В месяце мехир

Албания, 11 сентября 1990 Квиррелл смотрел на огонь, покручивая в пальцах длинный тонкий прутик, то окуная его в пламя, то вытаскивая, чтобы кончик ветки покрылся копотью и местами обуглился, но так и не вспыхнул. Витомир устроился напротив, вытянув босые ноги поближе к костру. Промокшие сапоги лежали неподалёку. Сквозь медно-золотые всполохи лицо Стаменова выглядело постаревшим и осунувшимся. Он и правда устал. Осталось идти совсем немного, но каждый новый шаг давался тяжелее и тяжелее — сердце сдавила тревога, тягостное ощущение опасности, которое Витомир, зная, что обладает даром предчувствия, не мог игнорировать. Всё вокруг — притихшая ольха, первые опавшие листочки, лукаво желтеющие из мхов монетками лепреконского золота, разлапистые ветки папоротников, трухлявые пни, скрипящие стволы приземистых южных сосен, всё шептало, кричало, умоляло его остановиться и повернуть назад. Просило приглядеться внимательней к этому нескладному молодому мужчине, зябко нахохлившемуся у костра, вслушаться в него, увидеть скрытое глазу и ужаснуться. Убежать, бежать отсюда сломя голову. И Витомир вглядывался. Смотрел — и не видел в Квиррелле абсолютно ничего, что могло бы говорить об опасности. Худощавый, некрасивый, невыразительный, тихий… обычный школьный учитель, каких тысячи, даром что преподаёт в волшебной школе. Слишком нормальный, слишком приземлённый для такого путешествия. У Квирина не было азарта, не было блеска в глазах, тяги к авантюрам, опасностям и приключениям… Это, пожалуй, единственное смущало Стаменова. Витомир даже представить не мог, что вынудило Квиррелла решиться на такое рискованное предприятие. Жажда к познанию? Вряд ли. Желание власти, бессмертия? Совсем не похоже. Несчастная любовь? Амбиции?.. Да откуда?.. Спокойное, отрешенное выражение лица Квирина выдавало в нём волшебника изнеженного, не способного на сильные переживания, чувства и эмоции. Стаменов во многом был прав, только вот одного не учёл — Квиррелл понимал всё. Для Витомира эти нелестные характеристики были лишь отстранёнными рассуждениями постороннего, для Квиррела же они являлись ночным кошмаром, тягостной агонией, вечным напоминанием во плоти… о том, как он никчёмен. Как он вял, бесцветен и бесполезен. Природа не наделила Квирина выдающимся умом, но щедро отсыпала самосознания. Он искал мехир только чтобы не найти его, в очередной раз не добиться успеха. Возможно, даже умереть. Смерть была бы неплохим завершением. Квирин прикрыл глаза и представил, как на его собственных похоронах один из бывших однокурсников произносит трогательную речь, и в речи этой звучит признание, которого он никогда не добьётся живым. Потому что пока Квиррелл жив — окружающие могут смотреть на него, мгновенно видя насквозь, настолько он пуст и бесхитростен, но стоит только ему умереть… и его отчаянное, нелепое путешествие за выдуманным камешком, унизительное для любого волшебника — без капли магии, и неотступное, собачье повиновение проводнику, от которого он всецело зависит, обрастёт страшными подробностями, укутается тёмной шалью тайны… и все будут говорить: «Да, Квирин был великим волшебником, потому что смог отдать жизнь за недостижимую мечту. Он больше всего на свете хотел найти мехир и пожертвовал всем, чтобы осуществить задуманное». Так будут говорить. Поэтому он здесь. Мокрый, соскучившийся по теплу и горячему обеду, греется у костра. Но, видит Мерлин, как же тошно… тошно видеть это так ясно, словно отражение в зеркале. Квирин зябко повёл плечами. Будь он хоть немного сильнее — он бы справился с собой, будь на щепоть слабее — он бы вытянул руку с зажатой в ней веточкой к огню, позволил бы пламени взобраться по ней вверх и заползти к нему в рукав, под одежду, окутать его целиком… Но для настоящего отчаяния в Квиррелле не хватало излома, трещины, которая бы решила всё… Как настоящее ничто, Квирин был целен и всё время где-то посередине. Он захотел умереть прямо здесь и сейчас, снова представил, как костёр пожирает его, как его раздирает на части бешеный оборотень, как голодный левиафан переламывает ему хребет, ядовитые болотные цапни утягивают за собой в трясину, как в горло впивается вампир… Это был Квирин — герой. Квирин — Квиррелл сидел в ночи у огня, вздрагивал от малейшего шороха, сжимал свободной рукой головку чеснока, как амулет повязанную на шею на тонкой верёвке… и изнемогал от тоскливого чувства, что даже из двух вариантов — найти мехир или умереть — он всё равно умудрится каким-то образом слепить третий, где так или иначе проявит свою сущность нерешительного размазни. Именно после этой мысли он впервые услышал Голос. «Знаю, ты боишься», — тихо произнёс тот прямо у Квирина в голове. Мягкий, глубокий, по-отечески нежный. Квиррелл дёрнулся и выронил прутик. «Не нужно». Не закричал он только потому, что ужас железной хваткой сдавил горло. Даже самый захудалый магл знает — чужие голоса в голове не сулят ничего хорошего. Квиррелл принялся перебирать формулы защитных и ограждающих чар, но вовремя спохватился. Никакой магии, иначе заметят. Безвыходная ситуация. Квирин почувствовал вдруг, как сердце забилось в сладостном предвкушении — произошло что-то из ряда вон выходящее, страшное, неведомое… Жизнь наконец-то дала ему шанс — этим ощущением пульсировало всё его естество, чуя развязку. Не так уж и важно, какой она будет, подумал Квиррелл вопреки страху. «Кто ты? Где ты?» — поморщился он. «Я здесь. Рядом. Я всё время рядом», — последовал незамедлительный ответ. Несмотря на жар костра, новое, неведомое Квирину до этого тепло разлилось по телу, заполнив до самых кончиков пальцев. Оно манило к себе, опьяняло, сулило ещё большую близость… сладостную и интимную. У Квиррелла никогда не было женщины, поэтому от избытка чувств и эмоций его дыхание пресеклось, а на глазах выступили слёзы. «Кто ты?» — повторил он. «Я знаю, где находится мехир и как отыскать его, и помогу тебе, если хочешь». Хотел ли он? Да Квирин и думать забыл про мехир. Хотел только, чтобы это невесомое ощущение чужого присутствия длилось и длилось, не прерываясь и на минуту. «Где ты?» — против воли молнией промелькнуло в сознании. Голос снова ответил: «Я здесь, совсем рядом. Но твой проводник… он подозревает тебя и может почувствовать... Отойди немного в сторону, там мы сможем поговорить. Я слишком слаб, чтобы постоянно блокировать…» Голос затих с интонациями умирающего, молящего о стакане воды, чары ослабли, и Квирин немного пришёл в себя. Он сразу сообразил, что в последней фразе было куда больше притворства, чем правды, и его просто хотят увести из безопасного места, но разве мог он остаться?.. Разве мог он не узнать?.. Конечно же. Так и следует поступить, подсказывал разум, но Квиррел нашёл в себе силы подняться на ноги. — Дым в глаза попал, — натужно улыбнулся он Витомиру, смаргивая слёзы. — Не отходи далеко, — предостерёг его тот, словно слышал весь разговор с незнакомцем от начала и до конца. — Пересядь лучше на мою сторону, а то замёрзнешь, — Стаменов, не отводя от Квирина настороженного взгляда, чуть подвинулся. — Всё в порядке, мне не холодно, — ответил тот, уже устроившись под деревом в нескольких метрах от костра. «Хорошо...» тихим выдохом разлилось по венам. «Теперь мы можем поговорить немного». — Кто ты? — одними губами прошептал Квирин, чувствуя, как под его весом пропитывается влагой едва просохшая мантия. Откуда-то сверху прямо за шиворот шлёпнулась упитанная капля, а он и не заметил — уже знакомое тепло окутало его, бережно, словно руки матери, маняще, как ласки любимой женщины. «Я?.. Тот, кого оставили погибать, тот, кто лишился всех сил в борьбе за справедливый порядок, кого презирают, ненавидят и боятся до сих пор. Тот, для кого ты можешь стать спасением, надеждой и прибежищем. Тот, кого ты можешь вобрать в себя, — размеренно повторял голос. — Тот, кто может стать частью тебя, после чего никто уже не посмеет сказать, что Квирин Квиррелл — ничтожество. К чему слова, если ты уже чувствуешь, то, что происходит, — правильно? Если ты уже знаешь, что хочешь этого, и тебя не испугает ни моя сущность, ни моя внешность, ни то, что обо мне говорят? — медоточиво мурлыкал он. — Ты ведь уже принял меня, Квирин. С самого начала, иначе бы не услышал моего зова…» Стаменов наблюдал за Квирреллом издалека — ствол дерева почти полностью закрывал того от Витомира, а чётко очерченный круг света от костра слепил глаза… но сквозь блики и непроглядную темноту леса Стаменов видел, что Квирин откинул голову назад, прислонившись затылком к дереву, обнял себя руками и что-то шепчет, тихо-тихо, одними губами, бормочет как заговор… Витомир почувствовал, как полуосознанный страх, мучивший его в эти дни, постепенно обретает черты и формы, превращаясь в реальный, липкий ужас предчувствия смерти, ощутимый едва ли не физически. «У меня больше нет сил, — прошептал голос. — Без тебя я слаб, Квирин. Я вернусь перед рассветом, когда твой проводник уснёт…» Квиррелл кивнул, одновременно зажмурившись в приступе паники. Голос затих, сладостная истома отступила. Темнота мгновенно навалилась на него всей своей плотной, маслянисто-густой массой, пугающие звуки ночного леса хлынули в уши. Квирин с сожалением посмотрел на весело потрескивающие в костре сучья и, поджав губы, спрятал окоченевшие ладони в рукава влажной мантии, впитавшей ночную росу. Ничего, это последние в его жизни часы, полные тоскливого одиночества и отчаяния. Потом он будет не один. Главное — потерпеть сейчас, осталось немного. * * * Убертино сжал кулаки. Пришло время принимать решение. Война сбила с него спесь и показала, на что он способен, точнее — что он не способен ни на что, но пути назад не было… он уже не мог вернуться домой, снова заняться медициной и изучением детских болезней, как будто всё это происходило не в реальности, а на страницах исторического романа... Взрывы, боль, липкие струйки пота, щекочущие спину, крики, трупы, дорожная пыль, оседающая в носу и горле, от которой на слизистой и языке образуются гнойники и язвы… это теперь навсегда с ним. Для Убертино настала страшная минута. Время принимать решение, от которого зависела не только его судьба, и не только судьба тех солдат, которых он обречёт на смерть… весь ход войны мог определиться одним его поступком. Пользуясь всеобщей суматохой, он ещё раз наклонился к Полю, изучая труп. Ни пулевых ран, ни ссадин, ни порезов, ни следов отравления или синевы на кожных покровах, ни единого отёка или гематомы… Француз лежал на спине, как потерянный ангел, случайно очутившийся на поле битвы, решивший отдохнуть на траве, изучая небо, разглядывая облака… Мертвенно-бледный, он был не менее здоров, чем когда вышел с горсткой добровольцев из Бутринти, Боргезе готов был поклясться в этом кому угодно, хоть самому Папе, хоть дать присягу. Здоровый труп… Убертино подумал о вскрытии, но понял, что не решится… Повинуясь отчаянному порыву, он расстегнул потайной карман формы Поля и вытащил оттуда бережно обёрнутый тряпочкой мехир. Сердце вдруг, пропустив удар, отчаянно забилось. Нет… он не верил французу… он не верил в волшебство… но, воровато оглядевшись по сторонам — не заметил ли кто, медленно опустил руку с зажатым в ней камнем в свой дорожный мешок. Когда они вернулись, Боргезе немедленно попросил разрешения напрямую отрапортовать высшему командованию о положении дел, хотя как простой врач не имел на это прав. Он в красках рассказал о пожаре в деревне, о Демире, ни разу не вспомнив, как защищал его днём раньше, продемонстрировал спаянный в стекло песок, высказал свои опасения, что Демир — шпион греков, готовый передать вражеской армии секрет страшного оружия массового поражения… и ещё до рассвета часть расквартированных в Бутринти сил отступила к побережью, а Убертино в составе одной дивизии смертников бросился по следам мага… с заданием первой важности: найти это оружие, по возможности выкрасть, в крайнем случае уничтожить, или же умереть. Хотя Боргезе, как и его сотоварищи, безумно боялся смерти, греков и их нового оружия, и этот страх подстёгивал его и гнал вперёд, заставляя забыть о себе… сильнее он боялся, что ему так и не удастся всадить пулю прямо в сердце таинственному Демиру. Будь он хоть трижды колдун. Мехир приятно оттягивал полупустую сумку с медикаментами.