Вечность и легкомыслие

Здесь тихо, как в могильной яме: ночной коридор впитывает все звуки, кроме глухого шороха моих собственных шагов. Касаясь пальцами шаткой стены, я направляюсь в сторону лестницы. Есть две вещи, которые необходимо оговорить: 1) Курение для айдолов строго запрещено. 2) Один из нас точно курит. После дождя на улице пасмурно, но безветренно; свежий сырой воздух забирается в легкие, проникает в кровь и медленно успокаивает нервы. Я вытаскиваю из кармана мятую сигарету и опасливо вставляю в зубы. Нет, курение — не мой грех, я позаимствовал его из неумелого тайника в холле, о котором узнал пару месяцев назад. В тот вечер, измотанный после очередного фан-видео, я завалился на наш этаж и забросил ключи за тумбу: пришлось десять минут шариться в пыли и паутине, ругаясь на самого себя, — менеджер Ли не любит, когда мы их теряем. Там я и обнаружил «это» — просто коснулся пальцами гладкой упаковки и уже всё понял, хотя и не курил ни разу в жизни. Образ нашелся интуитивно, и интуитивно породил тревогу. Кому она принадлежит, знать не хотелось, и пробовать тоже. Но сегодня мне хочется и того, и другого. Я поднимаю глаза в небо и некоторое время просто наблюдаю за серой пеленой, заполонившей все пространство до самого горизонта. Ленивые мысли бродят в моей голове, как куча аквариумных рыбок, пока одна из них не ловится на крючок — почувствовав это, я подсекаю леску. Зажигалки нет: мне и в голову не пришло позаботиться о ней. Безотчетные эмоции заполнили сознание до краёв, так что для насущных вопросов совсем не осталось места. Проклятье! Теперь эта ситуация превращается в неудавшееся подростковое дурачество, что раздражает меня ещё больше: стать действительно взрослым никак не получается. Я до сих пор сплю, обнимая одеяло, пью какао с пенкой, скрываю от ребят свои шалости и теряю контроль над чувствами. Весь мой характер состоит из клубка эмоций и детских забав — если не одно, то непременно другое. Мне хочется быть уравновешенным и мягким Джину или зрелым Мёнджуном, который, даже притворяясь дурашливым парнем, всё ещё умудряется выглядеть «по-взрослому». Им обоим чертовски повезло. Это что, проклятие макнэ? Я бросаю сигарету на землю и врезаюсь в нее подошвой: мну с таким бешенством, будто она одна является причиной всех моих неудач. Всё, никаких больше эгьё, никакого какао с пенкой, я взрослый человек. Никакого одеяла. Никакого Мунбина, я не то, что любить — видеть его больше не могу! Он до остервенения вымучил мою душу. Пора прекратить это детское помешательство. Сейчас я спущусь в комнату, лягу в постель и выброшу его из головы: это все равно, что вырвать грязный лист из тетради. Легко. Одним движением. — Санха? Это ты? Мысли рассыпаются, как карточки из «эрудита», и я оборачиваюсь на голос. Серая толстовка с накинутым на голову капюшоном, спортивные штаны и неизменная улыбка на губах. Прошло два дня с нашей последней встречи. Ну что ж, здравствуй, Мунбин. Он идёт неспешно, так, будто под ногами осенний лёд: опрометчивый шаг — и в воду. Плечи раскинуты, ладони спрятаны в карманах, грудь равномерно поднимается и опускается от свободного дыхания — моё нутро чувствует каждое его движение. — Давненько не виделись, — говорит он и выуживает из себя нескладную улыбку. Неужели догадался? Задуматься об этом — все равно, что нырнуть в кипяток, поэтому я отвечаю сразу: — Ага, — и поспешно добавляю: — Куда ты только подевался! — Шутишь, — опираясь всем телом об ограждение, Бин внимательно смотрит на меня. — Вышел вот подышать воздухом. Хотел навестить, но, в последнее время ты забился в угол. Мёнджун сказал, это настоящая депрессия. — Депрессия? Он преувеличивает! Слишком переживает, ты же его знаешь. Заходи в любое время. Бин опускает глаза к земле, и я неожиданно вспоминаю о сигарете. Внутри колотит пульс: что нужно ответить? Как лучше замять разговор? Скажу, что оставил менеджер, или притворюсь, будто впервые вижу. «Быть не причём» — такие вещи всегда хорошо у меня получались. — Не нашел зажигалку? — в его голосе слышится легкое сожаление, и я поджимаю губы. — Не нашел. Бин вытаскивает из кармана знакомую пачку и присаживается прямо на грязную поверхность крыши. Первые капли дождя срываются с неба, бьют по нашим плечам. Чувствуется приближение непогоды. Он вынимает из своих закромов одну единственную сигарету и предупреждает: — Только половину. Опускаясь следом за ним, я принимаю предложение. Минхёк в последнее время очень хочет, чтобы на крыше появился навес. «Будет, где пить чай и наслаждаться свежим воздухом» — повторяет он. Я помню его возбужденное лицо, когда он делился этой идеей, — вот что называется «светиться от счастья». Ещё я помню, как светился от счастья Мёнджун, рассказывая нам в тысячный раз свой любимый анекдот про змею и вазу. Ночь теснила нас ближе друг к другу, и костёр, рождающий тусклые янтарные блики, приятно трещал ветками. Тогда мы были счастливы все вместе. В лето две тысячи шестнадцатого года. Держать сигарету в зубах, не чувствуя себя испорченным ребёнком, оказывается невозможным, особенно под пристальным взглядом хёна. — Не увлекайся, — оговаривается он и открывает зажигалку. Внезапно, неуклюжая темнота рассеивается, и в бликах огненного язычка я вижу его лицо: утомленное, но серьезное; лицо человека, которого я знаю уже много лет. Все в нем осталось прежним: аккуратно посаженные уши, черные внимательные глаза и даже забавная привычка, впадая в задумчивость, выдвигать вперед верхнюю губу. Я впервые узнал о ней осенью пятнадцатого года, когда группы ещё не существовало: до сих пор из головы не выходит эта худая подростковая фигурка, сидящая у больничной палаты. Сунув руки между колен, он смотрел в пустоту и раскачивался взад-вперед, пытаясь утвердить в себе какую-то мысль. Губа, как у обиженного ребенка, чуть выпирала — если бы не страшная ситуация, это могло бы даже выглядеть забавно. Бин приходит в себя и стряхивает оцепенение — наши глаза встречаются. Мне не хочется терять это чувство, и, опускаясь с сигаретой к огню, я удерживаю его пристальный взгляд. — Потяни дым в себя, но не перестарайся, — наставляет он. Я опускаю глаза и покорно следую этому совету. Когда сигарета начинает тлеть, наставник закрывает крышку и ночь снова бросается в глаза. После яркого свет требуется некоторое время, чтобы привыкнуть к обстановке. — Только не глотай. Послушно кивая, я медленно выдыхаю дым. Он струится из моего рта эфемерной змеёй и лениво поднимается к небу. Бин должен был достать сигарету и для себя, но он просто сидит и наблюдает за ситуацией. В общей тишине проходит наше время. — Довольно с тебя, — наконец, произносит он. «Половина», о которой мы условились, подошла к концу удивительно быстро. Мой партнёр по преступлению берет сигарету и впивается в неё губами, как профессионал, всерьез взявшийся за своё дело. — Привкус апельсина, — произносит он не то с удивлением, не то с насмешкой, — ты что, пил сок Джину? Если он узнает, возьмёт всю нашу семью под жесткий террор. Я выпил стакан сока перед выходом, и Бин почувствовал его вкус. Через меня. Через мой рот и мои губы. — Да, — пытаясь отойти от этой мысли, я вдруг восклицаю с неожиданным взрывом смеха: — непрямой поцелуй! Непрямой поцелуй, от этого никуда не денешься! Всё уже произошло! Бин с улыбкой морщит нос, будто ему неприятно, и заразительно смеётся. — Нечестно, — ноет он, — я думал, моего первого раза дождется Донмин. Что же теперь делать? Закажем торт и сыграем свадьбу? Это не то, что следовало бы сказать. Ветер растрепал его волосы так сильно, что теперь они стоят веселым задорным петушком. Я протягиваю руку, чтобы уложить их на место, и неловко замираю на полпути. Так близко, что можно угодить в объятия, если бы только хватило смелости. Но вместо того, чтобы насладиться сладкими мыслями, я убираю руку и со скрипом сжимаю зубы. — У Донмина нет на нас никакого времени. Еще год, и группе придётся попрощаться с ним. Во мне горит неудержимое желание причинить ему боль. Всем известно, что Бин давно сомневается в Ыну — он боится, что перед его другом когда-нибудь встанет выбор между группой и собственной карьерой. Нет, не так: он боится того, что выберет Донмин. Улыбка на губах моего собеседника сменяется растерянностью: зажатая в губах сигарета медленно тлеет в темноте. Он смотрит испуганно и ошеломлённо, так, будто увидел монстра в моих глазах. — Если бы я знал, что такое случится, — слова рождаются медленно, выдержанно, — никогда бы не поддержал его после той трагедии… Я не успеваю закончить; это происходит в мгновение ока, как беззвучная вспышка молнии в тяжелом небе, как проворная искра между проводами — секунда и конец. Он бьет тыльной стороной ладони, не глядя, чтобы заставить меня замолчать. Какое-то время я пытаюсь прийти в себя: просто смотрю на выроненный Бином окурок и сдерживаю слёзы. Как мы могли дойти до такого? — Нос бы сломал, — глухо цедит он, — скажи «спасибо», что дебют не за горами. — Так давай! — я кидаюсь на него, как сорвавшийся с цепи пёс, и роняю на спину. — Давай! Почему замолчал? Я готов! Готов! Плевать на дебют! До того, как мы наставим друг другу синяков, появляется Джину. Он хватает меня за плечи и оттаскивает в сторону. — С ума сошли оба?!  Как дети малые! Я всё ещё полон злости и пытаюсь вырваться, а Бин смущенно смотрит в сторону, точно провинившийся подросток. — Да успокойся уже! — рявкает Джину и встряхивает меня с такой силой, что в глазах темнеет. — Вам обоим сейчас не об этом думать нужно! Что произошло? Мунбин не отвечает, хотя я чувствую, что вопрос адресован ему. Вяло выпутавшись из рук лидера, я опускаюсь на корточки, чтобы прийти в себя. — Просто поспорили немного, — оправдывается Бин, — ничего серьезного. Правда, Санха? В темноте их фигуры выглядят нереалистично, будто дело происходит во сне. Кажется, если признаться во всём сейчас, не произойдет ничего серьезного. Неужели я в самом деле могу это сделать? Они стоят и ждут. Нужен сигнал, ответная реакция. Это не сложно: всего лишь один слог, чтобы уладить дело. — Да. Джину выпрямляет спину и громко выдыхает. — Ну вы… мальчишки!  И останавливает Бина, который уже собирается спуститься вниз. — Послушай… тут дело есть. — М? — тот накидывает на голову капюшон и рассеянно оборачивается. — Что такое? Небо угрожающе хмурится. Я поднимаю глаза и пытаюсь понять, почему дождь всё еще не застал нас. — Донмин не вернулся, — говорит Джину, — а на кольцевой авария. Телефон не отвечает, набери-ка менеджера Ли. Он ведь знает водителя, с которым был Ыну. Далеко впереди, на горизонте, вырисовываются грозовые тучи. Ослепительная вспышка молнии прорезает ночную темноту и тут же гаснет без следа. Не отрывая взгляда от этой завораживающей картины, я слышу, как спешные шаги моего друга спускаются по лестнице.