Одна на двоих

Лорд Ночью он ревёт, кусая подушку. Он ненавидит всё: себя, свои ноги-палочки, эту тюрьму, этих уродов, что спят рядом; тау-крест над своей головой; ловец снов из шерстяных ниток, который кто-то, наверное, мартышка, приделал на стену над его подушкой, прямо под крестом. Но сегодня ловцу ничего не поймать: тот, кто должен спать, ревёт и планирует побег. Можно, допустим, свалиться с лестницы. В больнице, наверное, будет полегче. Больницы он знает, привык к ним. «Куда угодно, вообще пофиг», — думает он. Ненавидит всё и ревёт. — Заткнись, — устало говорит кто-то в темноте. Он ещё не умеет различать их по голосам и не понимает, кто это сказал. Может, сам Дом, жабье чудище, сосущее из него жизнь. Ему кажется, что он умирает, что он умрёт ночью от тоски и ненависти, и ему хочется, чтобы это случилось. Но он представляет, как обрадуются родители, и передумывает умирать. *** Через неделю он, кажется, немного свыкся со всем этим дерьмом, даже перестал шарахаться от ползающего дебила по кличке Толстый. Толстый — это вечно жрущий куль, бессмысленное существо; господи, ну почему их просто не убивать? Один маленький укол и всё. Для их же пользы. Но неубитый Толстый возится у него под ногами, облизывает колёса. Если бы он мог, пнул бы его прямо в тупые глаза, но он не может. Вместо ног ему дали палочки для еды. Он выучил их по кличкам, научился различать по голосам и шагам; он даже иногда разговаривает с ними, особенно с коричневолицым лошком, которого вообще-то зовут Македонский, но все для краткости зовут его Мак. «Эй, Мак, свари кофе. Мак, затри, я тут блеванул ночью. Мак, зашьёшь мне носки?» Он наблюдает за Маком. Почему он всё это делает? Никто ведь не угрожает ему, не колотит? Нет. Наверное, его били раньше, и теперь он надрессированный. «В стае — жёсткая иерархия», — говорили однажды по телику, комментируя жизнь стада бабуинов. Жёсткая, да. Но кто он в этой иерархии? Ну, явно он не на таком дне, как Мак. Но и до середины пока не добрался. Так, болтается, то всплывая, то опускаясь. *** Проходит ещё неделя. Он привыкает. А потом наступает пятница. Он возвращается после завтрака, в Четвёртой никого. Это странно и хорошо. Он думает, чем бы заняться. Можно сыпануть сухого гороха в постель Чёрного. Тот будет орать и материться, а это весело. До кровати Горбача ему не дотянуться, слишком высоко. Пока он раздумывает, сколько горошин потратить на Чёрного (их осталось не так много), в комнату входит Сфинкс, железнорукий змей. Сфинкс смотрит на него: глаза его блестят и в них почему-то сочувствие. Как будто безручка решил избить его до полусмерти, но перед началом избиения испытывает этичную жалость (а Сфинкс — весьма этичный чувак, о да. И это не шутка). — Ты чего? — спрашивает Лорд. Он на всякий случай засовывает руку в карман толстовки, где спрятан нож. Попробует тронуть — получит ножом. И пофигу, это самозащита. Сфинкс, сраный Терминатор, подходит к нему и говорит: — Хочешь, подсажу, и ты насыплешь гороха Горбачу? Ему сразу надо было догадаться, что предложение сделано не просто так. Если бы Сфинкс хотел ему помочь насыпать горох, то сделал бы это сам, а не предложил подсадить. Но он, видимо, тупой, потому что кивает, предвкушая вялое веселье. Тут и Толстый бы врубился, но он, видимо, тупее Толстого. Сфинкс подсаживает его; Лорд повисает на перекладине кровати. Потом Сфинкс приподнимает его, и Лорд кладёт на простыню Горбача несколько горошин. — Всё, — говорит Лорд. Он ещё не знает, что будет дальше. А Сфинкс разжимает руки, и Лорд повисает, держась за перекладину. Повисает, как беспомощный мешок с дерьмом. Он висит на своих слабых тощих руках и шумно дышит сквозь стиснутые зубы. Он боится, что свалится на пол и сломает ногу (кости там совсем никуда не годятся). А он ведь даже не почувствует этого: значит, надо будет ехать в Могильник на осмотр, но Лорд уже заразился страхом перед Могильником. — Сфинкс! — орёт Лорд, болтаясь над полом. Но Сфинкса уже нет в комнате. Через несколько минут Лорд всё-таки падает. Он лежит на полу, проклиная безручку, а потом начинает ползти. Отвратительное, наверное, зрелище. Но его видят только коричневый тау-крест и ловец снов, на который Табаки добавил две бусины — белую и чёрную. С этой пятницы и начинается его настоящая жизнь в Доме.