В месяце мехир

Нет, он метнулся не к очкам, а к двери. Бесшумно, на цыпочках. И не затем, чтобы выскочить оттуда в приступе паники. Сперва Гарри аккуратно проверил, по-прежнему ли надёжно задвинута защёлка, а после прислушался к дому — но всё было тихо, насколько вообще бывает в Норе. Никаких взволнованных голосов и топота, означающего, что кто-то поднимается вверх по лестнице, к нему… Выходит, никто не заметил. Выходит, всё хорошо. Всё хорошо?.. Да, куда уж лучше. Стараясь не оскользнуться на собственной крови, Гарри таки надел очки и огляделся, сразу почувствовав себя застигнутым врасплох на месте убийства. Только вот непонятно, на чьём именно месте — убийцы или жертвы. Жив он или нет? Не такой уж и простой вопрос. На медового цвета плитке невиданными растениями расплылись узоры из крови — линии-листья от, видимо, отчаянно дёргавшихся ног — огромные размазанные полосы, следы-бутоны скребущих по полу рук... ржаво-рыжие, уже засохшие отпечатки пальцев на раковине — пытался уцепиться, вывалившись из ванны... Со спокойствием настоящего стоика Гарри подмечал мелочи, пытаясь по ним восстановить цепь событий. Он не знал ничего — ни долго ли провалялся так, ни что чувствовал, ни что пытался сделать... Знал только одно — это всё нужно убрать. И быстро. Как можно быстрее. А ещё — он не скажет о случившемся никому. И сам, по возможности, попытается не думать об этом. Если уж на то пошло, он всегда может… «Поттер, ты же не собираешься покончить с собой?» Да. Главное успеть уловить момент, когда всё станет совсем плохо. И тогда он не будет сомневаться ни на секунду, просто пойдёт и сделает это. Подумаешь… сколько раз он рисковал собой, понимая, что может не выжить. Конечно, тогда в сердце каждый раз жила надежда на спасение, теперь же нужно будет действовать быстро и чётко, с полным пониманием, что лучше уж он убьёт себя, чем даст Вольдеморту возродиться. Кажется, такое часто бывало в истории — побеждённые сжигали город в осаде, целиком, со всей провизией, домами, женщинами и детьми, только чтобы он не достался победителю. Но об этом Гарри будет думать потом. А сейчас нужно взять вот эту тряпку под раковиной и… Кровь на полу уже успела обветриться, а вода в ванной остыла. Мерлин, она же почти артериально-кровавого цвета... Сколько нужно крови, чтобы так... Кровь была везде, и сам Гарри был в крови — лицо, руки, тело. Почти везде она уже засохла и теперь неприятно стягивала кожу или сшелушивалась маленькими тёмными корочками. Несколько небрежных крапин, словно оставленных кистью гениального художника, завершившего своё лучшее творение, обнаружилось и на зеркале, и на стенах… Голова отказывалась думать, как они попали сюда. Будто из него вытекло не меньше пары-тройки литров, но сейчас Гарри не чувствовал ни слабости, ни даже головокружения. Только звон стоял в ушах, и где-то на самом краешке сознания пульсировала отчаянная решимость — он остервенело возил тряпкой по полу и смывал, смывал… заметающий следы вор не был бы и вполовину так внимателен. Что ж, стоит сказать спасибо Дурслям, Снейпу и Филчу — оттирать пятна, начищать котлы и надраивать серебро без помощи магии Гарри выучился идеально. В шкафчике под раковиной нашлась открытая упаковка пятновыводителя «Миссис Чистикс», с этой неутомимой помощницей всех волшебниц-домохозяек дело пошло ещё быстрее. Методично, упёрто Гарри уничтожал следы крови, стараясь не думать, чья она, стараясь отбросить сомнения в правильности своего поступка. «Быстрее, быстрее, быстрее» — билось в каждом ударе пульса. Прибрав ванную, Гарри тщательно вымылся, вычистил из-под ногтей кирпично-красную грязь и придирчиво оглядел себя в зеркало. Всё бы хорошо, только на лице ни кровинки нет, от чрезмерных усилий на бледно-синеватом, цвета обезжиренного молока лбу выступила испарина, а взгляд, какой-то дикий, затравленный, бешеный, выдавал его с головой. Гарри ещё раз умылся, осмотрел комнату на предмет оставшихся пятен крови и, убедившись, что всё в порядке, потянулся к одежде. Хорошо хоть её он оставил там, куда обильное кровоизлияние не смогло дотечь. Рубашка была такой мягкой и тёплой, что Гарри невольно зажмурился. Он и не подозревал, что простое прикосновение к чему-то родному, чему-то его может быть таким согревающим и успокаивающим. А вдруг, когда он станет Вольдемортом, какая-то часть Гарри всё-таки останется в нём? Вольдеморт в круглых очках, к примеру, или со шрамом на лбу, в клетчатой фланелевой рубахе и драных джинсах. Почти как побеждённый боггарт Невилла — Снейп в шляпе строгой бабушки. С грифом. Насколько же тогда всё было легче… насколько крепкой была надежда. К горлу подкатил ком. Невиллу больше некого бояться, вспомнил Гарри. А затем просто сполз на пол и заплакал. Как не плакал с самого детства, горько, отчаянно. Слезами горю не поможешь, эту простую истину Гарри усвоил с младых ногтей. Когда он жил у Дурслей, за такое проявление слабости можно было запросто схлопотать ещё пару подзатыльников и вовсе остаться без обеда. Да и разве смягчилось бы лицо тёти Петуньи при виде плачущего Гарри? Уж нет, скорее её и без того вечно вытянутая шея вытянулась бы ещё больше, губы сжались бы в тонкую полоску, почти как у МакГонагалл, а лицо сморщилось, будто она заметила на своём идеально вычищенном ковре кучку собачьего дерьма. Или это могло разжалобить дядю Вернона? Или заставить Дадли отказаться от идеи загнать ненавистного доходягу Поттера в угол и избить или сунуть головой в унитаз?.. Или, может… может, Вольдеморт пощадил бы маму и папу?.. Или Снейпа?.. Только вот слёзы всё текли и текли, Гарри ничего не мог поделать. Его прежняя сила, неуемная, кипучая энергия и отчаянная жажда жизни, незримое присутствие которой он не всегда ощущал, но всегда мог на неё опереться даже в самые тяжёлые времена, оставили его. Значит, на этот раз всё совсем уж скверно. Гарри невольно хмыкнул — а может, это зародыш Вольдеморта в нём развивается с каждым днём быстрее и быстрее, набирает силу, вытягивая из него, как дементор, самое светлое — радость, надежду, веру. Но безошибочное умение отличать цветочки от ягодок подсказывало: то, что произошло сейчас, — это ещё даже не цветочки, а всего-навсего… первые весенние побеги. Руки дрожали так, что пуговицы на рубашке выскальзывали из-под пальцев. Весь остаток дня Гарри изо всех сил старался не шарахаться от окружающих, не отшатываться при малейшей попытке Гермионы или Джинни подойти ближе или, не дай Мерлин, коснуться, — ему казалось, что от него несёт кровью, как от заядлого курильщика — сигаретами. Этот сладковатый, тошнотворно-неуловимый запах въелся в него, засел внутри… Нет, внутри него уже сидит кое-кто другой. Гарри невольно вздрогнул и украдкой оглядел гостиную. Словно со стороны, он заметил, что, несмотря на свой безмятежный вид (Как, ну как ему хватает сил ещё и улыбаться?), не может ни на чём сконцентрироваться, пропускает мимо ушей адресованные ему вопросы, не реагируя иногда даже на призывно-обеспокоенное «Гарри?», не может вспомнить, что ему сказали минуту назад, что он сам говорил… Да ещё и, как самый настоящий маньяк, он возвращался на место преступления — в злополучную ванную комнату — не менее пяти раз, снова оглядывал зеркало, раковину, блестящую поверхность кранов и вентилей, чтобы ни пятнышка, ни крапинки… И торчал там так долго, что даже Рон с лукавой улыбкой предложил выпить какой-нибудь настойки от расстройства желудка, что уж говорить о Гермионе. Она на него смотрела, Гарри знал. Наблюдала аккуратненько так, исподтишка, и из её взгляда ни на секунду не исчезало подозрение и беспокойство. Когда-нибудь Гермиона обязательно догадается, это же Гермиона. Но хуже всего было с Джинни… Если Гермиона хотя бы беспокоилась молча, ненавязчиво, Уизли не отставала от него ни на шаг, то изображая из себя растревоженную наседку, то заглядывая ему в глаза как побитая собака, ища в них что-то… затерянное где-то в прошлом обещание, что как только всё кончится… Джинни умудрилась даже подкараулить его на лестнице — и тогда они целовались прямо на площадке между этажами, всё из-за того, что Гарри стремительно и слишком сильно наклонился к ней, потому что увидел на лице и плечах россыпи веснушек — маленькие коричневые пятнышки, как… как — вдруг он и её умудрился заляпать кровью? — значит, нужно схватить «Миссис Чистикс», тряпку и оттереть всё, всё оттереть… Гарри целовал Джинни с открытыми глазами, накрепко прижав руки к бокам, и чувствовал себя идиотом, каждый раз морщась, когда тёплая до отвращения ладошка принималась елозить по его плечу. На руке тоже были веснушки… Оттереть, оттереть, целовать — нет, всё-таки оттереть… И следом бьющееся, как попавшая в силок птичка, отчётливое до тошноты понимание: «Я схожу с ума». Несмотря ни на что, в прикосновениях Джинни было что-то такое знакомое, такое родное и давно забытое, что в груди защемило, и, против воли, Гарри прильнул к ней, чтобы ей удобней было обнять его и прижать к себе. Сейчас он снова вспомнил этот поцелуй во всех подробностях. Какими страшными глазами посмотрела на него Джинни, когда смущённо отпрянула, чтобы ещё раз вглядеться в его лицо, ведь ей так хотелось найти там что-то… Обещание. Гарри же мог пообещать ей только одно — что будет и дальше с неизменной прытью бежать её рук. Чудовищность его положения по чьей-то звёздной провидческой милости открывалась постепенно, волнами — вот и теперь, с трудом сфокусировав на Гермионе мутный рассеянный взгляд, невольно полюбовавшись, как быстро, маленькими молниями, мелькают спицы в её руках, как в них отражаются всполохи огня в камине… Гарри с ужасом подумал, что завтра для него может уже и не. Никогда. И ему вдруг так смехотворно захотелось жить… Выбежать на улицу, босиком — в темноту, по траве, полной грудью втянуть в себя закатный воздух… и… и… забыть. Забыть обо всём, хоть на секунду забыть о том, что произошло, хоть на секунду — о неизбывной однозначности будущего. Он боялся ложиться спать. Видит Мерлин, Гарри так бы и сидел в гостиной, хоть до послезавтра, лишь бы только не закрывать глаз… А если опять ему приснится… Надо же, его реальность куда хуже самого мучительного кошмара, а он всё ещё боится снов. * * * «Мне просто катастрофически некуда себя деть, вот и всё» — беззвучно усмехнулся Драко, снова поймав себя на одном и том же — спать не хотелось. Он просто устал. Так эмоционально вымотался за эти несколько дней, потому что… потому что после… похорон?.. «Мама!» отчаянной вспышкой полыхнуло в сознании — но — и только. Ни слёз, ни горечи, ни страха, ни отчаяния. Кажется лишь, внутри болит… но… это неважно. Почти не чувствуется. Он лежал в темноте и думал, думал, думал, всё об одном и том же, и… темнота казалась ему родной. Какая разница — день ли, ночь ли… теперь она всегда с ним, верная спутница, никогда не бросит и никогда не оставит. Да, из всего, что его окружало сейчас, он мог надеяться только на темноту и… и на Гарри. От него Драко хотя бы узнал правду. Но что он мог с ней сделать?.. Что?.. Что за зелье, не считая тройного концентрата огневиски, можно выпить, чтобы заработать себе амнезию на час-другой и поцеловать Поттера?.. Одно дело нести пафосную чушь и философствовать на тему мотивации Вольдеморта, но полезть к Поттеру… Что — ну что, что? — должно было тогда быть у него в голове? Малфой терялся в догадках, потому что придумать хоть одно логическое объяснение его поступку не представлялось возможным. Тем не менее, Драко чувствовал где-то на самом дне сознания, на периферии памяти, если что-то из произошедшего и имело значение, так именно это. И если он поймёт, вспомнит, хотя бы догадается, что всё это значило, то, уцепившись за одну ниточку, сможет размотать и остальной клубок. Драко бы расспросил Гарри, потому что в голове роились вопросы, — что он делал? Как он смотрел на этого разнесчастного Поттера? Как он его касался?.. Но это уж слишком… На самом деле даже представить подобное было противно и стыдно, поэтому Драко силился придумать себе оправдание. Так мерзко понимать, что у него не было какой-то Великой Цели, чтобы — такое. И с Поттером. Выпив при этом зелье какой-то там истины. Хорошенькая истина. Или Гарри и вовсе это выдумал, чтобы насолить ему? Малфой знал — это не так, но от мысли, что Поттер мог и соврать, почему-то полегчало. К тому же Грейнджер вот, по словам Поттера, считает, что Драко зачем-то всех обдурил, а зелье было совсем другого свойства. Зачем ему такое понадобилось? Нет, глухо. Драко нечего было ответить ни на один вопрос даже самому себе. Наверное, нужно просто выкинуть это из головы… В конце-то концов, маячащее перед носом возрождение Вольдеморта куда страшнее, чем чмокнуть Гарри Поттера, попытался успокоить себя Малфой. Он ничего не помнил. Он не мог помочь никому. Сегодня днём метка болела так, что идея режущим оттяпать себе руку по локоть показалась вполне разумной. Хорошо одно — колдомедики, окончательно уверившись, что Драко идёт на поправку, посчитали, что теперь Малфою нужен только отдых, и оставили его в покое. Что бы он сказал хоть одному из них, если во время осмотра кто-то увидел бы его руку?.. После того, как её коснулся Поттер, она за какой-то час распухла так, что рукав рубашки стал тесен, и Малфой без сожалений оторвал его почти полностью, обмотав кровоточащее предплечье куском простыни с кровати Гойла и натянув мантию. Жара стояла такая, что даже в подземельях и гостиной Слизерина он почувствовал себя неуютно, хотя вчера почему-то мёрз. И оставалось только надеяться, что Поттер в тот момент был Поттером, и Пожиратели не услышали зов от его прикосновения к метке. Малфой на миг представил, что сейчас в Азкабане беснуются выжившие Пожиратели, и ему стало не по себе… Придурок этот Поттер. Пусть он уже сделает хоть что-нибудь, чтобы это всё кончилось. Как бы Драко ни хотел, он не мог пойти и сдать Поттера МакГонагалл — а какой соблазнительной была мысль, что нужно только выболтать ей всё как на духу, и то, что Поттер рассказал о случившемся в подземельях, и все свои сомнения и опасения, а потом Орден обо всём позаботится. Или не позаботится — так это не его, Малфоя, головная боль. Но, несмотря на растерянность, вспышки гнева и одолевавшие его приступы апатии, такие, что Драко сам себе казался отвратительным, он понимал, что именно нахлынувшие проблемы не дают ему окончательно замкнуться в себе и вовсе потерять связь с окружающим миром. Пока он думал о том, как вляпался Поттер и что им всем грозит, он не думал о себе. О погибших родителях, о разрушенном доме, о навсегда утерянном зрении. Сейчас Малфой и вовсе перебирал в памяти оставленные ему снадобья и заклинания, безделушки с поддерживающими чарами, которыми он мог бы воспользоваться завтра, когда он тайком ночью проберётся в Запретную Секцию. У него на примете была пара книг, в которых, возможно, говорилось что-то о крестражах. Хотя особых надежд он не питал — Поттер столкнулся с такой страшной и древней магией, что Малфою крупно повезёт, если он найдёт в библиотеке Хогвартса хотя бы какие-нибудь теоретические рукописи, объясняющие, как работают такого рода артефакты или на чём основаны эти механизмы… Потому что Поттеру, выросшему среди маглов, хоть подсунь под нос книгу и раскрой на нужной странице — всё равно не поймёт ничего.