Одна на двоих

Табаки Горбач катит мою коляску прямиком в лужу, и я смотрю, как грязные брызги летят в разные стороны. Люблю лужи. Люблю дождь больше, чем солнце, а потому лужи люблю тоже — они как прилегший отдохнуть дождь. Их даже можно потрогать рукой, но я сдерживаюсь. Чувствую чужой взгляд лопатками, аж чешется. В Доме всегда так: всем любопытно и наплевать на тебя одновременно. Стервятник пялится из окна, и это портит всё настроение, хочется уехать. Но я не уступаю, скалю улыбку и громче раздаю указания рулевому. Взгляд Большой Птицы въедливый и холодный, от него веет могильным холодом. Он хочет. Хочет то же, что и все остальные, но его желание настолько неуёмное, что бьётся о стены потерявшейся птицей. Не люблю просителей, но всегда любопытно за ними наблюдать. Любопытно прикинуться окуклившимся жуком и следить мутным глазом, как шастают мимо, блуждая и запутываясь в четырёх углах, запинаясь о мои сокровища и собственные слабости. Любопытно слушать их истории, причины, которыми они убеждают себя больше, чем меня. Некоторые смельчаки восхищают, для таких ничего не жалко, даже если просьба их такая же, как у всех остальных. Для таких ничего не жалко, хотя вообще-то я немного скупердяй. Часто слышу байки про жадного на подарки Хранителя Времени. Даже обидно. Табаки-добрая душа всегда щедр со своими друзьями, он расстанется с вещами и знаниями, он поделится хорошим настроением и отличной настойкой, душу подарит, если нужно. Но кое-что только для меня. Я жаден до эмоций, до чужих судеб, до воспоминаний, до своих собственных зацикленных жизней. А старик Хранитель дорожит ими ещё сильнее. У всех ведь должно быть что-то своё, что-то личное? У меня этого личного — бесконечные круги. Каждый раз, когда очередной гость сморщенного, как чернослив, старичка просит часовое колесико, мне нужно отдать ему свою жизнь. Свой круг: один из тех, что я прожил или ещё нет, один из тех, что я тяну за собой пыльным одеялом, перебирая воспоминания, словно четки, один из тех, где я встречаю и провожаю друзей. Отдать, забыть, подарить другому. Подумаешь, ведь у меня их тысячи, так что ли? Но каждый, словно бусина в моем ожерелье — сколько я ещё должен повыдергивать, прежде, чем оно рассыплется? И каждая гладкая бусинка дорога мне ничуть не меньше, чем остальные. Кто-то хочет исправить содеянное, кто-то завоевать любовь, а кто-то спасти друга. А что же Шакал? А Шакал просто хочет проживать свои тысячи кругов, как в первый раз, любить их и хранить в своем сердце. И любой из них мне жалко отдавать. Жалко отдавать просто так, тому, кто не может его по-настоящему заслужить. Да, я, пожалуй, очень жадный, не люблю отдавать память, что принадлежит мне. Стервятник больше не пялится, и теперь можно уходить. Машу Горбачу, он вздыхает, и мы катимся назад в Дом. Забрызганные дождевыми слезами и грязными кляксами. Стервятник хочет то же, что и все остальные, хочет это сильнее, чем кто-либо когда-либо хотел. Но шансов получить это у него меньше, чем у кого-либо и когда-либо. Он слабый Прыгунчик, ему просто не найти Старика. Он сбивает себя с пути сам — своим отчаянием, своей чёрной тоской. И никакие зелья тут не помогут: помереть шансов больше, чем задержаться на Изнанке настолько, чтобы хватило сил отыскать нужный склеп, нужный подвал и скрипучий ящик. Да и убедить Хранителя Времени ему будет ой как сложно, и никакое отчаяние тут не поможет. Стервятник хочет вернуться к Максу, а значит ему придется подарить круг, где Макс есть. Где он есть до самого конца, живой и невредимый. И сердце мое, пожалуй, готово разорваться, глядя в измученные глаза Хищной Птицы. Но такой круг у меня один — он такой вообще единственный, а значит… — Шакал, — Стервятник будто караулил под дверями Кофейника. Как-то даже слишком невежливо для Папы Птиц. — Я знаю, об этом не принято говорить… — О чем ты, дорогуша? — глаза не отвожу, он в них не найдет ответа. Не найдет того, что ищет. — Со стариной Шакалом обо всем можно говорить: о солнце, о лужах, о том, как ты со всеми в картишки на раздевание играешь, — качусь дальше, даже не притормаживая. Стервятник же остается стоять, где стоял, наверное, уже и не слышит меня. — О стихах, о настойках и блюзе. Я даже о кактусах разговор могу поддержать. О чём угодно, Стервятник, о чём угодно. Что ж, пожалуй, я бессовестно жадный.