В месяце мехир

Аккуратно сложенные на стуле свитер и рубашка заставили Гарри задуматься. Он абсолютно не помнил, как добрался в спальню Рона вчера вечером. Да и было это на самом деле уже сегодня утром. Он снова закрыл глаза и сделал несколько глубоких вдохов. В горле странно першило, а по телу разлилась приятная истома. Так просыпаешься после субботней тренировки по квиддичу — блаженно потягиваешься, разминая отдохнувшие мышцы, зеваешь и минут двадцать просто нежишься в постели, зная, что сегодня выходной. С первого раза блаженно потянуться не получилось. Правая рука полностью онемела, и поначалу Гарри показалось, что вместо неё к телу приделан кусок мягкой резины — неуправляемый и безжизненный. Он осторожно перехватил предплечье левой рукой и сделал пару движений, стараясь размять затекшие мышцы. Это подействовало, и уже через несколько секунд он, стиснув зубы, недовольно сморщился от невыносимого покалывания — рука обрела чувствительность. Гарри невольно вспомнилось то время, когда он жил у Дурслей и понятия не имел, что существует совсем иной мир, где к нему будут относиться по-другому. В чулане под лестницей не хватало места для кровати нормальных размеров, поэтому та, на которой спал Гарри, была для него слишком узкой и короткой. Ему приходилось лежать на одном боку, подтянув колени к груди, и от неудобного положения часто сводило мышцы. Воспоминание, несмотря на свою живость и болезненную остроту, показалось ему плоским и чужим, не принадлежащим его собственному прошлому. Или же он просто не хотел об этом помнить. Гарри огляделся по сторонам, с жадностью разглядывая знакомую обстановку, стараясь подметить каждую мелочь. Не сказать, что так уж много изменилось здесь с момента его последнего визита, но он так давно не был в Норе, по-домашнему уютной, шумной и живой, что успел соскучиться. Закатное солнце расчертило комнату на рыжие скошенные прямоугольники, и всё вокруг тонуло в тёплом ярко-апельсиновом мареве. Оранжевая форма Пушек Педдл, устроивших показательное выступление на многочисленных плакатах, и постельное бельё такого же цвета придавали складывавшейся картинке некоторый гротеск. На мгновение Гарри показалось, что он заключён в странный сияющий кокон из света и тепла, где царили без-мятежность, без-заботность и без-временье. За исключением одного тёмного пятна — беспокойного, напряжённого и нервно сжавшегося в комок, самого Гарри. Какое-то время он просто следил за финтами и приёмами игроков и не смог сдержать улыбки, когда одна из охотниц, мастерски увернувшись от обоих бладжеров, показала язык промахнувшимся загонщикам. Гарри совсем расхотелось выходить из комнаты, настолько невыносимой казалась мысль о предстоящем общении с кем-либо, но он всё же оделся и медленно направился вниз, на кухню. По пути он завернул в ванную комнату и проторчал там едва ли не с полчаса. На умыться хватило и минуты, остальное время Гарри сидел на полу, слушая, как журчит бегущая из крана вода. Где-то внутри волнами плескалось отчаяние, грозя вот-вот перелиться через край. Наверное, это можно сравнить с большой и интересной книгой, которая на протяжении повествования пестрит загадками, подкидывает всё новые сюрпризы, задаёт вопросы и… раскрывает на последних страницах лишь десятую часть своих тайн, оставляя читателя недоумевать, расстраиваться, злиться и… ненавидеть автора за умышленное молчание. А ещё Гарри было страшно, потому что это злосчастное произведение — его собственная жизнь. Конечно, Рон прав, нужно оставить всё как есть. Но даже он так не считал бы, знай некоторые существенные детали, о которых Гарри умолчал. «Ну почему ты такой трус и обманщик, Поттер? — меланхолично подумал он. — Почему ты постоянно врёшь и недоговариваешь, думая, что сможешь так обезопасить тех, кого любишь?» Гарри снова во всех подробностях припомнил события последних трёх дней, стараясь логически объяснить хоть что-то, но сосредоточиться было крайне сложно — стоило ему только подумать о том, что он чувствовал, обнимая Джинни… и Гарри уже не мог отвлечься ни на что другое, раз за разом вызывая в памяти отголоски оглушающего восторга и невыносимого желания прижать её к себе и не отпускать никогда. Стать с ней одним целым, наполнить её собой или себя — ей, и это не было похоже ни на его тихую любовь-нежность к Гермионе, ни на злую и вспыльчивую любовь-страсть к Чжоу, и уж точно не на то, что он чувствовал к Джинни раньше. Более того, это вообще не было похоже на его собственные чувства. Идея казалась абсурдной и смешной, но она довольно хорошо вписывалась в странный клубок противоречий, где сейчас смешались все его мысли, мечты и суждения. Он мог ухватиться только за одну ниточку, чтобы потихоньку распутать всё это, и среди его окружения был только один человек, способный помочь. Гермиона. Гарри поднялся на ноги, выключил воду и спустился вниз, на первый этаж. В доме никого не было — ни в гостиной, ни на кухне. Чувствуя вполне понятное беспокойство, он вышел на улицу и сразу же заметил её. — Гарри! — Гермиона, разлёгшаяся на траве под огромным грабом чуть поодаль, приветственно помахала ему. — Что читаешь? — улыбнувшись, он подошёл к ней и сел рядом. — Учебник по нумерологии, — усмехнулась она и, предвосхитив следующий его вопрос, добавила: — Фред, Джордж, Рон и Джинни играют в квиддич на поле за деревьями. — А остальные?.. Прежде чем ответить, Гермиона тяжело вздохнула. — Члены Ордена ещё на кладбище. Сегодня… сегодня хоронили Грюма. Гарри сморщился и провёл рукой по волосам. — Извини, — поспешно добавила она. — Ты так крепко спал, и мы не стали тебя будить… — Ничего, — Гарри кивнул и, откинувшись назад, прислонился спиной к гладкому стволу дерева. — Если честно, я не очень хотел бы появляться на публике, да и… не могу сказать, что моё мнение о Грюме осталось прежним. Я искренне жалею, что он погиб, но это не скорбь по ушедшему человеку, это боль, что я никогда не смогу отыскать его, прижать к стенке и вытрясти из него всю правду… Гермиона понимающе вздохнула: — Сама сегодня думаю об этом всё утро. Мне кажется, ты зря не рассказал Ордену о том, что произошло в подземельях, Гарри… — Но ведь и они не рассказали Ордену, не так ли? — чуть резче, чем хотел, ответил он. — Дамблдор по какой-то причине предпочёл скрыть свои догадки от всех, кроме непосредственных исполнителей. — Орден мог бы помочь… — Сомневаюсь, — прервал её Гарри. — И, более того, у них нет причин в этом разбираться. Вольдеморт мёртв, Мальчик, который выжил, со своей задачей справился. Слишком рано для новых проблем. Все и без того слишком устали, чтобы… — он не договорил, потёр виски, болезненно сморщившись, и чуть улыбнулся. — Что? — Гермиона отложила книгу и села рядом. — Просто вспомнил, как два года назад Министерство отказывалось признать возвращение Вольдеморта, боясь паники, закрывая глаза на то, что такое возможно. Фадж мотивировал это молчание теми же причинами, что и я сейчас. Блаженное неведенье. — Гарри, — когда Гермиона наконец ответила, её голос прозвучал неожиданно глухо, надтреснуто. — Знаю, мы в последнее время мало общались, но Рон и я по-прежнему твои друзья. Просто… ты сейчас так сказал это, что мне показалось… ты скрываешь что-то и от нас, — тихо закончила она, опустив глаза. Гарри машинально сжал правую ладонь в кулак, словно проверяя, всё ли с ней в порядке, и тепло улыбнулся — получилось неожиданно искренне даже для него самого. — Нет, конечно же, — легко соврал он и увидел, как расслабились её плечи. — Это хорошо. — Но я всё равно попытаюсь узнать правду, — Гарри сделал вид, что не заметил реакции Гермионы. — Ты же мне поможешь?.. — Смотря что ты собираешься делать, — уклончиво ответила та. — Сначала я просто хочу кое-что выяснить. Есть только одна вещь, за которую можно зацепиться. — Зелье, — поняла Гермиона. — Именно. Когда я спускался вниз по лестнице, я подумал, что у меня к тебе тысяча вопросов, а сейчас понял, что не понимаю ничего — настолько, что даже не знаю, что спросить. Она пожала плечами: — Тогда, если ты не возражаешь, конечно, я начну первой. Ты сказал утром, что спрашивал Малфоя о свойствах этого зелья… Гарри кивнул. — Он ответил, что это зелье позволяет видеть истину?.. — Ну, как-то так, да, — неуверенно кивнул он. — Да не как-то так, Гарри! — Гермиона чуть повысила голос. — Вспомни точно! По её тону Гарри понял, что теперь ему больше не придётся решать эту головоломку одному. Он недоумевал, что именно так увлекло Гермиону, но чувствовал, что она не успокоится, пока не докопается до сути или не убедится, что не сможет ничего сделать. Он снова погрузился в воспоминания: — Сначала… сначала он спросил меня, какая самая горькая вещь на свете, потом… да он вообще ничего не говорил по существу! — неожиданно вспылил Гарри. — Сказал, что это позволяет видеть только истину… что есть разница — смотришь ты в чистое зеркало или в испачканное и кривое. А ещё Малфой не мог вспомнить точное название зелья — то ли прикосновение истины, то ли зелье совершенной истины. Ещё… когда он смотрел на меня, мне казалось, что он может читать меня как раскрытую книгу. Заглянуть внутрь и увидеть все страхи, как опытнейший легилиментор, в сто раз хуже Снейпа. — Это очень странно, Гарри, — подытожила Гермиона и поспешила пояснить: — На самом деле зелье совершенной истины не обладает ни одним из этих свойств. Оно лишь позволяет видеть связи, что, конечно, не исключает сказанного тобой, но к правде оно никакого отношения не имеет, только называется так. — Ты хочешь сказать, он мне врал? — выдохнул он. — По-видимому. Более того, «читать» Малфой тебя никак не мог, только если действительно применил легилименцию. И причём здесь зеркало?.. — Гермиона задумчиво барабанила пальцами по губам и оглядывалась, словно что-то в окружающей обстановке могло подсказать правильное решение. Так она делала всегда, когда какая-то проблема захватывала её целиком, и в этом жесте было что-то очень детское. Гарри каждый раз представлялся ребёнок, рисующий цветными карандашами, высунувший язык от сосредоточенности и увлечённый настолько, чтобы не замечать этого. — А что ты говорила про направленное действие? — спросил он, видя, что Гермиона почти полностью ушла в свои мысли и не собирается пояснять дальше. — Тут я вообще ничего не понимаю. Дело в том, что книгу, где средневековый автор подробно рассказывает о свойствах большинства существующих зелий, не выдают на руки, и она на латыни, а темой моего исследования было оптимальное содержание толчёного корня кровохлёбки лекарственной в кровоостанавливающих отварах. Мне просто не хватило времени внимательно прочитать остальное, — словно оправдываясь, вздохнула она. — Ещё повезло, что это оказалось в одном томе. — Какая ты всё-таки умница, — Гарри покачал головой и с театральным изумлением посмотрел на Гермиону, всем своим видом показывая, что не верит в существование людей, настолько преданных получению знаний. Только сейчас он почувствовал, как ему не хватало её всё это время, когда она сидела так, на траве, с необъятным томом и конспектом у ног, такая сосредоточенная, живая и такая… такая Гермиона — Гарри не мог найти лучшего определения. — Теоретически, — она закусила губу, подбирая нужные слова, — связь не бывает истинной или ложной. Она просто есть, поэтому «направленное действие» в данном случае кажется мне бессмысленным выражением. Приворотные зелья, например, работают только в одну сторону. Но связь — всегда между двумя. — Не сочти вопрос за глупость, но тогда зачем это всё?.. Из слов Малфоя я решил, что он мог видеть… мотивацию поступков. Например, он делал вид, что знал, что обо мне думает Вольдеморт, пытался убедить меня, что я не хочу никого убивать. — Наверное, он видел связь, — Гермиона пожала плечами. Они надолго замолчали, пытаясь переосмыслить услышанное. С импровизированного квиддичного поля донёсся радостный возглас Джинни, и кто-то из близнецов заливисто рассмеялся. Видимо, они закончили играть. — И Малфой сказал, что всё забудет?.. — наконец спросила Гермиона. Гарри кивнул, и она тяжело вздохнула, кисло улыбнувшись. Гарри заметил, что её губы покраснели и чуть припухли. Не успев задаться вопросом, почему, он увидел, как Гермиона снова закусила нижнюю, сосредоточенно думая. — Изначально с помощью этого зелья узнавали будущее. Знание связей даёт понимание, что произойдёт дальше, — она заметила вытянувшееся лицо Гарри и взмолилась: — Как в магловской физике! Это можно сравнить со знанием сил, действующих между телами. Знаешь все силы-связи — значит знаешь, как поведут себя объекты, на которые они действуют. Гермиона неверно истолковала его реакцию, Гарри в данный момент волновало другое — нет смысла узнавать будущее, если ты через четверть часа перестанешь это помнить. — То есть, нет никаких причин, по которым Малфой должен что-либо забыть? — Никаких, но он же сказал, что.. — Как мы только что выяснили, за всё время действия зелья он врал мне с частотой раз в минуту, — вспылил Гарри. — Тогда ты просто обязан поговорить с ним. Даже если он на самом деле ничего не помнит. Гарри скривился, что удивило её. — Я думала, вы неплохо ладили, пока, ну… — Гермиона позволила себе оставить фразу незаконченной, прекрасно зная, что Гарри поймёт. — Ладили, — невесело согласился Гарри. — Мы много пережили вместе, это правда. Но это — вынужденные меры. Сейчас я чувствую, что у меня не убавилось к нему ни презрения, ни ненависти. Да, он за последний месяц несколько раз спас мне жизнь. А я спасал его. Это то, на что мы должны были пойти, чтобы выжить. Мне пришлось в какой-то степени отказаться от всего — от вас, от себя, от желания где-то спрятаться и пересидеть, и только поэтому мне удалось не сойти с ума после смерти Дамблдора. Начиная с пятого курса я скорее ненавидел директора, чем любил. Но он был, и мне казалось, что я не один. Не знаю, сможешь ли ты почувствовать… Я не помню своих родителей, до одиннадцати лет у меня не было друзей, не было вещей, о которых я безумно мечтал, а потом жизнь постоянно учила меня терять. Знаешь, у Седрика было такое удивлённое лицо, когда он умер. И глаза… пустые-пустые. А затем Сириус, Снейп, Дамблдор, Люпин, Грюм и ещё десятки людей, которых я плохо знал или не знал вовсе. Я жил с постоянным чувством, что вот-вот могу потерять ещё что-то… Можешь смеяться, но Люциуса Малфоя, Вольдеморта я тоже потерял. Потому что они были в моей жизни, а теперь их там нет. Пустота. Вырвано, зонтик с дырками. Понимаешь? Гермиона понимала. Она украдкой вытерла слёзы, но Гарри не заметил этого. Он говорил, путался, сбивался с мысли, слова толкались и мешали друг другу, торопясь быть сказанными, — гнойный нарыв, сидевший в нем с тех самых пор, когда он понял, что есть только один человек, который, неизвестно по чьей прихоти, должен остановить это всё, наконец лопнул. — И Малфой тоже был со мной. Да, он оказался лучше, чем я мог предполагать до этого. Однако теперь всё кончилось, вынужденное перемирие больше никому не нужно. Возможно, я и не смогу ненавидеть его, как раньше, но и никогда не смогу забыть, как он ухмылялся каждой моей неудаче, как он издевался над Роном и насмехался над его семьёй, как он называл тебя, — он почувствовал, что сказал больше, чем хотел, поэтому вернулся к изначальной теме разговора. — Но расспросить его действительно нужно. Хоть завтра. Думаю, добраться до Мунго не составит труда, — он неловко улыбнулся, сделав вид, что эта странная отповедь — нечто само собой разумеющееся, обычное. — Гарри, — осторожно начала Гермиона. — Малфой сейчас в Хогвартсе. Я утром спрашивала у МакГонагалл, и она сказала, что к нему пока не пускают посетителей. — Как? — переспросил он. — Что случилось? Говорили, что с ним всё будет в порядке! — Да, я знаю, — почти неслышно ответила она. — Я сама не поняла, что там произошло. МакГонагалл объяснила, что он уже в сознании и чувствует себя неплохо, но тогда я не понимаю, зачем им понадобилось откладывать похороны ещё на четыре дня… — Похороны?.. — выдохнул Гарри сипло. Он почувствовал, что ему не хватает воздуха, и вздохнул так резко, что едва не закашлялся. — Да, Нарцисса… — Гермиона осеклась и прижала ладошку ко рту. — Я забыла. Гарри, я забыла, что ты не знаешь! — с этими словами она поспешила положить другую руку ему на плечо, с сожалением вглядываясь в его лицо и пытаясь угадать реакцию. Гарри тихо выругался. * * * Камень под правой ладонью приятно согревал кожу, отдавая ей своё тепло. Камень на полметра левее был прохладным и сухим, и это сочетание немало смутило Драко, заставив его с большей сосредоточенностью вслушаться в ощущения. Видимо, из окна на противоположной стороне в больничное крыло светит солнце, согревая квадрат стены рядом с ним. Догадку стоило подкрепить реальными фактами. Он почти уверенно развернулся и направился к тому месту, где, по его мнению, находилось окно. Драко доводилось бывать здесь, не слишком часто, но на третьем курсе из-за бешеного гиппогрифа пришлось почти неделю пролежать под пристальным надзором мадам Помфри, поэтому он точно помнил, где находятся те или иные вещи. Но когда вокруг тебя абсолютная, непроницаемая, непроходимая темнота, чёрная просто до неприличия, это «точно» превращается в «примерно где-то здесь или там», приблизительное донельзя. Ни одно из чувств — обоняние, осязание, слух — не могло заменить зрение, его спасали память и умение считать. Три шага налево — его кровать. Четыре шага назад и пятнадцать направо — тяжёлая дверь больничного крыла. Тёплое, шершавое дерево, холодный и гладкий металл петель. В мире Драко появились трещины, разломы, выступы, сколы, выщерблины, десятки оттенков холода и тепла, его наводнили звуки — чуть дребезжала рама под порывами ветра, где-то справа тикали часы. Ему даже казалось, что он слышит, как чирикают где-то далеко внизу прыгающие с ветки на ветку птицы. В мире Драко было темно. И это, пожалуй, не слишком его волновало. Куда больше страданий причиняла чудовищная пустота, угнездившаяся где-то внутри, чёрная дыра, отхватывающая от Драко новые и новые куски, утягивая их в себя. Он казался себе никому не нужным, бесполезным и уродливым, как... зонтик с дырками.