В месяце мехир

И снова солнце. Драко чувствовал его тепло на лице. Он проснулся с первыми звуками утра — защебетали птицы, проскрипели ступени внизу, едва слышно хлопнула дверь этажом ниже. Дом оживал крайне неохотно, хотя солнце поднялось уже высоко — точно Малфой, конечно же, не мог сказать, но определил это по тому, как нагрелась щека и шея. От почти бессонной ночи, проведённой то сидя в изножье кровати Поттера, то на тощем коврике перед ней же... у Драко кружилась голова. Он осторожно залез в ящик прикроватной тумбочки и с помощью Добби нашёл там Волеукрепляющее, которое тут же выпил сам. Не полегчало. Укреплять, видимо, было нечего. Домовик, вкладывая пузырёк с зельем Малфою в руку, дольше обычного задержал свою морщинистую лапку на его ладони, но промолчал, и вряд ли это было связано с угрозой Драко вырвать ему язык. За годы жизни в Малфой-мэноре Добби наверняка и не такого наслушался... Малфоя вообще... забавила... ситуация с некогда свободным домовиком, который снова негласно признал его своим хозяином и не отходил ни на шаг. Любовь... привязанность... то же беспробудное рабство, и вряд ли добровольное, просто инстинктивное. К чему он это всё? Зачем?.. Как же тяжело — мысли словно в сумраке, скованные и медленные, путаются и обрываются — тонкая паутинка под порывами ветра... Будь он один — каким бы удовольствием было бы в отчаянии метаться по комнате из угла в угол, натыкаясь на мебель, накричаться всласть, разбить что-нибудь... Скорее бы вернуться обратно в Хогвартс, там — отыскать самый тёмный клочок гостиной, забиться туда, чувствуя, как едва ощутимо и привычно давит на уши толща воды сверху. Из горки подарков, равномерно распространившихся по комнате, Добби вытащил упаковку шоколадных лягушек, и Драко бездумно сжевал шесть штук, одну за одной, не чувствуя вкуса, не понимая запаха, пластилиновая тошнотная масса вязким месивом липла к дёснам... от сладкого захотелось пить, но стоило только подумать о воде... как события последней ночи всплыли в памяти настолько ярко и отчётливо, что впору взвыть. Почему он? Почему это всё сейчас с ним? Чем он заслужил то, через что ему уготовано пройти? Что за карающая длань такая, что за пёрышко на весах безжалостного правосудия, легче которого должна стать его душа, чтобы... чтобы — что, Мерлин, чтобы — что? Где выбор? Где выход? Кажется, это истерика, вполне спокойно отметил про себя Драко. Веки жгло — наверное, так пекут навернувшиеся на глаза слёзы. Но дело не только в этом. Его не должно волновать, насколько тёплой была грудная клетка Поттера, насколько упруго она вжималась в его собственную при каждом вдохе, насколько парализующим был страх смерти, будто бы стоящей за спиной... готовой в любой момент положить костлявую свою, покрытую струпьями и лохмотьями связок и мышц ладонь ему на плечо и произнести безгубым ртом сокровенное: «Я за тобой, пора...» При этом Драко хотелось расхохотаться от своих мыслей... персонификация смерти, каким бы романтичным и трогательным это ни казалось, — безумный, чудовищный фарс, адовое малодушие в сложившейся ситуации. Потому что реальные проблемы, если отбросить эмоции, были куда серьёзней. В чём причина, что Поттер до сих пор жив? Как он мог быть до сих пор жив? Драко даже на расстоянии ощущал, как в Гарри разрастается тёмная, страшная сила, с каждым пульсирующим всплеском приближая того к краю. Впрочем, Малфой осторожно прислушался к его дыханию: это был тот самый Мальчик-Который-Выжил, его не взяло самое мощное непростительное заклятье... Но ещё было зелье, из-за которого Драко на время потерял память. И тот факт, что мехир не должен был сработать вообще. В рукописях, которые удалось достать Грейнджер, читалась одна голая теория, топорная философия, древняя алхимия, когда-то якобы владевшая всеми секретами магии и материи, выработавшая единую концепцию всего, связав и фундаментальные законы трансфигурации, и траектории движения планет, и человеческие чувства, и песчинки на морском берегу... и скорее первокурсник заново изобретёт способ создать философский камень, чем они с Грейнджер докопаются до истины. От Поттера в этом случае помощи ждать не приходилось. Голова от такого могла расколоться, запросто. На губах невольно дрогнула слабая улыбка — Гарри почувствовал, как непроизвольно и предвечно это движение, и где-то в глубине сознания промелькнуло, что так должно быть всегда... что утро, не начавшееся с радостного осознания нового дня, не сможет принести счастья. Гарри открыл глаза. Он был настолько опустошён, выеден изнутри, что, казалось, в любой момент мог оторваться от земли или испариться облачком пара. Иногда жизнь загоняет в такие ситуации, что нет ни времени, ни сил, чтобы просто остановиться, оглядеться по сторонам и понять, к чему же ты пришёл. Но это, пожалуй, благо. У Поттера был не тот характер, чтобы знание успокоило его и заставило действовать, скорее наоборот, поэтому — предсказуемо — он вымотался до крайней точки, последней черты, перешагнув которую, уже нельзя вернуться... прежним, не сгнив в труху и не истлев пеплом. Малфой сидел на полу, облокотившись спиной о ножку кровати, и солнце, довольно запустившее лучи, будто пальцы, в его волосы, играло отсветами на покрывале, полу, стенах. Шелестела листва. Чувствовалось, что день будет очень жарким, воздух — сухой и жёсткий, что неудивительно — за месяц не пролилось ни одного дождя. Когда не хочешь думать о том, что же происходит, начинаешь думать о погоде. — Значит, ещё один день у меня есть, — прочистив горло, хрипло произнёс Гарри, возвращаясь в реальность. Он откинул одеяло в сторону и, осторожно спустив ноги на пол, подошёл к окну. Оно так и осталось открытым. — Мне кажется, те, кто придумал, что жизнь начинаешь ценить, когда приходит осознание, что она не вечна и в эту самую минуту висит на волоске, никогда с этим не сталкивались. Постоянная опасность — как отрава. Делает горьким всё, даже самые последние секунды, — спохватившись, Гарри замолк: — Извини, что-то я... Драко мысленно обругал себя за трусость. Ему было, что ответить, но он не мог... не мог сказать Поттеру, что это то же, что и смотреть вниз с обрыва — видишь перед собой миниатюрный ручеёк на дне, огромные валуны размером с сикль, деревья, скорее похожие на лапку укропа в супе... И желание только одно — отпрянуть назад. Но если кто-то сзади мешает, не давая отступить от края ни на дюйм, всё твоё существо, вытянувшись колкой, звенящей струной, звучит об одном — скорее, скорее метнуться вниз, чтобы всё кончилось. — Так глупо всё. Если бы мне кто-нибудь сказал на шестом курсе, что не пройдёт и года, а Драко Малфой будет сидеть в Норе на полу у моей кровати, я бы поднял его на смех. В голосе была тоска и горечь по тому, как безвозвратно изменился мир и они сами. Подняв покрасневшие от бессонной ночи, невидящие глаза в потолок, Малфой прошептал меланхолично, горько, с досадой, одними губами: — А я бы убил, — и криво усмехнулся: — Это и есть та самая отрава. Поэтому я тебя умоляю, Поттер, давай ты не будешь раз за разом тыкать меня носом в то, о чём мне не хочется думать. Что я просто не готов обсуждать... «И вряд ли когда-нибудь буду». Поттер наверняка мало что помнил из этой ночи. А тому, что помнил, не придал значения, да и зачем ему? Это же не он остался наедине с чернотой. Конец своей фразы Малфой смолчал, он и без того сейчас слишком похож на потерянного ребёнка, уязвимого настолько, что даже малейший намёк на то, что Гарри видит эту уязвимость, может нанести смертельную рану. Этого Поттер никогда не поймёт. Как можно более небрежно, пытаясь замять неловкость, Гарри хмыкнул: — Может, тебе поспать? — Мало удовольствия. Не одному тебе, Поттер, снятся кошмары в последнее время, — ответил Драко, как назло едва сдержавшись, чтобы не зевнуть. Поттер определённо заметил. Как и заметил, что лицо Малфоя осунулось, а под глазами залегли тени... — И всё-таки, — неожиданно настойчиво и тепло прозвучал голос Поттера где-то совсем рядом. Малфой чудом не дёрнулся и поэтому, послушно подтянувшись на локтях, пересел на кровать. — Я бы сейчас озеро выпил, — пожаловался Поттер, снова нарушая молчание. Во рту стоял вкус пересоленной сушёной рыбы. — Нельзя, — сухо отозвался Драко, пытаясь как можно незаметней поближе подтянуть к себе подушку. — Вода — отличный проводник и отличный растворитель. Вступая в контакт с телом, в каких-то случаях она, видимо, запускает процесс слияния тебя и Вольдеморта. «...который бы должен длиться максимум несколько часов при такой кровопотере». Но они снова промолчали о том, о чём подумал каждый, — по какой-то совершенно нереальной причине Поттер не только жив, но и способен ходить, говорить, думать... — Ты понимаешь, что если этой ночью всё повторится, то к утру о том, что я одержим Волдемортом, будет знать вся Нора и весь Орден? — Да. Но я, Поттер, не вижу в этом ничего плохого. — Отлично, — фыркнул тот. — Зато я вижу. — Поттер, это не шутки. Это не пройдёт само, не рассосётся чудом, как ты не можешь понять? Да из тебя кровь хлестала как из ушей эльфа в фонтане Волшебного братства. И если ты думаешь, что кругом такие же безмозглые дураки, то ошибаешься. Грейнджер, кстати, вчера задавала мне крайне наводящие вопросы... — На которые ты, разумеется, со всей благожелательностью отвечал. Я тебе не для того рассказываю, чтобы ты при первой же возможности сдал меня Ордену, слышишь? Гарри с досады задёрнул штору, отчего металлические кольца неприятно царапнули по деревянному карнизу. — От того, что ты скрываешь всё от других, лучше не станет, — резонно заметил Драко. Возможно, ещё вчера он бы поддержал Поттера, но только не после этой ночи... они не справятся без помощи, вот и всё. Хотя, скорее всего, он просто трус и слишком перепугался. Слишком близко подошёл к пониманию, что произойти могло что угодно. — Подумать только, как ты теперь печёшься о нашей стороне... что, с Даблдором были какие-то личные счёты?.. Постой, — Гарри закрыл лицо руками и яростно потёр виски пальцами. — Я совсем не то... — Забыли, — тоном, утверждающим обратное, недовольно протянул Драко и вдруг смолк. — Что? — Тише, кто-то крадётся. Гарри тяжело вздохнул. Красться к нему в спальню, надеясь услышать что-то полезное в обрывках фраз и разговоров, могла только одна волшебница. Джинни. — Пора завтракать, а то вам ничего не достанется, — заявила она с порога. Впрочем, стоит отдать ей должное, несмотря на неугасимые нежные чувства к Поттеру, ей хватило такта постучаться и подождать несколько секунд перед тем как войти. Хотя Уизли и этикет — тема сама по себе туманная, а Драко вовсе не горел желанием снова пробовать стряпню необъятной миссис Пока-не-съешь-из-за-стола-не-выйдешь. Ладно, блинчики были хоть и жирноватыми слегка, но вкусными. И булочки с изюмом и корицей. И медовые коржики. И печеные бобы в сладком соусе. И хрустящие тосты из пшеничного хлеба. И вишнёвый мармелад, нарезанный ромбами и посыпанный сахарной пудрой. И молоко тоже... молоко особенно — оно было каким-то настоящим. У него был запах, вкус и нежная текстура, похожая на взбитые сливки. Которые в свою очередь заставили его вспомнить о фирменных пирожных миссис Малфой. По совместительству разлагающегося трупа. По совместительству его матери. Драко настолько потерялся в себе от внезапного чувства острой тоски, что едва не пропустил мимо ушей вопрос Поттера. Тот самый вопрос, к которому Гарри, должно быть, готовился очень долго. Которого Драко боялся сильнее десятка мехиров. — Ты не останешься? Малфой до последнего не верил, что Поттер спросит его об этом, — точнее, попросит, потому что иначе как отчаянной мольбой, только ради приличий прикрывшейся фиговым листочком вежливости, это нельзя было назвать. Хотя бы поэтому Драко должен был пересилить себя и остаться. Это казалось логичным. Хотя бы на день. Просто чтобы проследить за Поттером... Сбегая сейчас, Драко по сути не оставляет ему ни малейшего шанса избежать разоблачения. Впрочем, он и так практически сделал выбор за Поттера, пообещав Грейнджер, что разрешит ей в любое время пользоваться библиотекой мэнора, как только в имение будет официально открыт доступ не только единственному оставшемуся в живых владельцу, но и его гостям. А Грейнджер, раз уж начала что-то подозревать, обязательно догадается, так или иначе... От одной мысли, что придётся остаться здесь ещё на время, у Малфоя слабели колени. * * * Никакой Норы больше, никогда, клятвенно пообещал себе Драко. Привычный запах больших пространств, теплого камня и Хогвартса выдернул его из водоворота неясных, смутных тревог... но только для того, чтобы затянуть в новый — водоворот памяти и ощущений. Драко забрался в кровать и натянул одеяло до самых ушей, представив себя в тёплом коконе, куда к нему не в состоянии проникнуть ничто, даже чувства. Это не помогло, от собственной кожи шло удушающее тепло. Пришлось раскрыться. Потом, чтобы как-то избавиться от дрейфующих по телу, неприятно покалывающих нервных импульсов, Малфой резко перевернулся на живот и едва сдержался, чтобы не охнуть — от трения о простынь возбуждение поднялось в нём щемящей волной, так что, когда он, уже распластавшись на спине, позволил себе коснуться своего тела... то застонал уже в голос, хотя всё же тихо и робко, и не сколько от удовольствия, а от силы ощущений. Привычное ему, беспрекословно подчинявшееся раньше тело... которое он знал, или ему раньше казалось, что знал, — что делать, чтобы долго барахтаться в потоке удовольствия, как ласкать, чтобы наоборот, ускорить приближение оргазма... сейчас отвечало нехотя и одновременно с этим слишком отчаянно. Малфой представил себя: лежит на сбитых простынях, с расширенными зрачками, грудная клетка вздымается и опадает, как у загнанного зверя, волосы встрёпаны, на лбу и шее пряди взмокли от пота и прилипли к коже, рука движется ритмично, выверенно и чётко, бедра приподнимаются в такт, тоже целенаправленно, чтобы быстрее покончить с этим... чтобы после, ещё не успев толком прийти в себя, воровато и брезгливо вытереть живот уголком пододеяльника. И — нет, для Драко подобная картинка отнюдь не была красивой, он совсем не жалел, что не видит, потому что он все ещё чувствовал себя Малфоем, вытворившим... несусветную низость и глупость. Дело не в том, что по его понятиям самоудовлетворение — что-то постыдное... постыдным было делать это так — выгибаться, подставляясь под прикосновения несуществующих пальцев, хотеть, изнемогать от жажды ласк и тут же дуреть от них, воображаемых, кусая губы. Даже не зная, кто это, даже абсолютно не важно, кто это, просто чтобы обняли, чтобы любили. Пусть бы он вызвал в памяти образ хорошенькой младшекурсницы, или развратной ведьмочки с обложки, или таинственной незнакомки... и представлял, как занимается с ней любовью, нежно, чутко, или наоборот по-звериному грубо, с полным осознанием своей власти... Или просто — просто дрочил, ничего особо не фантазируя, без прикрас — банально снимая накопленное возбуждение или стресс... что угодно, но только не так — мучительно, с горечью, остающейся на губах, с подступившим к горлу комком, исступлённо, бесстыдно и одновременно каменея от унижения, выставив напоказ всю самую отчаянную слабость... Впервые за долгое время Драко вдруг испугался темноты. Зажмурился крепко-крепко, а потом вытаращился куда-то в потолок, слепо надеясь, что вот-вот впереди замаячит пятно слабого света, а потом мир вернётся к нему, снова заиграет солнечными бликами и цветами... он всё ждал этого, ждал, ждал... пока наконец, абсолютно измученный, не уснул, инстинктивно свернувшись в клубок и подтянув ноги к груди. Если так теперь будет всегда, он рискует в один прекрасный день просто сойти с ума и не заметить.