Одна на двоих

Ральф Когда Слепой покидал его комнату, Ральфу показалось, что вслед за бесшумными шагами с пальцев, самые кончики которых торчали из длинных рукавов свитера, на пол падали капли крови — настолько реалистичной показалась сцена разламывания Слепым самого себя на части, с потрошением, с выворачиванием наружу мягких внутренностей. И всё ради Лорда. Мальчишки, о котором они должны были забыть, стоило его коляске пересечь порог Дома. Мальчишки, который поначалу чуть было не вскрыл себе вены из-за большой любви новообретённых состайников. Жуткое любопытство, что же такого необычного было в нём, что он зацепился здесь, даже упорхнув в Наружность, скребло черепушку изнутри. Позвонить его матери не будет Ральфу ничего стоить. Не самый приятный разговор, может, придётся выслушать её запоздавшие претензии в свой адрес, но в целом не так уж сложно. Удовлетворится ли Четвёртая этим? Что Ральф им скажет? Скорее всего, что-то типа того, что Лорд находится дома с родителями или в другом интернате, что у него всё хорошо и он передает привет. Смешно. Тут можно даже никуда не звонить. Эх, Слепой, неужели ради этого ты сбросил шкуру? Ральф вздохнул. Он вспомнил слова, которые говорил Акуле перед уходом. «Когда от них проблемы-то были?» Но стоило ему выйти за ворота — Волк, Помпей, Лорд. Чёрт возьми! Сходил в отпуск, называется. Звонок Лордовой матушке будет ему наказанием. Но только завтра, сегодня — упасть в кровать и забыться сном. *** Мог ли Ральф предотвратить всё это, если бы остался? Позволил бы увезти Лорда? Стал бы вообще вмешиваться? А может, он ушёл в отпуск, чтобы не мешать? Бред какой-то, что только за ерунда про божественное провидение лезет ему в голову. Это возвращение в Серые стены на него так действовало. Ральф уже почти поверил, что вернулся только потому, что они этого захотели. И ушёл, потому что позволили. В дверь постучали, и Ральф сразу узнал этот деликатный стук — не рукой, набалдашником трости. Побеседовали же вроде уже. Что ещё? — Входи, — бросил он, присаживаясь на диван и внутренне настраиваясь. Со Стервятником может быть непросто. Правду говоря, с ним всегда непросто. Стервятник зашёл в комнату, прикрывая за собой дверь, и опустился на стул, только когда Ральф кивком ему это позволил. Он молчал, разглядывая свои колени, и Ральф не выдержал первым: — Что тебе нужно? — Я хотел поговорить о Лорде, — произнес Стервятник тихо, царапая длинным ногтем трость в самом потёртом месте, где лак потрескался и облетал крошечными прозрачными чешуйками. — Слепой уже заходил. — И что вы ему сказали? Стервятник поднял глаза, и Ральф заметил в них волнение, белёсые брови Птицы чуть изогнулись. — Ты же не лезешь в дела других стай, — ехидно ответил Ральф. — Не так воспитан, —передразнил он. Стервятник поморщился. Ральф был уверен, что тот злился. Но сидел и молчал, а значит это было для него важнее вожачьей гордости. Сколько бы раз Стервятник не падал на самое дно на глазах Ральфа — а иногда прямо ему в руки — пачкаясь в грязи и нечистотах по самую макушку, он всё ещё никак не мог отказаться от театральной демонстрации собственного достоинства перед воспитателем. Ральф уважал его за это, хотя и считал, что Птица мог бы позволить себе слабость в его присутствии. — Лорд — мой близкий друг, — пояснил Стервятник. — Ну да, ну да, — пробормотал себе под нос Ральф и добавил: — Я сказал Слепому, что позвоню его матери и справлюсь о его делах. Вообще-то Ральф ничего такого Слепому не обещал, но раз он уже решил это для себя, можно было успокоить Большую Птицу. Так даже лучше — будет повод сдержать данное обещание, а не сбегать малодушно от неприятного разговора. — Спасибо. Это очень великодушно с вашей стороны, но… Ральф нахмурился, недоброе предчувствие заскребло между лопаток. — Но существует ли хоть малейшая надежда, что вы могли бы поспособствовать возвращению Лорда? — А ты не обнаглел? — Он самый близкий мне сейчас человек, — выдавил Стервятник. — Мне больно терять и его. Ральф кашлянул, поперхнувшись воздухом. Вот это откровенность! Стервятник никогда раньше бы не сказал Ральфу подобных вещей. Ральф понимал многое о его горе и о его утрате, о его одиночестве, и Стервятник знал об этом, но всё равно вряд ли позволил бы себе говорить воспитателю о своих чувствах вот так прямо. Должно быть, брехастый блондинчик и правда был особенным. — Как ты себе это представляешь? — поинтересовался Ральф, устало осознавая, что, кажется, одним телефонным разговором он не отделается. Не от Стервятника. — Я не знаю, — поник тот. — Я понимаю, что прошу слишком многого, и вы, наверное, не обладаете должной властью, чтобы развернуть обстоятельства вспять, но… — он чуть помялся. — Я слышал от Лорда о его матери и убеждён, что она ни за что не вернёт его домой. Если он в хорошем месте, что ж, я готов смириться и пожелать ему удачи, но если нет… Прошу, помогите. Ральф устало потер щёку и отвернулся к окну. Как теперь было отделаться от этих сочащихся болью глаз? Монстр Дома? Чёрта с два. Самый поломанный подросток в этом месте, самая одинокая душа. Выкинуть её теперь, что ли, за порог? Ральф обречённо вздохнул. — Я ничего не обещаю, — пробурчал он, понимая, что звучало это, как самое настоящее обещание. — Спасибо, — тихо выдохнул Стервятник. *** Ральф ожидал какой-нибудь интернат для трудных подростков, но такое… Когда он по телефону услышал от матери Лорда, что тот в психлечебнице, сразу понял, что дело плохо. Как бы хорошо она не отзывалась о порядках заведения, Ральф знал — оно могло стать настоящей могилой для такого, как Лорд. Знал, что не сможет просто положить трубку и даже не попытаться его увидеть. Не сможет рассказать обо всём этом Стервятнику. Ральф ненавязчиво поинтересовался у родительницы самочувствием её сына и, когда услышал в ответ немного грустное «ему уже лучше», предположил, что раз так, возможно, она захочет вернуть его обратно, к друзьям. — А у него появились друзья? — немного удивлённо спросила она. — Да. — Он такой сложный мальчик, — сказала женщина, поясняя, вероятно, этой фразой причину своих сомнений в социальных навыках сына. Не первый раз на памяти Ральфа родители подростков с сучьим характером именовали их «сложными мальчиками». Но он почувствовал, что она любила сына, хоть ей и не приятна была мысль о том, что она его мать. И что она немного чувствовала вину за то, что упрятала его в клинику для душевнобольных. И Ральф чуть надавил. Мать Лорда уклончиво ответила, что подумает, и повесила трубку. Ну, а пока она думала, Ральф сгрёб свою волю в кулак и отправился в эту чёртову богадельню. Любому другому человеку могло показаться, что в лечебнице не так уж и плохо. Чисто, светло и уютно. В комнате отдыха, обставленной мягкими приятными креслами, даже были цветы, пусть пластиковые, но всё же. Любому другому человеку сделалось бы здесь немного грустно, немного жаль пациентов, но это вряд ли бы стёрло уверенность в том, что всё было на своих местах. Что люди с мёртвыми глазами были на своих местах. Любой другой человек не ступил бы дальше той самой комнаты отдыха, боясь разрушить свою веру в непоколебимую правильность происходящего в этих стенах. Но не Ральф. Он злился на себя за то, что пошёл на поводу у Стервятника, ступая по холодным белым коридорам и матерясь про себя. Но осознавал, что по-другому поступить уже не мог. Лорда он даже сначала не узнал. И дело было не в кривой стрижке, словно тот бился в истерике, дёргая головой, пока ему рвали тупыми ножницами золотые локоны, а в том, как он посерел лицом, сливаясь цветом с видавшими виды линялыми простынями. Или в выражении лица, на котором будто никогда не жили эмоции. Ни следа былой радости или злобы, что так часто сжимала его челюсти и щурила глаза, лишь чистый лист — серый и мятый. И хоть сидел Лорд в кровати прямо, изящно повернув шею к окну, Ральфу показалось, что хребет его переломлен пополам и держится на невидимой ниточке, привязанной к потолку. Обрежь её — и косточки ссыпятся в мешок для трупов. Заметив наконец Ральфа, Лорд вдруг переменился в лице, и небесная голубизна его глаз вышла из берегов, скатываясь прозрачной смолой к неприятно изогнувшимся губам. Он рванулся на кровати, вцепляясь пальцами в руки Ральфа, и прижался к ним сухими обветренными губами. Ральфу стало не по себе. Мерзкое чувство отвращения поползло под рубашкой, и ему захотелось оттолкнуть его от себя. Не Лорда, нет, — серое безумие, воняющее грязным туалетом, смрадом нечеловеческого отчаяния. Но он только прижал к себе Лорда, чтобы тот не увидел гадкую гримасу на его лице, и похлопал его по спине. — Что с тобой? — спросил Ральф, сглатывая неприятный ком в горле. — С тобой здесь плохо обращались? — Нет, — ответил Лорд, и голос его звучал удивительно обычно, как раньше, но теперь он так ему не подходил. — Всего лишь вбили гвозди в мою бессмертную душу, и она разучилась летать. Ральф сжал его плечи сильнее. Чёрт с ней с его матерью, которая обещала подумать. Оставить Лорда здесь было сродни отказу от собственной совести, а она у Ральфа всё же была. — Собирайся, — сказал он коротко. Он уже всё решил, пусть попробуют его остановить. *** Коридор гудел и колыхался, словно по нему нёсся торнадо, срывающий штукатурку со стен и отрывающий ботинки Логов от пола. Они неслись вперед, опережая Ральфа, неторопливо толкавшего коляску, распахивая двери и врываясь в спальни, неся на своих картонных крыльях безумную новость. Шутка ли, Лорд вернулся с того света, вернулся из Мертвого Дома. Сам спасённый из лап улыбающихся, как сломанные манекены, надзирателей сгорбился в своей коляске, будто хотел сжаться в маленький комок, и не поднимал ни на кого глаз. У входа в третью спальню чёрной тенью стоял Стервятник. Он стискивал свою трость до побелевших костяшек, словно едва сдерживался, чтобы не подойти, — уступал право радушной встречи родной стае Лорда. И улыбался необычно, как-то скомкано, робко. Ральф встретился с ним взглядом, и Стервятник произнес одними губами «Спасибо». — Должен будешь, — бросил Ральф, проходя мимо. Чёрт бы побрал этого Стервятника. Теперь ещё подумает, что Ральф ради него заделался в спасатели. Хрен он ещё ради них пальцем шевельнёт, сил моральных на это уже просто не осталось.