Вечность и легкомыслие

«…Потом птицы сказали ласточке: улетай далеко-далеко, на восток, за поля, горы и леса, за озёра и реки, лети, пока не найдешь чудесное место, которое покажется тебе раем. Это и будет твой дом». Джину читает медленно, по-будничному уверенно, словно делал это уже тысячу раз. В своей мятой домашней рубашке он походит на заботливого отца, укладывающего озорных детей по кроватям. Я ясно вижу этот образ: две малышки и чудесный сын, вдоволь накуролесив, сидят и слушают его размеренный голос, шепотом спрашивая друг у друга: «ласточка ведь долетит до дома? Долетит?». Но только шепотом — иначе можно пропустить всю историю. В голове Джину совершенно другой мир, и я прекрасно осознаю, что, сидя здесь, со мной, за маской заботливого лидера, он гасит свои отцовские инстинкты, которые уже несколько лет не могут найти выхода. Он использует меня, чтобы утолить свой голод, при этом принимая облик матери Терезы. Удобный случай. Лицемерие. Эта мысль сбивает с толку, вьётся в голове и никак не хочет исчезнуть. Я не хочу, чтобы меня использовали, тем более сейчас. Из-под одеяла не видно ни зги, только кромешная темнота и сухой спертый воздух собственного дыхания. Я больше не выдержу ни секунды этой пытки: мне жадно хочется одиночества, чтобы на сто миль вокруг никого не было. Хотя бы только в это утро. — Джину, прости, мне нехорошо, — сказать это оказывается проще, чем ожидалось. Его голос обрывается на мягкой разочарованной ноте. — Хочу спать. Я чувствую, как он огорченно смотрит перед собой и улыбается: ласковая смесь печали и понимания. — Психологи говорят, такие вещи хорошо расслабляют, — говорит Джину. Мне все равно. Не просто все равно: мне плевать. Я зажмуриваю глаза. Уходи. Уходи. Пожалуйста. Не дождавшись ответа, он оканчивает разговор: — Что ж, встретимся позже. Отдыхай. Кажется, у тебя была бессонная ночь. Когда дверь закрывается за его спиной, я облегченно выдыхаю. Эта ночь была столкновением чувств и разума, самой чудовищной битвой, которую мне довелось пережить. Итог таков: я зарываю своё сердце в могильной яме и заставляю его замолчать. Никто из них не должен знать об этом. Такие вещи никогда не проходят бесследно для группы: трещина делает стекло немыслимо хрупким. К тому же, если Бин узнает, я потеряю его навсегда. Его смех, песни под мою гитару, ночные дружеские разговоры, борьба за право на следующий заход «Street fall». Каждую секунду нашего общения, каждое дружеское похлопывание по плечу, каждый взгляд, каждую улыбку я буду видеть в нем стыдливую неловкость: «А вдруг он ещё не остыл? Нужно быть осторожным». Пройдут дни, недели и месяцы, и однажды я стану лишним, тем самым «нежеланным» человеком в его жизни. Я не хочу терять нашу дружбу. Не хочу терять его. Время замерло в комнате; тишина, густая и ленивая, бьётся твердым пульсом в моих висках. Всё нормализуется, нужно только притвориться, будто я в порядке. Это просто усталость: мы с Бином целую неделю пахали за троих, и у меня поехала крыша от переутомления. И ещё гормоны заиграли, пусть и слишком поздно. Такое бывает. Я убеждаю себя в этом минуту за минутой, час за часом, пока не начинаю по-настоящему сходить с ума. Сегодня последний день моего больничного, а это значит, мы скоро увидимся. Он будет весел, бодр и, как всегда, оптимистичен. «Доброе утро, — просто приветствие, дружеская формальность. — Ну как, пришел в себя? Наделал ты здесь шуму…» И улыбнётся, прищурив притягательные сонные глаза. Его улыбка — россыпь соблазна, которую я хочу собирать по крупинкам, по мельчайшим бусинкам, пока не заполню себя, как шкатулку, до самых краёв. Банальные слова, любовные штампы, не имеющие до этого никакого значения, теперь обрели смысл, распустились, от первого прикосновения роскошным розовым бутоном. Я не выдержу этого. Пусть завтра никогда не наступит. Менджун возвращается в комнату первым. -А-а-ах… — тянет он и падает в постель со скоростью подбитого истребителя: молча, без единого слова — падает и сразу засыпает. Минхёк появляется в комнате где-то полчаса спустя. — У ЭмДжея кастинг сегодня, — объясняет он, босыми ногами пробираясь к кровати. — Хочет получить роль в рекламе банановых чипсов. — Банановых чипсов? — у меня даже рот сводит от отвращения. — Какая гадость. — Согласен, — мой сосед забирается на постель и добродушно смотрит на спящего друга. — А он их обожает. Хочет обогнать ту милашку из рекламы кошачьего корма, а она в своих кругах очень популярна. — А… — киваю я и сразу понимаю, о ком идёт речь. Девушка с короткой стрижкой и пухлыми розовыми щечками из рекламы «Cat'sCode» запала в душу всем, как только появилась на экранах. — Не знаю, получится ли у него. Подушка нашего соседа взрывается от стона, и мы, обескураженные этим событием, какое-то время сидим в полном молчании. — Не спишь? — спрашивает Минхёк. Мёнджун поворачивает голову и смотрит на нас, как на предателей. — Я думал, вы мне друзья-а, — тянет он. — А вы…! И отворачивается к стене. — Перебежчики несчастные! — Конечно же, ты победишь, — нерешительно произносит Минхёк, — мы в тебя всей душой верим. — А сердцем? — с надеждой спрашивает Мёнджун. — А сердцем — вопрос уже другой, — времени хватает только на то, чтобы улыбнуться; уже в следующую секунду я оказываюсь сверженным вражеской подушкой. — Ты такого же мнения? — спрашивает противник у единственного оставшегося война и уже тянется за снарядом, чтобы подготовить второй залп. — Нет, нет, — Минхёк сдается без боя и для пущей убедительности поднимает безоружные руки. — Я душой и сердцем верю в твою победу. Меня пробирает смех, пока я пытаюсь подняться с пола, и в эту секунду, в этот короткий момент, я безоговорочно и бесконечно счастлив.