Комната с камином

Помещение незнакомо ему и совершенно пусто, в нем нет даже мебели. Человек, которого он не знает, ставит на пол у двери миски с едой и водой. Он хочет есть и пить, поэтому ползет к мискам, но когда оказывается рядом, человек пинает их, так что еда и вода оказываются на полу, и он ест с пола. Сильно болит голова, ему холодно, но больше всего мучает неясное беспокойство, словно он что-то забыл или потерял. Но что забыл? Он пытается вспомнить, и не может. Вообще ничего и никого не может вспомнить, даже себя. Он плачет всю ночь, пока не засыпает от усталости. Его дни бывают двух видов: плохие и хорошие. В плохие дни ему причиняют боль. В хорошие – нет. Хорошие дни похожи один на другой. Плохие дни – разные. Разные люди, разные способы мучить его. Его проклинают и в чем-то обвиняют. Говорят, он заслужил все, что с ним делают. Он не жалуется. Конечно, он боится боли и своих мучителей, но откуда-то знает, что самое страшное с ним уже случилось. Прошлого он не помнит, а будущее… будущего у него нет, это он знает тоже. Когда его оставляют в покое, он лежит, безучастно глядя перед собой, или спит. Однажды ему снится голос. Голос зовет его по имени, настойчиво и ласково, но проснувшись, он так и не может вспомнить, что за имя ему приснилось. Только знает, что это важно. Самое важное, что с ним произошло после того, как он открыл глаза здесь, в своем ограниченном серыми стенами мире. С тех пор он все больше спит, так что людям приходится будить его, чтобы он ел и пил. Он ждет, что голос приснится снова. После одного из плохих дней он не может подняться даже для того, чтобы напиться воды. Даже когда его пытаются заставить встать силой. Он лежит до тех пор, пока не приходит человек, которого он пугается настолько, что несмотря на слабость, его приходится удерживать двоим. Но человек не делает с ним ничего плохого, только перевязывает и ставит несколько уколов. Ему становится лучше, боль проходит, и начинает клонить в сон. Человек говорит со всеми сурово, а с ним почти ласково, как будто они знакомы. Прощаясь, он треплет его по плечу и называет имя. Это имя поражает его, он смотрит в лицо человека с надеждой, как будто тот ответит ему, что это значит. Чье это имя? Но человек испуганно и беспокойно спрашивает: «Ты что-то помнишь?». Он не помнит. Не помнит… Человек поспешно уходит, его оставляют одного. Засыпая, он повторяет про себя это имя, держится за него как за якорь. Это его он слышал во сне. «Эрик». *** Он в ужасе отшатывается от пламени, закрывает лицо и голову руками, скорчившись и пытаясь стать незаметнее. Кто-то поспешно опускается на пол рядом с ним, и он дрожит, но вместо боли чувствует осторожное прикосновение ладони к голове, и знакомый голос зовет его. Называет то имя из сна – Эрик – и он вспоминает, что это его имя. А потом называет свое, и Эрик понимает, что помнит его. Никого и ничего не помнит, только его… - Эрик ты здесь… – говорит Чарльз. – Наконец-то ты здесь… Я сейчас, я все сделаю, только не уходи, только не уходи, Эрик… Чарльз обнимает его, сначала несмело, а потом стискивает обеими руками так, что Эрику больно, словно боится, что он и правда куда-то уйдет, хотя он даже не представляет, как здесь оказался и куда ему уходить. И зачем. Чарльз прижимает его голову к груди, и это как возвращение домой после скитаний во тьме. Он готов сидеть так вечно, обмирая от тепла и чужой ласки. А Чарльз снова и снова повторяет «Эрик, не уходи», и его руки такие знакомые, а еще Эрик помнит, что Чарльз – тот, кто не причинит ему зла. Даже когда Чарльз берет полный контроль над его разумом, что кажется невыносимым. Даже когда память о прошлом возвращается к нему, что оказывается еще тяжелее. Он не уходит. *** Это долго, но Эрик не замечает времени. И не замечает, в какой момент снова становится собой, как будто вовсе никуда не исчезал. Когда все заканчивается, он позволяет себе слабость – посидеть так еще немного, не открывая глаз, пока Чарльз обнимает его, гладит по волосам и спине, словно успокаивая испуганного ребенка. Но он не ребенок. В нем больше нет страха, и время для слабости быстро уходит. Освободившись из рук Чарльза, Эрик подходит к камину, садится у огня и протягивает руку, смотрит, как языки пламени пляшут возле его пальцев, чувствует жар. - Ты помнишь, что было… пока тебя не было? – спрашивает Чарльз за спиной. Голос у него совершенно бесцветный, как и сам вопрос. Ничего не выражающий. - Да, – отвечает Эрик так же нейтрально. – Помню. Он сжимает зубы и опускает руку ниже, но пламя не обжигает. Ярость горит в нем ярче, чем этот огонь. - Хочешь забыть? Я… могу помочь. - Не стоит. Хочу понимать, кого и за что убиваю. Ты же не станешь меня отговаривать? - Нет, – тихо говорит Чарльз. – Не стану. Эрик оборачивается, встречается с ним взглядом, и надо отдать должное Чарльзу – он не отводит глаза, только сжимает губы. В этом весь Чарльз, думает Эрик. Как бы ни было плохо, можно быть уверенным – он не отвернется, не спрячет стыдливо взгляд. Этим он ничем не отличается от себя реального. - Не переживай за меня, – говорит Эрик. – Все к лучшему. Увидишь. Он знает, что ему делать дальше. И уверен, что у него получится. Потому что они – все они, от первого до последнего на этой базе – сами вырыли себе яму, и она станет их могилой. *** Самым сложным оказывается, будучи собой и в полном сознании, вести себя так, чтобы никто ничего не заподозрил. Передвигаться как животное, ползком или на четвереньках. Есть с пола. И самое невыносимое – ждать. Он наблюдает, незамеченный: охранники не видят в нем человека. Они отвыкли его опасаться, стали неосторожны и беспечны. Их движения ленивы, внимание рассеяно, а мышцы расслаблены. Когда Эрик нападет, они не будут готовы. Он сильно ослаб, но в целом, все лучше, чем он ожидал. В беспамятстве он ел все, что ему давали, и спал столько, сколько позволяли – и это больше, чем за все первые дни плена. И теперь Эрик ждет только момента, когда оба охранника окажутся в камере, чтобы никто из них не успел поднять тревогу. Он ждет, греясь о свою ярость. Иногда Эрик слышит, как Чарльз зовет его, но не отвечает, а Чарльз не настаивает. Ему больше не нужны утешение и поддержка. И даже общение. Он не хочет отвлекаться, пока не закончит то, что собирается. Он больше не может спать, и едва может есть, сгорая от лихорадочного ожидания. *** - Подержишь его? - Сам бы справился. Или боишься, что откажет? Эрик помнит, что охранник повторяет эту шутку каждый раз, и каждый раз сам же над ней смеется. Но только сейчас Эрик чувствует укол беспокойства, вдруг именно сегодня он не присоединится к первому. Тогда план оказывается под угрозой, и он прикидывает, как быстро он должен убить первого, чтобы второй не успел закрыть дверь и вызвать подмогу... Но второй охранник все-таки входит в камеру и опускается рядом с Эриком на колени. Эрик снизу локтем бьет его по горлу, ломая гортань, а другим ударом со всей силы прикладывает виском о пол. Первый охранник успевает выхватить дубинку, но не успевает замахнуться – Эрик выбивает ее у него из руки. Толкает к стене, так что он ударяется затылком и его испуганный взгляд мутнеет, несколько раз бьет коленом в пах, потом бросает на пол, и пока он корчится от боли, сворачивает второму охраннику шею. Вернувшись, Эрик заглядывает в искаженное болью и смертным ужасом лицо и медлит несколько секунд – пусть представит, что он мог бы с ним сделать сейчас, ведь у него такая богатая фантазия. А потом отправляет вслед за напарником. Вот и всё. Это быстрая и слишком легкая смерть, но у него нет ни времени, ни желания тратить его на этих людей. Сил тоже мало, даже после такой короткой схватки Эрик дрожит от слабости, и больше всего боится, что потеряет сознание раньше, чем закончит начатое. «Чарльз, помоги мне», думает Эрик, опираясь о стену, чтобы переждать головокружение. Это до абсурда похоже на молитву, но Эрик не верит в Бога. Бога нет, а Чарльз – есть. *** Надев форму, Эрик забирает только пластиковые ключи, оставив мертвецам их оружие и карточки пропусков. Ему они не понадобятся – металла нет только в его отсеке, отделенном системой экранирующих дверей от остальной базы. Нужно всего лишь выйти. Открыв последнюю дверь, Эрик замирает на пороге, вдыхая полной грудью – сила снова с ним, огромная и неукротимая. Он чувствует весь металл на базе, все стены, двери и коридоры, все оружие и технику, магнитные замки, провода и компьютеры, и ее живое сердце – генератор. Оно еще бьется, не зная, что отсчитывает последние минуты. Первым делом Эрик обрывает связь – умирать это место будет в молчании. Эрик медленно идет по центральному коридору, раскинув руки, и, повинуясь его силе, подземные комнаты из металла и армированного бетона складываются, сминаются как пустые картонные упаковки. Только они не пустые, в них спят люди, которым не суждено проснуться. Те, кто не спит и пытается напасть на Эрика, тоже умирают быстро – он все-таки милосерден, ради Чарльза. Почти ко всем. *** Палач смотрит на него с обреченным пониманием. - Я помню, – говорит Эрик. – Вы предпочитаете электричество. Это… как вы говорили? Современно? - Я не сделал с вами… ничего непоправимого, – говорит палач, как будто это прощает ему все грехи. Как будто Эрик должен теперь сказать ему спасибо. – И я вас лечил… хотя этого вы наверное не помните. - Помню, – отвечает Эрик, признавая, что каплю милосердия палач все-таки заслужил, хотя так и не узнает, чем именно. – Поэтому не буду применять ваши варварские методы. Хотя когда-то мечтал использовать на вас все. Палач умирает быстрее, чем Эрик изначально планировал. Но даже если бы Эрик постарался, все равно не сумел бы причинить ему больше боли, чем он заслуживал. *** Предателя Эрик находит случайно. Он не рассчитывал, что такого опасного мутанта будут держать здесь же на базе, и исключительно из любопытства заглядывает в одну из комнат, почувствовав знакомую аномалию в металле. Эрик узнает его по пальцам рук, бледным, и словно испачканным в грязи, при виде которых чувствует омборочную тошноту и ужас. К счастью, лицо и голову предателя скрывает шлем. Такой был когда-то у Эрика, когда он еще боялся, что Чарльз прочитает его мысли. Только этот – почти полностью глухой, за исключением узкой прорези для глаз и отверстия для рта. Он не защищает того, кто его носит, а блокирует его силу. И крепится к ошейнику, так что не снять без ключа. Разумеется, ключа у предателя нет. Эрик смеется. - Я такой же пленник, как и ты, – голос предателя звучит глухо из-под шлема. – Они меня заставили, сам видишь… - Я бы, может, поверил, – говорит Эрик, отсмеявшись, – если бы мы с тобой не пообщались в прошлый раз. Ты делаешь это с удовольствием, и по своей воле. Он чуть сжимает в воздухе пальцы, и шлем мнется, как поделка из бумаги. Правда, сломанные пальцы не гнутся, поэтому он мнется с одной стороны, а со второй – нет. Наверное это больно, потому что предатель бьется в судорогах на полу, крича и царапая шлем своими длинными пальцами. Эрик сминает его еще немного, чувствуя через металл, как ломаются кости черепа, и предатель выгибается дугой и хрипит: - Убей меня… - Ну нет, – говорит Эрик. – Это было бы несправедливо. Хотя что тут может быть справедливым? Предатель все равно никогда не почувствует тот же ужас, какой чувствуют его жертвы, когда уничтожают их личность. Не будет обречен стать беспамятным существом, пригодным только для издевательств. И даже нынешние его страдания скоро закончатся, потому что он умрет. Эрику совершенно нечего предложить ему для справедливого обмена. Но хотя бы быстрой смерти ему не будет. Эрик уходит, и пока идет к выходу, продолжая разрушать базу, его сопровождают крики агонии, но не приносят облегчения. Да он и не ждал. *** Пламя от взрыва, кажется, достает до самого ночного неба, огненной стеной встает перед Эриком. Он отдал генератору всю свою ярость, боль и отчаяние, ничего себе не оставил. И теперь чувствует только опустошение и усталость, а невесть откуда взявшееся желание подойти и самому шагнуть в ревущее пламя пугает его, заставляет попятиться назад, под прикрытие деревьев. Жить всегда сложнее, чем умереть, но он не собирался выбирать легкий путь. Хотя сил для жизни у него сейчас не так уж много, зато есть причины. От отступающего адреналина его бьет дрожь, а тело некстати вспоминает, что вовсе не исцелилось волшебным образом, и оказывается, что ему даже дышать больно — все время было, но понял только сейчас. Спотыкаясь, Эрик бредет наугад в темноту, подальше от пожара, потому что скоро тут будет по-настоящему жарко. *** Он бежит. Все, во что превращается его жизнь после уничтожения базы – нескончаемое, изматывающее движение вперед, с короткими перерывами на сон, за которые он не успевает ни отдохнуть, ни восстановиться. У него фора: пока потушат пожар и остынут руины, пока вскроют входы и разберут завалы, пока поймут – о, конечно они поймут – по характеру разрушений, чьих это рук дело. Он дает себе три дня, за которые он должен убраться подальше, найти еду, лекарства и убежище, где сможет привести себя в порядок. В своем состоянии он не может показываться людям без риска оказаться в больнице или полиции, куда его отправят исключительно из благих побуждений, поэтому передвигается на угнанных автомобилях, а потом в вагонах грузовых поездов, где в окружении металла чувствует себя в обманчивой безопасности, но все равно не позволяет себе забыться. В каком-то городке он крадет из аптеки лекарства – от ожогов и порезов, ушибов и открытых ран, бинты и бандажи, витамины, антибиотики и много обезболивающих, последние он принимает тут же на месте. В другом городке ворует еду, стараясь не оставлять следов и не брать слишком много. Ночью третьего дня, сменив несколько железнодорожных веток, он находит старый ремонтный цех на полузаброшенной грузовой станции. Здесь есть раковина с водой и комната отдыха для рабочих с пыльным диваном, у него металлические стены и полно оборудования из металла. Закончив осмотр и закрыв за собой дверь цеха, Эрик касается ржавого замка, и он послушно намертво закрывается за ним. Перед тем, как позволить себе заснуть, Эрик протягивает руку, и тонкие нити металла тянутся к нему от пола и стен, обвивают пальцы и запястье. Да, он все еще беспомощен и слеп перед экранированным противником, но металл не подведет. Закрыв глаза, он чувствует, как по металлическому полу перемещаются мыши, как под металлической крышей вздыхают спящие птицы, и если человек войдет внутрь – он узнает, несмотря на любую защиту. Он должен выжить. Обязан. В рюкзаке, который он, засыпая, кладет себе под голову, лежит неприметная металлическая коробка, набитая сложной электроникой – экранирующий прибор, который он унес с базы. И теперь главная задача Эрика – чтобы этот прибор попал в руки мутантов-ученых. Они обязательно разберутся, как он работает, и найдут способ нейтрализовать излучение. Чтобы больше никаких атак невидимок, чтобы трагедия в Вестчестере не повторилась. Если война и будет, то будет в открытую. *** - Что за дурацкий ход… – Эрик удивленно переводит взгляд с доски на Чарльза. Чарльз хмурится и устало трет переносицу. - Прости. Задумался. - Что-то не так? Может, потом доиграем? - Эрик… – после долгого молчания говорит Чарльз. – Не будет потом. Нам пора прощаться. Сегодня. Сейчас… Вообще Эрик чего-то такого ждал. Сам бы не ответил, почему у него появилось чувство, что так продолжаться не может. То ли Чарльз вложил эту идею ему в голову, то ли он сам понимал, что такое общение не может длиться вечно. И все равно при этих словах что-то жутко обрывается внутри Эрика. - Почему? – все-таки спрашивает он. - Эрик, я ведь здесь не для того, чтобы развлекать тебя игрой в шахматы. Я всего лишь функция, и… моя задача выполнена. Я и так задержался. Тоже мне, задержался… Эрик здесь не больше недели, не так уж много по сравнению с тем, сколько он провел в плену. - Почему сегодня? Потому что я завтра ухожу? Это тебе никак не мешает. - Это просто повод. Я и так долго собирался. Ты же… не станешь меня отговаривать? Нечестный прием. И на Эрика бы не подействовал, если бы он знал, как убедить Чарльза не делать то, что собирается. Жаль, не знает. - Что с тобой будет? - Не знаю… Ничего. В смысле, меня ведь и так нет, и… - Ты умрешь. Так? - Чтобы умереть, нужно жить. Разве я живу? И сколько ты предлагаешь мне быть здесь? Пока ты не свихнешься, пока не привыкнешь разговаривать сам с собой? Пока не забудешь, что на самом деле ты один? Ты один, Эрик, и будешь один, пока не найдешь меня в реальности. Чарльз говорит так убежденно, так честно режет по живому, что Эрику понятно – он и правда давно готовился, все для себя решил… и страшно боится, что Эрик станет его переубеждать. - Как это будет? - Как выключить свет, – буднично говорит Чарльз. – Это не больно… Но это страшно. Эрик помнит другие его слова – о том, что его чувства такие же, как если бы он был настоящим. - Я знал, на что иду, – улыбается Чарльз. – И у нас есть еще этот вечер. Можем доиграть… - Нет, – отвечает Эрик. – Не можем. Он поднимается, огибает стол, наклоняется к Чарльзу и целует. Он не думает, правильно поступает или нет. И не думает, оттолкнет его Чарльз или ответит. Он вообще не думает, потому что время для раздумий истекло… Чарльз отвечает. Дергает его на себя за воротник, обнимает за шею, тянет к себе – такой живой и настоящий, что невозможно поверить, что его на самом деле не существует. Когда он запрокидывает голову, его затылок ложится в ладони Эрика, и это ощущение абсолютно естественное, словно его руки знали это чувство и скучали по нему. Хотя в реальности Эрик никогда не касался Чарльза подобным образом, и его искалеченные пальцы сейчас забинтованы и ничего не чувствуют. А потом Чарльз отталкивает его. - Эрик, стой. Пожалуйста. Это не должно быть здесь, со мной. Все должно быть по-настоящему. - Для меня сейчас – по-настоящему. - В том и проблема. Тебе нужен не я. - Ну с чего ты взял? – отчаянно шепчет Эрик, держа Чарльза за руки – пальцы у него совсем холодные, хотя в комнате тепло. – Сам же говорил, нет разницы. - Это для меня нет. А для тебя должна быть. Все меняется, исчезает комната с камином, его окружают руины – рухнувшие стены и перекрытия, чудом уцелевший угол учебного флигеля, цементная пыль в воздухе. Чарльз лежит на полу, приподнявшись на локте, пальцы прижаты к виску, на его лице – отчаяние. И кровь, много крови – на лице, на полу, хотя на черной ткани тренировочного костюма ее не видно, и непонятно, насколько тяжело Чарльз ранен. Губы Чарльза беззвучно шевелятся, и Эрик понимает, что он повторяет имена – снова и снова зовет тех, кто уже никогда ему не ответит. И его, Эрика, тоже зовет. Сквозь клубы дыма и пыли Эрик видит других – темные силуэты, неуверенно стоящие на ногах или только поднимающиеся с пола, и еще много неподвижных, и неизвестно, живы они или нет. Кто-то кричит «Они здесь!» и «Уходим, уходим быстрее!», кто-то – кажется, Скотт – пытается поднять Чарльза, и все темнеет. Они снова в гостиной, Чарльз стоит у камина, положив руки в карманы брюк, и серьезно смотрит на Эрика. У Эрика чувство, что его ударили под дых и он не может вдохнуть, запоздавшая на несколько месяцев тревога за Чарльза оглушает. - Я не знал… – потерянно говорит он. – Ты не говорил, что… ты же говорил, что не мертв. - Я не мертв, это правда. Рана не серьезная, и нам удалось уйти. Это все, что я знаю. Так что, ты и правда готов предать его, променять живого человека на… иллюзию? - Ты же не иллюзия, сам говорил. И это ты был со мной… - Мы одно, Эрик. Тот, кто остался… сделал бы то же самое. Считай, он и сделал. И еще… Думаешь, мне… ему там намного легче? В неизвестности. Он же знает, что делают с мутантами… и представляет, что могут сделать с тобой. Каждый день, каждую минуту. Я хотя бы всегда знал, что ты жив. - Но ему не придется умирать. - Эрик… – Чарльз на секунду закрывает глаза, собираясь с мыслями, – когда сознание разделяется, это всегда ты. Это сложно объяснить. Я никогда такого не делал. Но когда принимаешь решение, это именно ты решаешь идти до конца. И только потом происходит то, что вас разделяет. Потом сознание того, кто остается, становится отдельным. А ты… идешь до конца, как и собирался. Я не знаю, что почувствовал… он. Но я пошел с тобой, и мы победили. Я не мучился от незнания, от беспомощности, от чувства вины. Я помог тебе. И себе, хоть это и звучит эгоистично. - Но он же… - Я не вчера тебя полюбил. Эрик даже не удивляется. И не радуется. Это конец – вот что он думает. Потому что раз уж дошло до признаний, то… Чарльз вдруг оказывается совсем близко, сжимает виски Эрика ладонями, а Эрик даже не может пошевелиться, удержать его, снова взять за руки. Даже сказать ничего не может. - Прости, что я так… не могу... не умею прощаться, – Чарльз пытается улыбнуться, но улыбка выходит слабой. – Встретимся там, ладно? Это же все равно буду я. Он легко касается губами лба Эрика. Эрик просыпается. Сквозь щели в обшивке стены пробиваются бледно-розовые утренние лучи, сияющими полосами разрезают темноту цеха. Эрик долго бездумно смотрит на них. Хорошо, что сейчас утро. Не ночь. Утром все кажется не таким безнадежным и беспросветным. *** Квартира выглядит совершенно обычной. Комната и кухня, дешевая мебель, крашеные стены, слой пыли и отключенная от розеток техника. Пачка денег в тумбочке – не слишком много, но достаточно для того, чтобы купить дешевые продукты и одежду. Не жилье, но временное пристанище в безликой многоэтажке на окраине города для тех, кому нужно залечь на дно. В отелях будут искать, здесь – попробуй найди. Когда-то он знал несколько таких адресов, но сейчас – помнит только этот. И то потому, что его оставил ему Чарльз. На прощанье… Только память об адресе и знание того, что нужно ждать здесь. За окнами раскинулись руины заброшенной стройки. Когда-то, похоже, собирались построить целый квартал, но осилили только несколько этажей офисного центра, а ямы под фундаменты домов со штабелями свай тянутся, кажется, до самого горизонта. Эрик не видел, во что превратился Вестчестер после взрыва, но вид стройки остро напоминает о нем. Смотреть больно, но и отвернуться Эрик не в силах. Прислонившись виском к откосу окна, он часами смотрит, как забытый застройщиком башенный кран обреченно тянется в осеннее небо и кажется, едва заметно клонится навстречу серым тоскливым облакам. Вот ведь странно, думает Эрик. Несправедливо. Если Чарльз был ненастоящий, то почему же тоска по нему – такая настоящая? И горе от потери. И память о прикосновениях, которых на самом деле никогда не было. Привычка обращаться мысленно к нему, хотя он уже не услышит и не ответит. Кто мы вообще такие, а, Чарльз? Может, все мы – просто набор воспоминаний, лишь по чистой случайности привязанный к физическому телу? Может, наши мысли и чувства и есть единственная реальность? Может, ты ошибался, когда говорил, что не живешь? Первым делом после возвращения Эрик смотрит новости, усилием воли скручивая тошнотворный страх… Ничего про победы над мутантами в новостях нет, зато в мире творится черт знает что. Движение людей в поддержку мутантов – такое Эрик бы и в пьяном угаре не придумал. А тут надо же. Смех да и только! Но вот Чарльзу бы понравилось. А может, без Чарльза и не обошлось? Уж больно похоже на его наивные фантазии… до Вестчестера. Но то нападение было объявлением войны, а не шагом к сотрудничеству. Какие теперь, к черту, союзы и движения? И все-таки когда Эрик вспоминает, как Чарльз не стал отговаривать его от уничтожения базы, что-то внутри него отзывается горечью. Тот Чарльз, которого он встретил когда-то, стал бы. И когда-то ведь уже отговорил от подобного… Тот наивный, горящий энтузиазмом Чарльз того глупого очарованного Эрика. Влюбленного... Вот ведь дурак, сам себя не понимал. Интересно, Чарльз был таким же слепым? Или все знал? Глупые мысли, думает Эрик, и глупые чувства. Несвоевременные. Им и тогда было не до них, а сейчас и подавно. Сколько ждать – Эрик не знает. Первые дни он живет на взводе, каждую минуту ожидая стука в дверь или поворота ключа. Но дни идут, а он все один. Его одолевает острое беспокойство. Что если очередное нападение на мутантов готовится прямо сейчас, а Эрик сидит здесь, со своим бесценным трофеем, но про него никто просто не знает… Ведь возможно, что Чарльза выследили и убили, пока Эрик был в плену. А может, Чарльз тогда все-таки не выжил? Или уже после умер от ран? Может, ты зря сделал это, Чарльз? Напрасно ушел? И теперь тебя нет нигде… *** - Почему не чай? – спрашивает Эрик. Глупее вопрос не придумаешь. Но Чарльз не смеется, вздыхает и неуверенно улыбается. - Утро, Эрик. Я не пью утром чай. К тому же, у тебя его нет. И правда нет. Чай теперь отдает на вкус кровью, и Эрик выбросил все, что купил. Он пьет только алкоголь, кофе и украденное в аптеке снотворное. Гремучая смесь, от которой наутро тяжелая голова и тяжелые мысли, зато ночью он спит без сновидений. А может, он и сейчас спит? И ему снится, что вот он утром просыпается от запаха кофе, входит на кухню, а там Чарльз, кофе, тосты, милая семейная идиллия… Хотя во сне это был бы Вестчестер, а не эта тесная кухня с расшатанным столом, который Чарльз освободил от грязной посуды и пустых бутылок. И кофе был бы нормальный, а не эта кислая дрянь, которую Эрик купил в ближайшем магазине. А тостов здесь нет, потому что жарить их не на чем. Зато есть Чарльз, и если это правда не сон, то Эрику больше ничего не нужно. - Прости, я не мог прийти раньше… – извиняясь, говорит Чарльз. Эрик пожимает плечами. Не мог так не мог. Не рассыпался он за эту неделю. Он наливает себе кофе и садится за стол. Если положить побольше сахара, то пить можно. Жаль, в холодильнике пусто, даже предложить нечего. Какая же ерунда лезет в голову… Сидя напротив Чарльза, Эрик чувствует, как что-то неотвратимо смещается в его реальности: все, что было связано с Чарльзом и комнатой с камином, что все это время казалось реальным и ярким, ощущалось так остро – все это теряет объем, выцветает и отходит на второй план, словно и правда было всего лишь сном… Потому что вот же он, Чарльз, с которым они не виделись почти три месяца. А что было между ними все это время… а было ли? Кофе горчит, несмотря на сахар, и Эрик, обжигаясь, делает большой глоток, чтобы немного прийти в себя. - Это был ты, – в интонации Чарльза еле заметный намек на вопрос, очевидно, потому что он уверен в ответе. – Взрыв базы на юге, исчезновение отряда в Андах… - Мы вместе. С тобой, – лучше сразу прояснить ситуацию. Может, Эрик действительно вообразил себе невесть что, сходя с ума от боли, бессонницы и наркотиков, и сам поверил в свою фантазию? Вдруг Чарльз сейчас удивится и спросит, о чем это он. Но Чарльз не удивляется. - Значит… у меня получилось? – оживляется он, но почти сразу хмурится. – И я… помогал тебе в этом? Определенно, ему сложно представить, как он мог пойти на такое – помогать Эрику угробить столько людей. Даже после Вестчестера. Хотя до Вестчестера он бы и мысли такой не допустил... а сейчас, похоже, готов поверить. - Куда там, – хмыкает Эрик, чувствуя, как внутри все слабеет от облегчения. – От тебя дождешься… Чуть не отговорил, но обстоятельства помешали. - А он… еще здесь? – осторожно спрашивает Чарльз. - Ушел, – Эрик надеется, что Чарльз не станет уточнять, что он имел в виду. Чарльз молчит, опустив глаза, нервно крутит в пальцах пустую чашку – а Эрик вспоминает, как когда-то уже видел такое, только вместо чашки был шахматный конь. Но как это считать теперь – было или не было? - Эрик… – наконец, решается Чарльз. – Ты как… вообще? От того, как отчаянно он смотрит на него, Эрику неуютно. Да он же чувствует себя виноватым, вдруг понимает Эрик, вспомнив разговор, которого тоже вроде как не было. Наверняка он все это время винил себя в том, что бросил Эрика, что не смог найти и вытащить из плена, что никак не сумел помочь. Прав был тогда Чарльз насчет себя: ему настоящему и правда было хуже здесь, в неизвестности… Эрик жалеет, что спал в футболке, и Чарльзу видно не только забинтованные пальцы и следы побоев на лице, но и свежую кожу на запястьях вместо начисто содранной, и затянувшиеся ссадины на шее… Это не всё, но и так с излишком. - Все нормально, – уверенно говорит Эрик, забирая у Чарльза чашку – и подобное тоже было, и не было. – Ты все сделал, как надо. Ты… очень мне помог. Все в порядке, правда. И решает про себя: если Чарльз попросит его рассказать, что с ним происходило, он не станет ничего рассказывать, ни за что. Пусть лучше ничего не знает. И может тогда он останется таким, как есть. Пусть не тем Чарльзом, каким он был когда-то, полным веры в людей и доверия к миру, но хотя бы тем, кто пока еще сомневается, что стал бы помогать Эрику в том, что он сделал… Но Чарльз больше ничего не спрашивает. *** - Нам пора, – говорит Чарльз, входя в комнату. Пока Чарльз приводил кухню в порядок, Эрик собрал вещи: взял зубную щетку, одежду, которой успел обзавестись, торопливо – чтобы Чарльз не успел увидеть – скинул на дно рюкзака содержимое ящика с лекарствами. - Да… Минуту. Эрик отворачивается к окну, привычно тянется своей силой к решетчатой башне крана – высокая и внешне хрупкая, она уверенно стоит под ветром, но Эрик чувствует напряженную вибрацию металла. Где-то внутри себя он чувствует такую же… Прикрыв глаза, он делает движение рукой, поворачивает и сжимает пальцы – с низким гулом и скрежетом металл лопается и рвется, огромная конструкция теряет форму и устойчивость, рассыпается, искореженной грудой обломков обрушивается на недостроенный каркас здания. Конечно они поймут, кто это сделал. И поймут, что он жив. *** Эту базу строил Эрик. Он понимает это по структуре металлических стен, по изгибам коридоров, по самому ощущению конструкции – она кажется надежной и привычной, как часть его самого. Наверное так улитка чувствует свою раковину. Эрик знает, что любил ее, больше чем Вестчестер, и наверняка не раз спорил с Чарльзом, доказывая, что это место куда надежнее, а Чарльз отвечал, что подземелье на краю географии – не место для детей, особенно таких маленьких, как в младшей группе… И вот теперь уже не о чем спорить, и спор этот Эрик выиграл, только от такой победы никакой радости… Жаль, ничего этого Эрик не помнит. От чувствует легкую досаду на Чарльза, который забрал у него память об этом месте и не удосужился вернуть, когда прощался. Наверное думал, что Эрик позволит настоящему Чарльзу самому восстановить все как было… Только не спросил самого Эрика, захочет ли он снова пускать Чарльза в свою голову. На базе полно народу, и очень много тех, кого Эрик видит впервые. И люди, черт возьми. Люди! Ходят тут вместе с мутантами, помогают, строят планы против людей же… Эрика передергивает от такой солидарности, но он не может не оценить иронии. Когда-то он выступал за открытую конфронтацию с людьми – и вот она, пожалуйста. Военные действия, информационная война, дебаты в правительстве, демонстрации, и наконец-то мутанты открыто заявляют о себе и не скрывают свою сущность. А Чарльз мечтал о сотрудничестве с людьми, и опять же пожалуйста – никогда еще столько людей не выступало в поддержку мутантов, как сейчас. Они даже сражаются вместе. Можно сказать, они оба получили, что хотели. Правда, какой ценой… Портреты погибших детей занимают целую стену в общем зале, и возле нее всегда живые цветы. Такие же «стены памяти» появились на площадях крупных городов, где проходят митинги в поддержку мутантов. Наверное это неплохая идея, раз она работает, но Эрик на портреты не смотрит. Он и так всех помнит, живыми… Как-то он заметил, что и Чарльз не смотрит на фото, даже садится спиной к этой стене. Почему-то от этого стало легче. С Чарльзом Эрик старается лишний раз не встречаться и не оставаться наедине. Но он скучает. Эрик никогда бы не подумал, что может так скучать по человеку, находясь с ним в одном помещении. И одновременно он беспомощно злится на себя за то, что без присутствия Чарльза чувствует себя потерянным. За то, что не сомневался, что сможет жить без него – и не может… *** Эрик никогда не думал, что безопасность станет его врагом. Но здесь, на надежно защищенной базе, он не находит себе места, и даже работа по расшифровке излучения экрана не спасает – с этим справились бы и без него. Ему помогла бы хорошая схватка, но главные сражения пока ведутся в информационном поле, и приходится признать – от них есть толк. Но Эрик чувствует себя ненужным и бесполезным, как тот забытый на стройке кран в непогоду – вот-вот рассыпется от напряжения, что не переставая звенит в нем перетянутой пружиной. А потом к Эрику приходят кошмары, от которых не помогает ни алкоголь, ни снотворное. Стоит Эрику уснуть, он чувствует, как черная сеть разрезает его на части, отнимая память. Проснувшись, он подолгу умывается, пытаясь смыть ощущение паутины на лице, и лихорадочно вспоминая – все что угодно, всю свою жизнь, и конечно же, что-то вспомнить не удается. Потом он лежит до утра, вздрагивая и покрываясь потом, потому что ему кажется, что с каждой прошедшей ночью, с каждой попыткой уснуть, он безвозвратно теряет часть себя. От бессонницы сознание Эрика рассеивается, утрачивая глубину и связность мыслей. Ему не дает покоя навязчивая идея: вот бы снова оказаться в той комнате с камином, когда его голова лежала на коленях Чарльза, и он касался его лба, прогоняя боль и даря спасительное забвение… Ему даже кажется, что там, в плену, он чувствовал себя лучше, чем сейчас. У него была цель: выжить и отомстить. И с ним был Чарльз… Иногда ясность мыслей возвращается к Эрику, и он понимает, что болен. Что плен не прошел для него бесследно, да и не мог пройти. Но что делать с этим пониманием, он все равно не знает. Ерунда, думает он. Бывало и похуже. И всегда проходило. *** В конце концов, Чарльз приходит к Эрику сам. Это вечер, за которым Эрик обреченно ждет очередной ночи. - Прости меня… но я так больше не могу, – решительно говорит Чарльз, подходя вплотную к Эрику, так что тому приходится отступить к стене. – Ты скорее умрешь, чем признаешься, что тебе нужна помощь. Думаешь, я ничего не понимаю? Думаешь, я могу на это смотреть? Ты… думаешь, обещание не читать твои мысли меня остановит сейчас? Последние слова могли бы показаться угрозой, если бы голос Чарльза не дрогнул, превратив их почти в просьбу. - Нет, – говорит Эрик, – не думаю… Он целует Чарльза. Он не думает, зачем. Просто это Чарльз, и так близко. Так невозможно близко… Потому что так уже было, и он однажды уже целовал его. Или нет? Чарльз не сопротивляется, но и не отвечает на поцелуй, только замирает с удивленным вдохом. Эрик отстраняется, чувствуя себя так, словно сломя голову бежал за близким человеком в толпе, а догнав, увидел чужое лицо… Словно оступился на краю пропасти. Похоже, он и правда не в себе, и наверняка большая часть из того, что он помнит, была обычным бредом. Впрочем, это уже не важно. - Прости, – говорит он. – Кажется, я запутался. - Подожди, – Чарльз удерживает его за плечо, тепло его пальцев такое знакомое, что Эрик послушно замирает. – Я… зачем ты так? Чтобы я отстал от тебя? - Нет… Не знаю… – Эрик с трудом пытается собраться с мыслями, преодолевая навалившуюся слабость и головокружение. – Ты сказал, что… не вчера меня полюбил. Но наверное, мне это приснилось. - Не вчера, – тихо говорит Чарльз, но его пальцы до боли сжимают плечо Эрика, не отпуская. И добавляет еле слышно, касаясь своего виска и закрывая глаза: – Как и ты. Эрик видит, как вздрагивает Чарльз, едва прикоснувшись к его памяти. Как прерывается его дыхание, как он стремительно и страшно бледнеет и сжимает зубы. - Не надо… – просит Эрик. – Не читай. Не стоит тебе на это… - …смотреть? – заканчивает Чарльз за него, но прерывает контакт. Его глаза на белом лице кажутся черными от расширенных зрачков. – Почему, Эрик? Скажи наконец, чего ты боишься? Что изменится, если я увижу? - Ты… – одними губами произносит Эрик. – Ты изменишься. - Но это же все равно буду я, – говорит Чарльз, осторожно сжимает ладонями его виски, запускает пальцы в волосы – такой привычный жест, и эти слова, так уже было, так было... – Ведь я уже был с тобой там. Неужели я как-то подвел тебя? - Нет… ты меня спас, – сдаваясь, говорит Эрик. – Это был ты… Обезоруженный, Эрик закрывает глаза, у него больше нет ни сил, ни желания сопротивляться. Это те прикосновения, которых ему не хватало, и те же руки. Это Чарльз, который нашел его, скитающимся во тьме и беспамятстве, и вернул к жизни. И сделает это снова – не спрашивая разрешения, не задумываясь о цене. Потому что он всегда был таким, с первой их встречи. И будет таким до самого конца. Это не изменится. - Это ты, – повторяет Эрик.