Одна на двоих

Ральф Выпуск шагал по календарным клеточкам семимильными шагами. Все боялись, даже Гомер, Фазаний пастух, хотя ему вроде и незачем. Но он пробовал выпросить у директора какие-то «отгулы за прошлый год», на что Акула лишь покрутил пальцем у виска, пробурчав «вы в своём уме?». Ральф считал Гомера истериком и паникёром, однако хорошо его понимал. Что случится летом? Ральф не знал, хотя и пережил в Доме уже два выпуска, и каждый раз они не походили один на другой. И в этом году всё будет по-другому, Ральф это чувствовал. Всё будет развиваться бессистемно и хаотично. Вернее, там будет какая-то система, логика развития, но очевидная лишь воспитанникам, а всем другим останется только наблюдать. Ну, ещё пытаться предотвратить кровопролитие. Тревожащие, мучительные мысли. Но были и другие. Когда Ральф думал о том, что он станет делать после выпуска. Дома больше не будет — запрут на все замки, сравняют с землёй, забудут. Спишут со счетов, как и Ральфа. Куда он пойдёт? А куда пойдут они? Слепой? Сфинкс? Стервятник? Другие? Где их ждут? Ответов не было, а сами выпускники выглядели беззаботными. Ральф наблюдал за ними, но понять ничего не мог. В Доме прошли уже два обыска, на столе у директора стояла коробка с ножами, лезвиями, заточками. Акула собирал воспитателей на совещания каждую неделю и требовал «усилить контроль». Дышащие весной ночи казались бесконечными; неделю назад Ральф подскочил в кровати с таким диким клокотанием в груди и животным страхом, что на следующий день опять потопал к Янусу, готовый услышать всё что угодно — от стенокардии до инсульта. Но услышал «паническая атака» и встретил грустный такой, понимающий взгляд Паука. «Что ты будешь делать потом?» - спрашивал Янус, а Ральф пожимал плечами. Ему тоже было страшно. Наверное, за эти пятнадцать лет он заразился их страхом Наружности. Другое дело, что когда-то он с Наружностью ладил, но теперь — отвык от неё, она казалась ему какой-то не вполне существующей. И там никто его не ждал. Да он и сам никого не ждал. Ральф представлял, как вернётся в свою квартиру, достанет ржавый ключ и попытается открыть дверь (в будущее), но ключ не подойдёт, потому что его наверняка стырил Стервятник, сточил бороздки или просто подменил, чтоб не возиться. И ключ не подойдёт, и Ральфу придётся вернуться, но возвращаться будет уже некуда. Но, наверное, самым тревожным было то, что к Ральфу перестали приходить. Никто не ломился к нему ночью, не караулил днём. Они все были чем-то заняты: все посланники, ночные визитёры, попрошайки, шпионы, агенты перемен и прочие человекообразные, уверенные, что его жизнь принадлежит им. Дела их были загадочны, а глаза светились целеустремлённостью. Может, уехать, думал Ральф. Бросить, сбежать? Не видеть ничего. Уйти ночью, с одним рюкзаком, и гори тут всё синим пламенем. Уехать на другой край света, работать в дешёвой приморской гостинице, получить новое имя. Переписать себя заново, утопить прошлое в грязном море. Спать с осиновым колом под подушкой. Но он не двинулся с места. А толку? Ни черта ведь уже не наладить. Он всё ещё дёргался по привычке, орал на кого-то в коридоре, делал вид, что имеет интерес, что держит всё под контролем. А потом запирался у себя в комнате и наливал коньяк в чайную кружку.

***

Ральф сидел в пыльном полумраке и читал. Что ещё оставалось ему делать, когда за дверями трещал по швам мир, в котором всё казалось ломаным-переломанным, а починить он это уже не мог? Он выкурил две сигареты подряд, взял книжку поспокойнее и читал, пытаясь не слушать собственное прерывистое сердцебиение. Читал, не разбирая толком слов. В дверь постучали, и Ральф вздрогнул, покрываясь мурашками с головы до ног. Внутри вяло колыхнулось раздражение: за дверями его ждал надоевший до зуда запах дешёвых девичьих духов, курева и свежей краски (на первом начинали ремонт), ждал чей-то очередной визит, цель которого могла с равным успехом быть как пустяковой, так и обещающей проблемы. Ждала маленькая надежда, что он всё же здесь не лишний. Ральф распахнул дверь. И увидел улыбающегося Стервятника. В лицо пахнуло теплом и почему-то шоколадом, не сыростью и не алкоголем — шоколадом и какими-то пряностями, что ли. Ральф как-то разом расслабился, а потом вдруг так же разом опять напрягся. Улыбающийся Стервятник. Счастливый, довольный, с блестящими глазами. Что-то здесь не так. — Добрый вечер, — кивнул Стервятник. — Добрый, — на автомате ответил Ральф, рассматривая его лицо. Улыбающегося Стервятника — действительно улыбающегося, а не вот тот его хищный язвительный оскал — Ральф не видел лет сто, тот даже в детстве был злобной горгульей. «Накурился», — подумал Р Первый, но потом отбросил эту мысль. Накуренного Стервятника Ральф имел удовольствие лицезреть не один раз и всегда удивлялся тому, что Птица единственный, пожалуй, в мире человек, на которого трава действует не как положено. Его душевная гниль была настолько глубока и въедлива, что даже под веществами улыбки пахли горечью и заставляли отводить взгляд. Тогда что? Новая наркота? Может, девушку завёл наконец? Или окончательно повредился головой? Ральф вздрогнул. Что если этот носатый придумал, как оборвать все свои страдания, и потому так счастлив? Оборвать страдания, смыть свою боль и выдохнуть свободно. Или не выдохнуть. — Что-то случилось? — напряжённо выдавил Ральф, продолжая сверлить взглядом чужое лицо. — Хочешь поговорить? — Просто решил вас навестить. Ну и да, хочу. Ральф нахмурился. — Меня? Навестить? Стервятник кивнул. — Я заметил, что вы переживаете из-за выпуска. Ральф скривился. Даже этот, вечно поглощенный только своим горем, только своей смрадной душонкой, заметил. Может, ему теперь и про панические атаки рассказать? — Я стал случайным свидетелем ваших рейдов и допросов, — произнёс Стервятник как бы между делом, будто это ничего не значило. — Возможно, я смогу сказать вам что-то, чего другие сказать не желают. — И кто тебя послал? — Никто, — пожал плечами Стервятник. — То есть, все сжали рты, как партизаны, а ты внезапно стал разговорчивым? — Ну раз вы не хотите… — Заходи, — Ральф отступил в сторону. Стервятник проковылял в комнату, остановился на середине и огляделся, будто в первый раз. Втянул ноздрями воздух и поставил на стол коробку, что держал в руках. — Что это? — коробку в руках Птицы Ральф заметил сразу, просто не придал этому значения, сбитый с толку его счастливым лицом. — Подарок. — В честь чего? — Да без особого повода. — Серьёзно? Ты никогда не дарил мне подарки. Ему даже ни одного рисунка не досталось за все его годы воспитательства, у Лося их были просто стопки, можно было вместо обоев клеить. Стервятник закатил глаза, и от проскользнувшего на его лице привычного раздражения, будто от воспитательской тупости, Ральфу стало даже легче. — Ну теперь, значит, дарю. Ральф приоткрыл крышку и сразу понял, откуда так тянуло шоколадом — в коробке лежали кексы. Какие-то сплюснутые, недостаточно поднявшиеся, с подгорелыми донышками, но ещё тёплые и ароматные, у Ральфа даже слюни потекли. Они пахли шоколадом, ванилью и чем-то ещё, чем-то таким непонятным, что захотелось сунуть нос в коробку и вдохнуть их аромат полной грудью. Но Ральф сдержался. — Ты сам, что ли, пёк? — Ну да. Вот это нифига себе. — Для меня? — изумился Ральф. — Ну нет, конечно, — фыркнул Стервятник. — Для всех, просто и вам захотел принести. Может, они подарят вам минутку радости. Ральф смотрел, как Стервятник отвёл взгляд, пряча улыбку, и его вдруг пронзило понимание. И он сунул-таки нос в коробку, жадно принюхиваясь. — Стервятник! Они с травой, что ли? — С шоколадной крошкой, — возразил тот, — но директора ими лучше не угощайте. Ральф хмыкнул. Вот же ж хромое недоразумение. — Ну что ж, спасибо за подарок, — поблагодарил он, и Стервятник кивнул в ответ. Ральф рассматривал своего гостя, и никак не мог взять в толк, от чего же так неуютно было находиться с ним в одной комнате: от того, что Ральф опасался опять остаться в дураках, хотя Стервятник обещал ответить на его вопросы о выпуске, от того, что он действительно собирался после его ухода съесть кексы, которые так-то ни один разумный воспитатель бы даже трогать не стал, или от того, как Стервятник улыбался. Так расслабленно и легко, что его длинные зубы не казались такими уж кривыми. Вежливая улыбка должна располагать к себе людей, так какого хрена от неё Ральфу становилось не по себе? Они смотрели друг на друга пару странных минут, и Ральф никак не мог сообразить, что нужно спрашивать. Что его на самом деле интересовало? Что они собираются делать после выпуска? Чего ждать в последнюю ночь? Готовиться ли к резне, насилию, смертям? Чужим, а, может, своей собственной? Он прочистил горло, в мыслях витал только один несчастный вопрос. — Ты можешь пообещать мне, что всё будет хорошо? — произнёс Ральф. Боже, как жалко это прозвучало. Но Ральф чувствовал себя уже практически беспомощным, неспособным хоть что-то изменить. Готовым поверить в любую сказку, которую ему прочирикает Большая Птица. — Да. — Никаких смертей? Стервятник задумался лишь на секунду. — Никаких смертей, — кивнул он. Ральф устало опустился на диван, ноги будто не хотели его больше держать. Он на автомате потрогал пальцами сбившийся в кучу плед. Верил ли он словам Стервятника? Ральф понял — нет. Но очень хотелось. — А ты? — вдруг спросил он. — Ты что собираешься делать? — Не умирать, — хохотнул Стервятник, но увидев тут же взметнувшийся к нему гневный взгляд, смутился. — Простите, — он уставился в окно и задумчиво погладил нечто, висевшее на шнурке у него под рубашкой. — Я собираюсь уйти. — Все собираются уйти, — язвительно плюнул Ральф. — Не тут же остаться. — Стервятник как-то странно усмехнулся, и Ральфа что-то кольнуло под сердцем. — Куда уйти? — Туда, где я буду счастлив. — И где это? — Очень далеко и очень близко. — Что за пургу ты гонишь, Стервятник?! — разозлился Ральф. Стервятник не ответил, просто продолжал улыбаться, и когда Ральф уже почти вскипел и готов был бесцеремонно выставить его за дверь, вдруг произнёс: — Не волнуйтесь. — Я не волнуюсь. Прозвучало неправдоподобно. «Панические атаки» — вспомнил Ральф и заскрипел зубами. — Вы боитесь. Но боитесь не за свою жизнь. — Конечно, чёрт возьми, не за свою! — выпалил Ральф. — Кому она нужна. — Зря вы так, — вздохнул Стервятник, вновь глядя на него своими пронзительными глазами. Не такими уж, оказывается, и безжизненными. — Не знаю, почему вам кажется, что мы вас не любим… Хотя, наверное, знаю, но всё же хочу уверить вас: это не так. Многие относятся к вам с уважением. — А ты? — Я мог бы даже называть вас другом, если бы… — Если бы что? — Если бы мы пережили некоторые события врозь, — Стервятник помолчал. — Может, станем друзьями в следующий раз, на другом круге. — Какой ещё другой круг? — не понял Ральф, его начинал раздражать бред, что нёс Стервятник. Разве поверишь, что всё будет хорошо, когда человек, сказавший это, начинает следом нести вот такую вот чушь? Стервятник посмотрел на него и вдруг улыбнулся. По-настоящему, так искренне и тепло, что Ральфа будто молнией шарахнуло. — Я постараюсь слушаться взрослых. Обещаю.