнакомец направляется в сторону уборных.        Следовать за незнакомцем оказывается не так сложно, как обойти выросшего будто из-под земли Чана. В крови бурлит алкоголь и желание почувствовать хоть что-то кроме тупого онемения, свалившегося на него вместе с опьянением. И Сан упирается рукой в чужое плечо, чтобы оттолкнуть, прокладывая себе путь. Но так вот запросто не выходит. Чан будто врос в пол и смотрит волком, Сан кривится от сравнения и снова пробует обойти Чана.        — Тебе не пора домой?        — Какое твоё дело? — рычит Сан, хватая Чана за ворот футболки и чуть подтягивая вверх. — Учить меня вздумал?        — Нет. Просто выглядишь жалко, — чужое дыхание разливается по лицу, внутри у Сана клокочет чем-то непонятным, а Чан поразительно спокоен, лишь уголки губ чуть подрагивают, когда он так же спокойно продолжает говорить, даже после того, как Сан его встряхивает: — И не потому что спал с лица, а потому что ищешь драки. Пойдём на улицу, и выпустишь пар, не стоит этого делать здесь. Ты ведь не такой, чтобы портить репутацию заведению и нервы всем вокруг, начиная от персонала и заканчивая посетителями.        Сан с трудом разжимает пальцы, замечая тень мучительной волны боли на чужом лице, и направляется на выход, спиной ощущая, что Чан идёт следом. Стоит сделать шаг за порог, Сан ударяет в солнечное сплетение, но промахивается, удивлённо понимая, что Чан стоит у него за спиной и просто ждёт. В цель попадает всего несколько ударов, но и они кажутся какими-то… подстроенными, что ли. Будто сам разрешил себя ударить.        Ещё несколько ударов ощущаются иначе, потому что дыхание Чана срывается со спокойного ритма, вынуждая его не просто ускользать, а обороняться, но ощущение внутреннего ожога медленно испаряется, потому что Чан не отбивается, просто ускользает или ставит блоки, иногда пропуская удары. В последние мгновения их становится всё больше, а Сану, наоборот, только хуже. Живой человек не равно манекен для тренировок, а Чан будто специально не бьёт в ответ. Только бережёт руку, двигая ею так, словно покалечено плечо.        На последнем замахе, в глазах темнеет, и его ведёт в сторону, отчего Сан едва не падает. Когда головокружение с головной болью отступают, он осознаёт себя в крепких объятиях и даже пару мгновений позволяет себя обнимать, а после этого отталкивает Чана и нетвёрдой походкой направляется к машине. Алкоголь не так, чтобы испарился, но теперь внутри просто болезненно пусто, отчего хочется завыть.        — Тебе не стоит садиться за руль в таком состоянии.        — Предлагаешь себя в качестве водителя?        — Чтобы ты меня загрыз по дороге потому что у тебя в груди дыра размером с галактику? Спасибо, не стоит.        Чан грустно усмехается, качая головой. А Сан внезапно понимает, что Чан отчасти прав — зубы чешутся. А потом его бьёт обухом по башке понимание, почему Чан так осторожно двигает одним плечом. Потому что сквозь белизну футболки проглядывает кровавый след. Отпечаток зубов на плече. Но Чан молчит и вовсе не спешит подтверждать или опровергать его догадки.        — Просто вызову тебе такси.        — Благодетель.        — Называй, как хочешь, — Чан дёргает плечом, пряча телефон в карман. Вскоре слышится шорох подъезжающего авто. — Мне не всё равно, что с тобой происходит.        — С чего бы это? Дракона горячему волку маловато?        — Прекрати. Садись в машину и хорошенько проспись.        Галантно открытая дверь снова рождает волну негодования, и Сан разворачивается, чтобы сказать что-то колкое, но едва не утыкается носом в крупный чужой, и замирает на мгновение, почти сразу же сдаваясь. Ледяное спокойствие Чана будто перетекает в него, и Сан садится на сиденье, устало прикрывая глаза. Проспаться — лучшее решение из всех за сегодняшний день. Он пишет сообщение Минхо и откидывается на спинку сиденья, позволяя лёгкой тряске убаюкать его.