В месяце мехир

Гарри ясно понимал, что спит. Петунья Дурсль пыталась внушить ему, что он сейчас же должен пойти подстричь лужайку, потому что иначе Дадли не сможет играть там в квиддич. Странное ощущение — сознавать всё несовершенство созданного сновидением мира, хотя обычно, пока спишь, он кажется таким логичным, полным и правильным, таким живым. Гарри вышел на улицу, направляясь к газону, а когда обернулся обратно, оказалось, что никаких Дурслей не было и в помине, а он на самом деле находится на маленькой полянке. Слева сквозь деревья в небольшой рощице проглядывали очертания Норы, странные и плоские. Дом казался даже расплывчатым, стоило Гарри отвести взгляд, как что-то неуловимо менялось. Видимо, сознание не могло собрать детали в одно целое, воспринимая всё по отдельности, каждый раз восстанавливая пространство сновидения заново. Он огляделся и, за неимением лучших вариантов, побрёл к Норе. С каждым шагом тело наполняло лёгкое, весёлое, пузырящееся, словно шампанское, чувство, казалось, он теряет вес, ноги вот-вот оторвутся от земли, и он повиснет в воздухе. Что-то словно вытягивало его из грудной клетки, готовой раскрыться и выпустить наружу душу. Или сущность. Или что там ещё Гарри собой представлял. Внезапно от этой искрящейся лёгкости мир поплыл перед глазами, а трепетное и едва уловимое ощущение свободы ударило в голову. Не пытаясь бороться с головокружением, он почувствовал, что его тело, откинувшись назад, медленно валится вниз. И только когда оно упало в траву, мягко, но неуклюже, Гарри понял, что сам он остался на месте. По ногам от самых кончиков пальцев вверх потянулся холод, обжигая и впиваясь в кожу сотнями маленьких иголочек. Гарри замер, не в силах понять, что это всё значит. Происходящее мало напоминало обычные кошмары и видения, связанные с Вольдемортом, порой слишком реальные. На этот раз было ещё хуже. Он понимал, что это всего лишь сон… но не мог ни проснуться, ни как-то повлиять на события. Рёбра сдавило. Вскоре неживое окоченение охватило его почти полностью, поднимаясь по позвоночнику и стремясь пробраться в грудную клетку. Гарри отчаянно сопротивлялся, пытался пошевелиться, боролся, но холод неотступно, дюйм за дюймом, затекал внутрь и в конце концов заполнил его целиком. Звон в ушах перекрыл всё. Стук в дверь. «Гарри, ты спишь?» — осторожное и неуверенное. Вдох. Мокрый от пота и уставший, как после многокилометрового забега, он замер, с трудом понимая, что всё-таки проснулся. Судя по сбитой простыни и одеялу, затолканному в самый угол, в щель между стеной и рамой кровати, он метался в кошмарном бреду неизвестно сколько времени. Джинни вошла в спальню и растерянно замерла у письменного стола. — М… — выдал он самое осмысленное, на что был способен, заворочался, приподнялся на локте и, сонно щурясь, уставился на неё. Джинни расхохоталась. От стеснения не осталось и следа, да и вряд ли хоть кто-то мог испытывать неловкость при виде вот такого Гарри — помятого, взъерошенного, только проснувшегося, потирающего щёку с оставшейся на ней розовой полоской от шва на наволочке. Даже она, влюблённая по уши. А вот нежность, хлынувшая откуда-то изнутри, подкатившая к горлу, оглушила настолько, что она замешкалась. Гарри сел в кровати и потянулся. — Что случилось? С лёгкой, чуть подрагивающей улыбкой, Джинни подошла к нему и уселась рядом. — Уже почти три. Мама хочет, чтобы ты успел хотя бы умыться и перекусить перед собранием Ордена. Говорят, они нашли что-то важное… Собрание. Орден. Важное. Гарри поморщился и потёр виски. Он чувствовал себя больным. Точнее — предчувствовал. Странное, шаткое состояние предангинной слабости во всём теле. Жара пока ещё нет, но что-то не так — покалывает в виске, едва уловимо першит в горле, и от этого дискомфорта никак не отвлечься. Ты понимаешь, что на следующее утро проснёшься уже с насморком и температурой, но зато без голоса. Ещё не болен, а болезнь уже сидит внутри. Только в случае Гарри никакая это не ангина, от которой можно избавиться, выпив зелье пару раз после еды. А что — он не знал. Спать больше не хотелось, да и от одной мысли о том, что ему пришлось испытать во сне, становилось не по себе. — Гарри, я так хочу с тобой поговорить обо всём, — вдруг вздохнула Джинни и порывисто обняла его. Тот вздрогнул. Вот оно. То же самое. Каждый раз, когда она его касается, каждый раз, когда он на неё смотрит… Вместо того, чтобы наклониться к Джинни, Гарри обхватил её руками и, потянув за собой, обессиленно откинулся обратно на подушки. Она спрятала лицо у него на груди. «Я тоже… так хочу поговорить с кем-нибудь. Так хочу рассказать», — подумал он. И впервые за много дней на самом деле понял, что сейчас лето. Каникулы. Что он убил Вольдеморта. И Беллатрису — да ещё как, насколько нужно было ошалеть, чтобы решиться на такое. Что Дамблдор умер. Месяц. Назад. И Снейп, и Люпин… и… Больше никогда Сириус не улыбнётся ему. Гарри немного неуклюже погладил Джинни по волосам, пытаясь успокоить этим… себя. Она со вздохом отстранилась, и он заметил, как её взгляд легко скользнул по полоске открытой кожи, видневшейся из расстёгнутой пижамной рубашки. Гарри с ужасом осознал, что Джинни теперь наверняка считает, что раз война окончена и им больше никто и ничто не угрожает, то они могут снова быть вместе. Не так, как раньше, — робкие полуслучайные поцелуи, целомудренные прикосновения, а из самого интимного — мучительный выбор подарка на Рождество. Теперь они вместе, как Рон и Гермиона, как пара, когда все вокруг знают об этом и по-доброму подшучивают, пытаясь смутить. Как он обещал ей когда-то — если всё закончится. И только всякие девичьи отговорки, что Гарри очень устал, ещё не пришёл в себя и слишком много пережил… не давали ей напрямую спросить, почему он так холоден. Он с горечью понял, что у неё есть это право — не приходить утром, а просыпаться рядом, не смотреть так умоляюще робко, словно прося разрешение, чтобы погладить по руке. Как сейчас. — Я знаю, тебе очень тяжело, — она пристально посмотрела ему в глаза, пытаясь увидеть там что-то, что могло бы подсказать ей, как вести себя, за что ухватиться, что говорить. «Ничего ты не знаешь», — едва не брякнул он, но вовремя прикусил язык и кивнул вместо ответа. Получилось, видимо, крайне жалобно, потому что Джинни снова наклонилась к самому его лицу, погладив по щеке тыльной стороной ладони, успокаивая, почему-то безжалостно похожая на мать в этот момент — свою… или его, такую же рыжеволосую. Приторный, мучительно-сладкий, родной образ, обещавший безопасность, нежность и ласку, всё то, от чего ни одно живое существо, если только не с куском камня в груди вместо бьющегося сердца, не могло отказаться. Как он ненавидел её в этот момент, снова притягивая к себе, закрывая глаза, беспомощно барахтаясь в сомнениях и хаосе мыслей, понимая, что это не любовь, не страсть, не похоть, — а руки тем временем жадно пытались пробраться под её лёгкий свитер, задрать вверх, лаская поясницу, и в голове всё плыло от тепла и упругой мягкости кожи под пальцами. — Всё будет хорошо, слышишь? Мы вместе, с тобой. Я, Рон, Гермиона, все мы, — шептала она. Конечно же, Джинни снова истолковала его реакцию неправильно, но кто мог винить её в этом, когда она так старалась быть ненавязчивой и всепонимающей… И как он ненавидел её в этот момент. Входная дверь негромко скрипнула. — Гарри, миссис Уизли говорит, что не пустит тебя на собрание Ордена Феникса, если ты… Ой, — Гермиона осеклась. — Не позавтракаешь. И ещё, что тебя за смертью посылать, Джинни, — смущённо улыбнулась она, тщетно пытаясь скрыть любопытство и радость. Гарри предпочёл бы быть идиотом и не понять, что так её обрадовало. Джинни отстранилась от него и всё-таки покраснела, когда под весёлым и пристальным взглядом Гермионы поправляла свитер. — Не задерживайся, иначе мама принесёт завтрак тебе в постель, — хихикнула она, выходя. Гермиона пропустила её вперёд и немного задержалась в дверях, чтобы смешливо подмигнуть Гарри. И хорошо скрытое облегчение читалось в этом жесте. Да, наверняка у неё сейчас гора спала с плеч. Война закончилась. Теперь всё должно быть хорошо — у всех и каждого. Вот какая идиллия получается — Рон и Гермиона, Билл и Флёр, Джордж и Анджелина, Перси и Пенелопа, и только он, Гарри, до этого самого момента сопротивлялся, не понимая, какие страдания причиняет Джинни. Он встал с кровати, оделся, борясь с небольшим головокружением, и спустился в ванную комнату. Дольше всего Гарри смотрелся в зеркало. Слишком давно не делал этого, изучал собственное лицо, глаза за стёклами очков — словно впервые. Потом с наслаждением умывался ледяной водой, чувствуя, как она забирает жар, освежает, мгновенно упорядочивает мысли и эмоции, заставляя сосредоточиться на одном ощущении — как холод сковывает кожу. Головокружение только усилилось, и он опёрся на раковину, чтобы не упасть. Немного отпустило. Гарри снова уставился в зеркало, пытаясь понять, что же с ним не так, почему ему так плохо — да никогда же не было такого, чтобы он, встав с кровати, едва ли не валился с ног от слабости и усталости. Немного придя в себя, он вытерся полотенцем и спустился вниз. На кухне приятно пахло свежим хлебом. Миссис Уизли, снуя от плиты к мойке, хлопотала над ужином. Мало кто из Ордена Феникса после собрания не оставался попробовать её фирменных мясных шариков или пирога с патокой. Джинни и Гермионы не было, и понимание, что они сейчас сидят где-нибудь в укромном месте и обсуждают произошедшее в спальне, оказалось для Гарри даже неприятней, чем он мог предположить. — Здравствуй, дорогой! — всплеснула руками миссис Уизли. — Садись, я сейчас приготовлю тебе что-нибудь. Поджарить тосты? Или яичницу?.. — Да, милый! Я так рад тебя видеть! — поддакнул Рон, заслужив свирепый взгляд матери, и подмигнул Гарри: — Я думаю, он не откажется и от тостов, и от яичницы, ведь герои нуждаются в плотном завтраке. Пришёл черёд Гарри попытаться испепелить его взглядом. — Да, доброе… хм… утро, — улыбнулся он. — Пойду умоюсь. — Разве не ты был в ванной? — удивился Рон. — Когда я пытался помыть руки, там было занято. Обезгномливал сад, — добавил он, предвосхищая вопрос Гарри. — Одного, самого жирного и уродливого, пришлось раскручивать аж четыре раза. На пятый я стукнул его со злости, а он меня цапнул, — Рон покосился на забинтованный палец. — Нет, не я, — задумчиво протянул Гарри, недоумевая, откуда тогда во рту приятный мятный привкус зубной пасты. Только поднявшись на несколько ступенек, он понял, что что-то не так. Гарри вернулся в ванную, настороженно коснулся всё ещё мокрой щетины на своей зубной щётке, затем провёл ладонью по ободку раковины, откуда стирал разводы, и воззрился на себя в зеркало. Оттуда на него смотрел Гарри Поттер, бледный, испуганный, с расширенными зрачками, который просто не мог вдруг забыть, что был здесь пять минут назад. По спине пробежал неприятный холодок. Гарри Поттер, который никому не скажет об этом. Хотя самое время сломя голову нестись к МакГонагалл. Но — нет. Потому что тогда придётся сказать правду. Всю. Это делало столь необходимое чистосердечное признание невозможным. Гарри усмехнулся про себя. Нет, он не врёт, просто не говорит всего, а сам остаётся наедине со своими мыслями и ни с кем не может поделиться страхами. К тому же… во всём наверняка виновато его разгулявшееся воображение. Просто нужно быть спокойнее и не впадать в панику из-за мелочей. Например, что там так его беспокоило в последнее время? Рука немела?.. Да, неприятно. Но ведь сегодня-то с ней всё в порядке. «Подозрительно в порядке», — едва не фыркнул Гарри, понимая, что ещё неделя, и он станет параноиком.