a blessing in disguise

— Лучше тебе уйти, — пожимает плечами Комаэда. Его взгляд скользит по комнате, а потом останавливается на Хаджимэ. Его губы растягиваются в кривой улыбке. — С чего вдруг? — Даже не знаю, — протягивает он, рассматривая носки ботинок. Его рука поднимается в воздух, и он аккуратно поправляет куртку, дёргая за ярко-красный шнурок. — Неужели тебе не страшно оставаться со мной один на один, Хаджимэ? — Нет. — Хината сглатывает. Он знает, что сейчас рискует многим. Знает, что завалиться в домик Комаэды после объявления ночного времени — всё равно что повесить себе на шею табличку «Убей меня». И всё-таки он надеется, что его бесполезный титул студента-резервника сыграет свою роль. Надеется, что даже Комаэда не станет марать о него руки. — Хаджимэ, — выдыхает Комаэда, и в следующее мгновение он уже рядом, его рука покоится на плече Хинаты, крепко его сжимая. Хината морщится, но не смеет пошевелиться. Не потому что боится. Потому что в нём просыпается странный, почти мазохистический интерес. — И ты всё это время отрицал, что мы с тобой похожи? — Всё ещё отрицаю, — выдыхает Хината, слегка поворачивая голову. Их взгляды встречаются всего на мгновение, но этого уже достаточно: он понимает, что Комаэда далеко не в себе. — Зря. Зря-зря-зря, — фыркает Нагито, и его длинные, ледяные пальцы скользят вверх, ложась на щёку Хинаты. Он вздрагивает, поджимая губы. — Ну же, Хаджимэ, посмотри уже правде в глаза. Только ты понимаешь меня. Его глаза тёмные, опасные — он смотрит на него, словно хищник, и горло сдавливает странный, липкий ужас. — Так зачем ты пришёл? — продолжает он. — Остановить меня? Или признаться? — Признаться в чём? — Рука Хинаты непроизвольно ложится на галстук, слегка оттягивая его — в комнате становится непереносимо душно. — Это ты мне скажи, — усмехается Комаэда. Его мизинец касается нижней губы Хаджимэ, аккуратно по ней проводя, и тот вздрагивает. Хочет отвернуться, но не может. Боится даже выдохнуть. — Комаэда, я… — Он замолкает. Хината хочет отговорить Нагито, но не знает как. Хочет что-то ему сказать, но не знает что. И поэтому ему остаётся только молчать, беспомощно смотря, с каким удовольствием Комаэда наблюдает за смятением на его лице. — Я знаю, что это не ты, Хаджимэ, — наконец, сжаливается Комаэда. Он легонько хлопает Хинату по щеке, оставляя после себя неприятный холодок, и игриво щурится. — С самого начала знал. — Откуда? Комаэда разочарованно выдыхает и качает головой. — Хината-кун, неужели ты успел забыть, кто ты такой? Неужели ты думаешь, что обычного резервника используют для чего-то столь грандиозного? — Он отворачивается, выглядывая из окна. — Могу даже позавидовать твоей надежде. Но правда всегда грустнее. Мусор остаётся мусором. Мы лежим на земле и ждём, пока о нас вытрут ноги. Мы существуем только ради чужой выгоды. — Я не… — Не мусор? Не льсти себе. — Комаэда сдавленно усмехается и поворачивает к нему голову. Теперь на его губах светится почти жалостливая улыбка. — Ты нравишься мне, Хаджимэ. Правда нравишься. И я бы не хотел, чтобы с тобой что-то случилось. Поэтому тебе лучше уйти. Пока остальные не заподозрили тебя в пособничестве. Комаэда окончательно замолкает, показывая, что на этом разговор окончен. Хаджимэ переминается с ноги на ногу, несколько раз открывает рот и силится что-то сказать, но не решается, и в итоге молча покидает домик Комаэды. В голове у него пусто, на сердце — до больного тяжело. Он не может перестать думать о словах Комаэды, даже лёжа в собственной кровати. Он крутится и мечется под одеялом, пытаясь устроиться, но ему ещё жарко, он всё ещё чувствует прикосновения на собственном лице. — Чёрт… — шепчет он в пустоту домика, пряча лицо в сгибе локтя. Нагито сводит его с ума.