Одна на двоих

Лорд В пятницу после отбоя Лорд приехал в заброшенный бассейн. Волк ждал его там. Он сидел на низкой лавочке и развлекался тем, что кидал в темноту зажжённые спички; темнота глотала их одну за другой, и Лорду вдруг представилось, что Волк кормит огоньками какое-то древнее чудище, живущее в гигантской бетонной коробке. Волк бросил последнюю спичку и повернулся: скучающее лицо, расслабленная линия рта. Но Лорд всей шкурой чувствовал напряжение, как будто воздух набили осколками стекла и гвоздями. — Волк, я не буду это делать, — сказал Лорд, чтобы поскорее со всем покончить. — Почему? — спокойно спросил Волк после недолгого молчания и зажёг новую спичку. — Не хочу. — Почему? — опять спросил Волк. Спичка полетела в темноту. — А тебе мало, что я не хочу? — разозлился Лорд. — С хера ли я должен объясняться? Волк опять помолчал; Лорд видел, что он изо всех сил ищет способ его переубедить. «Надо сваливать», — подумал Лорд, не желая вляпываться в тяжёлый бессмысленный разговор. — Ладно, я поеду, — сказал Лорд и уже начал разворачивать коляску, как вдруг Волк схватил его за руку. — Подожди, — тихо проговорил он. — Ты же мне обещал. — Я обещал подумать и я подумал. Отпусти, я поеду. — Ты обещал, сука, — сказал Волк и сжал пальцы так, что Лорд поморщился от боли. — Ты обещал, и я на тебя рассчитывал. — Да отвали! — заорал Лорд. — Я ни хрена тебе не обещал! Лорд попробовал выдернуть руку из горячих пальцев Волка, но у него не получилось, Волк держал крепко. — Я тебе устрою сладкое путешествие, конфеточка, — сказал вдруг Волк очень тихим голосом. Он сжимал, сжимал его руку, и весь мир стянулся в эту точку боли и вспыхнул, закрутился, как горящая карусель, а потом ничего не стало. Ни бассейна, ни Волка — вообще ничего. *** … — ты обещал, обещал! — затухал в голове чей-то визг. Потом кто-то выкрикнул: — Конфеточка! И всё затихло, совсем. Он открыл глаза. Над ним текли розоватые облака, похожие на клочья сахарной ваты. Но только текли не справа налево или слева направо, как нормальные облака, а по кругу. Или у него просто голова кружилась? Он закрыл глаза, полежал так минуту, а потом снова открыл. Вот, теперь облака вообще остановились, застыли, как приклеенные. Они висели над ним — мирные молочные облака из детства. Раньше он думал, что облака сладкие, а звёзды — как леденцы. А лепестки у цветов — медовые на вкус; однажды он объел какие-то фиалки и ему за это досталось. Вокруг пахло ромашками и травой; стрекотали кузнечики; где-то свистела птица. Он попробовал сесть и у него получилось. Тогда он попробовал встать и у него снова получилось. Он посмотрел сначала на свои руки, а потом на свои ноги. Руки выглядели как обычно, только были грязные; ноги — тоже, только на них не было обуви; он стал вспоминать, куда она делась, но от этого сильно застучало в голове, и он перестал. Он стоял на нешироком шоссе со сплошной жёлтой полосой, проведённой посередине. Шоссе окружали тихие поля. Кажется, был вечер. «Надо идти», — подумал он и пошёл. Сначала шёл с трудом, будто очень давно не ходил, но понемногу расходился и пошёл нормальным быстрым шагом. Но скоро остановился. А почему он идёт именно в этом направлении? Почему не в обратном? Куда вообще он идёт? Он развернулся, сделал несколько шагов, но потом опять повернулся. Плевать, он пойдёт туда, куда шёл. И он всё шёл, шёл. Свистел какую-то мелодию. «Вечерняя музыка», — подумал он. Он свистел её для облаков и кузнечиков. Как птица. «Если ты птица, то и я тоже», — прыгнула вдруг откуда-то странная мысль, и он улыбнулся ей. Ну, может, не птица, но что-то крылатое точно. Может, змей? Крылатый змей? Самолёт? Он шёл, шёл. Потом ему захотелось отлить, и он сошёл с дороги в траву. Быстро огляделся: никого, только кузнечики вопят. «Отвернитесь», — попросил он кузнечиков, расстёгивая джинсы, но те не послушались. Он шёл ещё некоторое время и вдруг увидел что-то в траве, подошёл ближе. Это был покосившийся указатель, вбитый в землю так глубоко, что доходил ему только до коленей. Он присел, отвёл рукой траву. На указателе — квадрат фанеры и всё — была неумело намалёвана коричневая стрелка, указывающая в землю. Он поскрёб стрелку ногтем и краска (или что это?) стала слезать мелкими чешуйками. «А вдруг это надгробие?» — подумал он, хотя никаких признаков не было. Он встал, погладил указатель, вырвал траву вокруг, чтобы его было видно, и пошёл дальше. Ему почему-то было жалко расставаться с указателем, он даже подумал о том, чтобы вернуться и забрать его, но потом ему снова пришла мысль, что это может быть надгробие. Но через несколько шагов он нашёл блокнот и забыл про указатель. Блокнот лежал в траве. Маленький, с чёрной птичкой на жёлтой обложке. Он поднял его, стряхнул соринки, открыл. Увидел на сплошь исписанной странице слова «моё последнее письмо» и быстро закрыл блокнот. «Это не для меня», — подумал он и положил блокнот в задний карман. Потом испугался, что блокнот выпадет по дороге, достал и понёс в руке. Налетели сумерки, птицы засвистели громче, и он свистел с ними, глядя на круглую золотую луну и цепочки далёких звёзд, а потом он, кажется, засмотрелся на звезду и провалился в… куда? «Я упал в открытый люк!» — мелькнула несуразная мысль, но тут голова как будто взорвалась и думать стало просто нечем. *** — … открытый люк! — припадочно вскрикнул Лорд. — Лорд? — осторожно позвал кто-то. Он тихонечко открыл один глаз и увидел над собой Стервятника: без шляпы, с торчащими волосами. — Как ты себя чувствуешь? — спросил Стервятник. Лорд прислушался к себе: руки чуть-чуть дрожали, в ушах противно звенело, а башка была такая смутная, как будто он выпил стакан спирта залпом. Или два. — Не знаю, кажется, хреново, — простонал Лорд. — А что было? А где я? — Всё уже прошло. Ты в Третьей, — ответил Стервятник. Лорд даже сел от неожиданности, хотя голову повело: в Третьей? Ого… Он повертел головой. Увидел тёмный камин, про который ходили самые дикие слухи среди мелкоты (сжигают провинившихся тушат над огнём и потом съедают все вместе и поют и у них венки из цветов на бошках я сам видел вернее мне один парень рассказывал). И стремянку увидел, и цветы, и листья, и плющ на стенах, и заросшие окна, через которые еле-еле пролезали солнечные лучи, делаясь изумрудными. Только почему здесь так тихо? Разве в стайной комнате может быть такая тишина? — А где все? — спросил Лорд. — Вечер тёплый, отправил на прогулку, — усмехнулся Стервятник. — И не переживай, ты лежишь на моей кровати. Она относительно чистая. Ого… Лорд посмотрел на одеяло, но оно было точно такое же, как в Четвёртой: байковое, в клеточку, а не какой-нибудь там чёрный бархат с вышитой золотыми нитками монограммой. — Я что, сознание потерял? Мне такой странный сон… Лорд не договорил: он вспомнил, что в том сне он ходил. Он шёл мимо полей и смотрел на луну. Его резанула такая острая тоска, что он чуть не взвыл. А ещё он понял, что сжимает что-то в правой руке, держит изо всех сил, даже пальцы окаменели от напряжения. Лорд разогнул пальцы и на одеяло упал жёлтый блокнот с чёрной птичкой на обложке. — Это… — сказал Лорд, глядя на блокнот. И внезапно понял: — Это тебе! Стервятник взял блокнот, ушёл с ним к самому дальнему окошку: его занавешивали длинные стебли вьюнка, но между ними был широкий просвет, а Стервятник ещё и фонарик включил. Прошло минут пятнадцать, может, и больше. Стервятник всё не возвращался, стоял и читал. Лорд слегка забеспокоился. — Стервятник? — позвал он неуверенно. Тот постоял возле окна ещё пару минут, потом вернулся, сел на кровать и спросил: — Где ты это взял? Вид у Стервятника был до того странный, что Лорд даже отодвинулся подальше, упёрся спиной в ободранные обои. — Там, — ответил Лорд, надеясь, что Стервятник поймёт. — В траве. Стервятник немного помолчал, почёсывая голову, и сказал: — Ты был на Изнанке, Лорд. — Где я был? — На Той стороне, — объяснил Стервятник, но понятнее не стало. — Некоторые говорят «на Тёмной стороне Луны». — Это что, типа параллельный мир? — и Лорд захлопал глазами, как детсадовец, которому показали фокус. — А что такое «параллельный мир»? — удивился Стервятник. — Ну как… мир, который существует одновременно с нашим, но только параллельно, но это теории, конечно, — путано пояснил Лорд. — Неважно. Так я что… я как… И он замолчал, обескураженный и потерянный. Другой мир? Но как, откуда? Что за бредский бред?! «Это же просто теории, — подумал Лорд. — Такого не бывает и быть не может, я просто потерял сознание». Но откуда тогда блокнот? — Волк тебя перевёл, — сказал Стервятник. — Не знаю только, зачем. Может, надеялся, что ты оттуда не выберешься. Там можно и заблудиться, если ты всего лишь Прыгун или вообще никто. Особенно если никто. — А я кто? Я же не потерялся, раз я здесь? — Ты, очевидно, Ходок, раз сумел выбраться так быстро. Я вот Прыгун. Я могу туда попасть, если повезёт, но могу не вернуться. Или вернусь тогда, когда Изнанке захочется. И Стервятник замолчал. Он сидел сгорбившись, положив подбородок на сцепленные вокруг набалдашника трости пальцы, и смотрел куда-то в угол. На цветочный горшок, из которого торчала кривая лохматая пальма. Лорд тоже посмотрел на пальму. Её тёмные листья тихонько покачивались от сквозняка, на одном из них болтался маленький пластмассовый скелет. Лорду хотелось задать ещё кучу вопросов про Изнанку и Ходоков, но ему вдруг показалось, что Стервятник хочет, чтобы он ушёл. — Тебе лучше? — вежливо спросил Стервятник. — Да, спасибо, — пробормотал Лорд. — Я поеду тогда, а то ужин, а я есть хочу. Он перебрался в коляску и выкатился из Третьей. *** Но Лорду не хотелось ни на ужин, ни в Четвёртую. Ему хотелось побыть одному, чтобы не видеть никого, не разговаривать, а просто сидеть и смотреть в одну точку. Думать. И чтобы никто не лез, не ржал под ухом, не топал. Только куда ему податься? Не ездить же снова по коридору два часа. «Чердак», — подумал Лорд, вспомнив тупик и гниловатую ржавую лестницу, которая вела к маленькой квадратной двери в потолке. Ладно, а как туда залезть? А если дверь закрыта? И вдруг мелкота коляску угонит? Но Лорд всё равно поехал в тупик. Там днём и ночью горела тусклая лампочка, наверное, здесь был пожарный выход или ещё что. Лорд подъехал к лесенке и понял, что мог бы уцепиться за неё, подтянуться на своих новых руках и, возможно, у него даже хватит сил втащить себя наверх, к той двери в потолке. Но только как он её откроет, вдруг там замок… — Помочь тебе? — спросили его, и Лорд обернулся, вздрогнув от неожиданности. В дверном проёме стоял Македонский. В продранном на брюхе свитере с длиннющими, как у какого-нибудь Пьеро, рукавами. Лорд кивнул. Тогда Македонский забрался наверх и открыл дверь; даже удивительно: выглядел он хилым, но дверь открыл сразу же, просто выбил снизу, и она распахнулась в чердачную темноту. Потом Македонский спустился и помог Лорду. — Я сам дальше, — сказал Лорд и стал подтягиваться, волоча за собой бесполезные ноги, как выкинутая на сушу русалка — хвост. Он сумел заползти на чердак и свесил голову вниз, глядя на Македонского. — Я увезу коляску, чтоб её никто не взял, — сказал Македонский. В тупиковом полумраке его веснушки слиплись в одно оранжевое пятно и лицо стало какое-то размытое, только белки глаз светились. Лорд вдруг подумал о том, не тупо ли вот так слепо доверяться Македонскому, но всё равно сказал: «Ладно». — Когда за тобой прийти? — спросил Македонский. — Утром, перед завтраком, — ответил Лорд. — Спасибо, Мак. — Не за что, — ответил тот и ушёл. Увёз коляску. Лорд посветил фонариком, разглядывая пыльный чердак. Он казался огромным и гулким; единственное маленькое окошко светилось неестественным оранжевым светом: за ним был уличный фонарь. Лорд нашёл в углу несколько матрацев, грязных, сырых и воняющих затхлостью, заполз на них и сжался в клубок, обхватил себя руками. Он лежал, вдыхая сырой воздух, пахнущий грибами, и прислушивался. Он думал, что здесь будет слышно трассу, которая шла возле Дома и по которой днями и ночами носились машины, но нет, тишина была плотная. Лорду даже показалось, что он оглох, и он несколько раз хрипло прошептал «эй». Нет, не оглох. Он сунул ладонь под щеку и стал бездумно смотреть в темноту, на оранжевые пятна света на полу. Ему совсем не было страшно или одиноко. Как хорошо, подумал Лорд. Он вдруг понял, что уже и мысленно не называет себя своим старым наружным именем. Как будто вся та жизнь — с родителями, врачами, образовательными программами и бесполезной реабилитацией — была не с ним, просто фильмом про какого-то неходячего парня. А сам он, Лорд из Четвёртой, начинался вот здесь, на этом сыром матраце. «Я не знаю, кто я. Да мне и пофигу. Я забыл своё имя, мне дали другое, но оно не означает ничего, просто надо как-то звать меня». Ему казалось, что стены Дома покачиваются вокруг него, как высокие странные деревья, даже целый темноватый и промокший от диких весенних дождей лес, исчерченный сказочными тропинками; ему казалось, что он лежит в чьих-то грязных ладонях, совсем маленький и беспомощный, и кто-то смотрит на него — без особой доброты, но с любопытством. Здесь нет ничего нормального в наружном смысле слова, думал Лорд. Здесь можно делать всё, ну почти всё, и тебе ничего за это не будет (ну, почти ничего). Отсюда легко можно попасть в какой-то неведомый мир, на Ту сторону (так же легко, как в Наружности выйти за сигаретами). Здесь можно купить или выменять защитный амулет для Той стороны или специальные кеды для походов на Изнанку, исписанные заклинаниями; и это не игра, нет. Это не игра, подтвердили ему стены, качаясь вокруг. «Из игры ты можешь выйти, посмеяться и забыть о ней, а отсюда тебе не выйти никогда. Ты можешь уехать, но ты вернёшься. Ты мой теперь», — так говорил ему Дом, но Лорд уже спал. Дом дышал вокруг него, прорастал невидимыми стеблями, узловатыми и крепкими, опутывал сердце, оседал на его волосы чердачной пылью, делал своим, до конца своим. По мёртвым ногам Лорда пробежал маленький паук; а две девочки, которые уже неделю ночевали на чердаке, спасаясь от дуры-воспитки, подошли поближе, чтобы посмотреть на него. «Какой он противный», — подумала одна девочка. «Какой он красивый», — подумала вторая.