В месяце мехир

Дожди не прекращались. Мокрую одежду, плюя на осторожность, приходилось сушить над костром, огонь при помощи огнива Витомир разводил прямо под деревьями, поближе к стволу, где не так ветрено и сыро. Официально пользоваться магией на этой территории никто не запрещал, но любое волшебство тут же регистрировалось, а у Квиррелла не было разрешения на посещение Чёрного леса. С другой стороны, для мага часто существует прекрасный способ остаться незамеченным — просто не прибегать к помощи заклинаний. В Международной Конфедерации Магов совершенно справедливо полагали, что ни один волшебник не сможет обойтись без использования чар. И действительно, приходилось туго. Квирин, в очередной раз наблюдая, как ловко Витомир управляется с топором, подумал, что ему небывало повезло с проводником, который, кстати сказать, больше не расспрашивал его о целях поездки, но вёл себя более замкнуто, даже настороженно. Впрочем, и у Квирина настроение оставляло желать лучшего. Углубляться в лес пока не имело смысла, их цель находилась в верхнем течении Чёрного Дрина, за Охридским Озером, где и должен был высадить их на берег владелец парома. Там оставалось всего-то своим ходом добраться до небольшого городка Претуши, численность которого едва ли насчитывала несколько тысяч человек (естественно, ни одного волшебника), а затем войти в Чёрный лес. При благоприятном раскладе они были бы там уже к вечеру, но теперь им предстоял долгий переход вдоль берега озера, почти на самую его южную оконечность, а это около сорока километров пешком не по самой приятной местности. В пути разговаривали и правда мало. Уставали, да и не о чем было, каждый предпочитал думать о своём. Витомир в мыслях чаще всего почему-то размышлял о смерти. Его терзало предчувствие, что она, такая же бессмысленная и нелепая, как и гибель моряков «Тираны», уже где-то совсем рядом с ним, неторопливо плетётся за спиной, готовая в любой момент догнать и ухватить за плечо. Стаменов осторожно переступил торчащий из земли уродливый кривой корень и поёжился, зачем-то обернувшись назад, словно проверяя, нет ли там фигуры в чёрном балахоне. Сапог зловеще чвакнул, попав в неприятно разъехавшуюся под ним грязь. Квиррелл же думал, что, возможно, осуществится мечта, исполнения которой он так боялся. Он хотел, чтобы это путешествие перевернуло его жизнь. «Нужно что-то менять» — эта мысль преследовала его едва ли не с последних курсов Хогвартса, когда он понял, что есть кое-что, чем он отличается от большинства учеников. Каждый из них был хоть в чём-то талантлив — один прекрасно играл в квиддич, другой боялся подойти к метле, но зато варил первоклассные зелья, третий мог испортить простейшее снадобье, но одним взмахом палочки осуществлял сложнейшую трансфигурацию, четвёртый умел захватить внимание аудитории, пятый превосходно владел Манящими чарами, шестой славился своей добротой и отзывчивостью… И только он, Квирин, хотя и довольно хорошо учился, но не был первым ни в одной области. За что бы он ни взялся, всегда находился кто-то, кто делал лучше. Квиррелл настолько привык к этой своей серости, что запрятал желание совершить что-нибудь важное куда-то глубоко внутрь, стараясь не тревожить без надобности нереализованные надежды, тщетные чаяния и чрезмерные амбиции. Он действительно свыкся с жестокой мыслью, что ему не удастся сделать ничего хоть сколько-нибудь выдающегося. В итоге его однокурсники устраивали свадьбы, путешествовали, заводили детей, получали посты в Министерстве, а Квирин, уже распрощавшись с идеей найти себе работу, так и застрял в единственном доступном ему мире — в Хогвартсе. На самой смешной и нелепой должности — учитель Магловедения. Так было до тех пор, пока Дамблдор не предложил ему пост преподавателя по Защите от Тёмных искусств. И, пожалуй, впервые в жизни Квиррелл сделал что-то не раздумывая — отправился туда, где мог повысить квалификацию. Сначала он долго работал с секретным архивом рукописей в Дурмштранге, где и прочитал о мехире, а затем путешествовал по Албании, пока однажды не очутился в глухой, заброшенной деревушке, где ему действительно повезло. Сегодня ему пришлось ещё раз вспомнить об этом происшествии. Вечерами Витомир развлекал его рассказами о местных достопримечательностях. Квирин кое-что знал об Албании, поэтому неплохо ориентировался в огромном количестве названий и краеведческих подробностей и всегда старался поддержать беседу, слушая с интересом и иногда делясь своими соображениями. В этот раз они почему-то разговорились о румынских вампирах, после чего Стаменов принялся заверять Квирина, что про Румынию он, конечно, не знает, но во всей Албании есть только один захудалый кровосос, и тот вегетарианец, зато довольно много привидений. — Я, правда, лично встречал только трёх, но маглы постоянно о них судачат, и, судя по описаниям, действительно не врут. Недавно разговаривал с одним туристом, так он направлялся в Бутринти, это на самой границе с Грецией. Утверждал, что там, в заброшенной церкви живёт самый настоящий призрак, из-за чего вымерла почти вся деревня. Квиррелл вдруг заметно напрягся и промычал что-то невнятное вместо ответа. — Так что, думаю, привидение там действительно есть. Надеюсь, этот магл с ним встретился, — широко улыбнулся Витомир, отчего из уголков глаз и рта по вискам и щекам разбежались глубокие лучики морщин. — Наверняка обрадовался… — Да, наверное, — натянуто засмеялся Квирин, с удивлением понимая, что он совсем не рассчитывал, что кто-то кроме него знает об Убертино. * * * Убертино Боргезе исполнилось двадцать два года, когда он, совершенно неожиданно для себя и остальных членов семьи, вдруг очутился в четвёртом пехотном полку итальянских войск, готовившихся к очередной битве с Австро-Венгрией при Изонцо. Всё началось с того, что глава семейства, потомок знаменитейшего Камилло Боргезе, больше известного как папа римский Павел V, в сердцах указал сыну на дверь фамильной виллы, обвинив единственного наследника в том, что тот своей мягкотелостью и бесхребетностью позорит древнейший аристократический род. Убертино, в очередной раз слушая, как его пра-пра-пра женился на сестре Наполеона, а он сам не может даже произвести впечатление на родителей будущей невесты, лишь вздыхал и время от времени виновато смотрел на отца. — Да у моего деда к двадцати годам боевых наград было больше, чем шрамов! — распылялся Боргезе-старший, потрясая в воздухе кулаком. — А ты! Что ты сделал? Перевернул вазу на приёме? Убертино нервно убрал прядь вьющихся тёмно-каштановых волос со вспотевшего лба и снова устремил свой кроткий доверчивый взгляд в паркет из красного дерева. — Посмотри на себя! — сокрушался отец. — Подумай, чем ты занимаешься… ничего не можешь, ничего не умеешь, ничего не добился… — У меня есть работа, — тихо ответил Убертино. — Работа? Pediatra! Это ты называешь работой? Думаешь, легко мне было сохранить влияние, после того, как я отказался вступить в эту проклятую социалистическую партию? Думаешь, могу я войти в круг приближённых короля, когда все вокруг знают, что мой сын не получил ещё ни одного чина, потому что всё время ставит клизмы в детской больнице?.. В тот же вечер Убертино записался добровольцем на фронт. Ещё через три недели он, вооружившись нехитрым набором инструментов военного хирурга, вытаскивал пули, ампутировал руки и ноги и зашивал раны в тылах армии. Италия, разорвав союз с Австро-Венгрией, вступила в войну на стороне Антанты. И в первой же битве потерпела сокрушительное поражение. Впрочем, как и во второй-третьей-четвёртой-пятой, потеряв за каких-то несколько месяцев почти две сотни тысяч солдат. Боргезе-старший в несколько дней превратился из озлобленного империалиста в пацифиста, обзавёлся новыми морщинами и поседел от беспокойства. Затем, получив известие, что его знакомый Бенито Муссолини едва не скончался от тифа в госпитале, где работал Убертино, отец простил сыну все грехи и со старческими слезами на глазах выпросил у одного из капралов новое назначение («Пожалуйста! Туда, где потише!») для своего мальчика. Так Убертино вместе с резервной дивизией берсальеров(1) и попал в Албанию, где погиб при странных обстоятельствах, так и не дожив до прекращения боевых действий в 1918 году, после капитуляции Болгарии. До этого он успел пройти десятки километров, спасти сотни жизней и поучаствовать в нескольких операциях союзной армии, состоявшей из британских, французских, сербских и одной итальянской пехотных дивизий. Убертино мог бы умереть и раньше, если бы стараниями капрала, проникшегося несчастной судьбой семьи Боргезе, не попал на самую южную оконечность фронта. Там практически ничего не происходило, за исключением мелких стычек с отдельными греческими группировками, не поддерживавшими позицию нейтралитета, выбранную правительством в первый период войны. Однако работать приходилось не покладая рук, потому как именно сюда, в тихое местечко под названием Бутринти, привозили раненых. Жители деревни за редким исключением военных не понимали и недолюбливали, воспринимая как захватчиков, а подавляющее большинство квалифицированных хирургов находилось поближе к очагу боевых действий, поэтому бывший педиатр Боргезе, ещё двое таких же недоучек и несколько жалостливых албанок использовали в качестве госпиталя здание церкви. Специальных палаток на всех не хватало, а на помощь местных можно было и не надеяться. Постепенно ситуация ухудшалась, столкновения с греками происходили всё чаще, и среди населения пошёл шепоток, что Греция скоро выступит против Антанты. В разгар одной из таких стычек в госпиталь принесли раненого, судя по голубому цвету формы, — француза, со сломанными рёбрами, пробитым лёгким и парой пуль в животе. Осмотр выявил также и обширное паренхиматозное кровотечение в печени. На практике Убертино сталкивался с таким лишь несколько раз, но прекрасно понимал, что при ранении некоторых органов из-за особого строения тканей сосуды в них не сокращаются, кровоточит вся раневая поверхность и поэтому остановить такое кровотечение практически невозможно. Боргезе вздохнул и молча махнул рукой на ряд кроватей позади себя, с грязными простынями в огромных буро-рыжих пятнах крови. Это значило, что раненый пробудет там совсем недолго, а дальше отправится на местное кладбище. По предварительным подсчетам Убертино самый крепкий организм с такой травмой мог продержаться около пяти часов. Наверное, можно было бы попытаться провести операцию прямо сейчас… но он уже смирился с тем, что на войне всегда приходится делать выбор. И обычно, если хочешь спасти как можно больше людей, нужно уделять время тем, у кого больше шансов. Боргезе вернулся к сербу с раздробленной лопаткой. Нужно было вытащить пулю, аккуратно собрать обломки кости и зафиксировать. Возможность заняться тяжелоранеными у Убертино появилась только после часа ночи. К этому времени в живых остались лишь француз и британец с перебитым позвоночником, который даже пришёл в себя, и Боргезе пытался облегчить его страдания, понимая, что рано или поздно тот всё равно умрёт. В этот момент француз со стоном пошевелился. Убертино даже подпрыгнул от неожиданности и обернулся, встретившись с ним взглядом... и замерев от удивления — не то потому, что раненый выглядел слишком здоровым для того состояния, в котором находился, не то потому, что тот внимательно, вполне осознанно посмотрел на него своими огромными, миндалевидными глазами, изумительного светло-зелёного цвета и пробормотал что-то. Боргезе в первый раз действительно искренне порадовался, что его предки водили тесную дружбу с Наполеоном, с тех пор отличное знание французского для членов семьи Боргезе было делом чести. Впрочем, в данный момент он мог обойтись и без него, раненые — болгары, словаки, греки, итальянцы, русские, все просили одного и того же, приходя в сознание. — Воды! — крикнул Убертино Вальмире, одной из медсестёр албанок, и та, оставив свежее постельное бельё на кроватях, спешно убежала выполнять поручение. Боргезе осторожно присел рядом французом, деловито принимаясь обследовать его, и пришёл к выводу, что кровотечение, судя по проступающей гематоме на боку, прекратилось уже несколько часов назад. Не понимая, как так вышло, он снова уставился на солдата, замечая то, что в спешке упустил раньше. На вид ему нельзя было дать и восемнадцати, таким детским казалось его чуть вытянутое лицо, всё ещё очень бледное и измождённое, но на умирающего с двумя огнестрельными ранениями и дырой в лёгких он вовсе не походил. Когда Убертино решил вытащить пули, только боязнь сделать хуже не дала ему поддаться природному любопытству и провозиться дольше, чем нужно, — он не нашёл ни одной. Зато много чего интересного отыскалось у француза в личных вещах, но этим Боргезе занялся уже утром, когда выспался. ___ (1) Берсальеры — вид итальянской пехоты, специально обученной меткой стрельбе и предназначавшейся для форсированных маршей и переходов.