Одна на двоих

Лорд В пятницу утром Лорд от нечего делать наблюдал за Слепым, дрыхнущим на своей лежанке, и размышлял о том, что вообще-то убить его — плёвое дело. Всего-то надо выбрать такое же тихое утро, после завтрака все чинно пойдут на уроки, а Слепой вернётся в Четвёртую и сразу завалится спать, он всегда так делает, потому что шляется где-то целыми ночами, и вот тогда… Лорд представил, как подползает, хватает Слепого за шею и сдавливает, а Слепой хрипит, царапается, но у Лорда теперь сильные руки, фиг ты из них выцарапаешься. «Бред, — подумал он, зарываясь в кучу одеял. — Какого хрена я вообще про это думаю?». Это тебе не зубик выбить крошке-фазану, который пялится на тебя, как на восьмое чудо света. Лорд ненавидел, когда на него пялились, и впервые в жизни сделал то, о чём всегда мечтал: дал в рожу. «А убил бы ты Сфинкса, если бы была возможность? Тогда, в самом начале?». Лорд задумался. Ну, убить, может, и не убил бы, но порезал — это точно. Но что теперь про это думать? Нож Лорду так и не вернули. Он съездил к директору, поскандалил так, что толстая секретарша самолично выкатила его в коридор, но добился только одного: «Никаких колющих, режущих, ядовитых и взрывчатых предметов у воспитанника быть НЕ ДОЛЖНО!». Лорду тогда захотелось кинуть в жёлтую рожу гоблина-акулы чем-нибудь колюще-взрывчатым, жаль, под рукой ничего не оказалось. А Волк ждал. Посматривал на Лорда, многозначительно поднимал бровь. И ждал, ясное дело, только одного ответа: «Я согласен». Сейчас у симпатичного мальчика затухнут моральные сомнения, и всё будет нормально; такие сомнения свойственны бывшедомашним мальчикам, факт, но потом, когда они отвалятся, как старая короста, человека от убийства удерживает только страх наказания. А это фигня, ведь никакого наказания не будет. Жизнь слепца не дороже куска штукатурки. *** Вечером Лорд катался по коридору. Стартовал от начала, доезжал до Четвёртой, разворачивался и ехал обратно, разгоняясь. Ни о чём особенном он не думал, просто ездил, как заведённый. Туда-сюда. Туда-сюда. В Четвёртую возвращаться не хотелось: Сфинкс хоть и поумерил свои «уроки мужества», но блин… лучше покататься, пока они все не отрубятся. — Э, тебе не надоело, дурилка? — крикнул кто-то и заржал. Лог, наверное. — Мальчика на колёсиках немножечко замкнуло, — добавил второй Лог и тоже заржал. — На хер идите! — завопил невидимкам Лорд и ускорился. Туда-сюда. Туда-сюда. Тудаюсдатудасюдатудасюдату… — Лорд. — А? — Лорд резко тормознул и обернулся. За его спиной стоял Стервятник. От него пахло то ли лаком, то ли краской, а из кармана сюртука торчала растрёпанная кисточка. — Привет, — улыбнулся Лорд. Он был рад видеть Стервятника. На самом деле рад. Стервятник тоже улыбнулся. Его острые зубы сверкнули в полумраке, и Лорд в который раз подумал, что Стервятник всё-таки сильно похож на древнего вампира, какими их показывали в фильмах. Усталый, всезнающий, проживший пятьсот лет. Тут Стервятник сунул руку в карман своего вампирского сюртука, покопался там и вытащил нож. Раз-два — как кролика из шляпы, Лорд однажды видел такой фокус. — Это же твой? — спросил он. — Красивый. — Да! Где ты его взял?! — Лорд схватил нож, с которым уже распрощался навек, и чуть не расцеловал. — Я подумал, что он тебе очень дорог, — заметил Стервятник. — Поэтому я кое-куда проник и забрал его. Может, это другой нож? Нет, тот самый: вот скол, вот трещинка. И надпись на лезвии «Che la mia ferita sia mortale», «Пусть все твои раны будут смертельными». — Спасибо, я… — пробормотал Лорд. — Я не знаю даже, что сказать… Но Стервятник просто кивнул, показывая, что благодарность принята. Постоял немного и повернулся, собираясь уйти. — А… а ты что красил? У тебя кисточка в кармане, — спросил Лорд. Ему не хотелось, чтоб Стервятник уходил. — Хочешь, покажу? Лорд кивнул. — Езжай за мной. Стервятник привёл его к двери Третьей, прошёл ещё немного вперёд, наклонился и осторожно потрогал стену пальцем, покачал головой. Лорд подъехал ближе, и Стервятник посветил ему фонариком. Лорд увидел блестящее пятно, а потом разглядел в нём какие-то линии, тонкие, как паутинки, — и вдруг они сложились в рисунок. Вроде буйвол или, может, бык, Лорд плохо в этом разбирался. Рисунок был странный: не очень красивый, наверное, с обычной точки зрения, но какой-то… завораживающий, что ли. Слабые, мерцающие линии ловили взгляд, и он снова и снова скользил по ним, не зная, как вырваться. Лорд вспомнил, как однажды ему дали альбом с рисунками Пикассо к «Метаморфозам» Овидия. Буйвол на стене напоминал те рисунки: как будто сделанные неуверенной, робкой рукой, впервые взявшей карандаш, но чем дольше он на них смотрел, тем яснее понимал, что эта неуверенность на самом деле была каким-то пределом мастерства, за которым мог существовать только чистый лист бумаги. — Я покрыл рисунок лаком, — объяснил Стервятник. — Это последний. Надо его сохранить. — Кто это нарисовал? — спросил Лорд. — Ты? — Нет. Леопард. — А кто это? — Лорд никогда не слышал эту кличку. — Он умер, — сказал Стервятник. Больше он ничего не стал говорить, и Лорд понял, что расспрашивать не стоит. Ему захотелось коснуться рисунка, погладить буйволиную морду, и он уже протянул руку, но Стервятник схватил его за запястье. — Не надо, лак ещё не просох, — сказал он. Пальцы у Стервятника были прохладные и такие худые, как будто их тоже нарисовал Леопард — одним движением, не отрывая карандаш от бумаги.