Медленно, но верно приближался Новый Год – главный праздник зимы и причина всеобщего ажиотажа. Он ощущался во всем: во всеобщей суете на улице, ярких огоньках на столбах и окнах и массовой эпидемии человеческой доброжелательности; в коллегах, враз повеселевших и преисполнившихся праздничным настроением, и новогодних украшениях в их кабинетах; в учениках, совершенно расслабившихся, их ярких новогодних шапочках и толстых зимних свитерах. В сюрпризах, в конце-то концов: именно в декабре ввиду очевидных обстоятельств спрос на всякого рода неожиданности серьезно возрастал.
Сюрпризы в этом году Адире не нравились. Нет, здорово, что приехал Гектор – брат, как-никак, еще и двойняшка, и что бы там ни случилось, она его действительно любила. Это событие она успешно пережила, хоть и потратила несколько нервных клеток на обдумывание и еще пару десятков на борьбу с внезапными последствиями. Здорово, что и работа у нее веселая – никогда не предугадаешь, что случится в ту или иную минуту, так что деменции точно можно было не бояться. Как, впрочем, и скуки: бытовые анекдоты из повседневной учительской деятельности можно было грести, что называется, лопатой. Адира редко смеялась при детях – все-таки учитель должен держать лицо и авторитет – но каждый казусный случай оставался в ее памяти светлым пятном на долгие-долгие годы. Она помнила, как ее дети шутки ради смазали доску мылом – собственно, с тех пор доской этой никто и не пользовался по назначению, потому что ни один кусок мела ее больше не брал. Мыльный казус стал своеобразной метафорой, локальной шуткой, принадлежавшей только членам сообщества «11Б».
Адира никогда не знала, каково это – иметь своих собственных детей; так уж сложилось, что судьба не дала ей подобного шанса. Однако матерью она, кажется, все-таки стала, в том или ином смысле.
Каждый из двадцати двух подопечных по какой-то причине был ей практически родным – даже несмотря на то, что в самом начале пути она твердо верила в свою отрешенность и отвергала любого рода привязанности. Блэкстоун сломалась в конце первого же года классного руководства, неожиданно для самой себя, но еще долго отрицала этот факт в собственной голове. На седьмом году совместного существования в этом уже не было никакого смысла; пришлось принять тот факт, что у нее вдруг появилось двадцать два ребенка на полставки.
Двадцать два ребенка! Внушительно, правда? И все невероятно разные, с характерами и амбициями, и за всеми, очевидно, нужен глаз да глаз.
«Паразиты», - мысленно ругалась Адира, как только у нее выдалась свободная минутка между бесконечными объяснениями материала. Девятому классу вместо скучной лекции про уголь и особенности его добычи в каком-нибудь Богом забытом регионе она принесла красочный фильм – и теперь, так как занять себя ей было нечем, она агрессивно сверлила взглядом пустоту и бранилась сама я с собой.
Паразиты. Додуматься же – проникнуть в школу без пропуска, вскрыть учительскую и ковыряться в журналах! И это в день проверки! Благо, вся комиссия оказалась необязательной – жаль, конечно, коллег, оставшихся только ради едущего не пойми откуда начальства, но если бы «задержание» произошло при чужих людях, история могла бы кончиться очень и очень печально. Повезло, получается. Паразитам.
Ладно, если бы все произошло как-нибудь обособленно – но нет, утром того же дня еще и драка случилась, и, по удивительному стечению обстоятельств, с участием ее детей. Между прочим, двух отличниц! Да неужели на всех так сильно влияет ретроградный Меркурий? Идеальное стечение обстоятельств. Лучше и не придумаешь. Паразиты.
В водовороте собственных мыслей Адира не успела заметить, как кончился фильм – оказывается, несколько минут она вглядывалась в четвертое измерение с лицом, безразличным настолько, что и окликать ее никто не осмелился. Этот урок был последним; с чистой совестью она пожелала всем хороших праздников и распустила детей по домам. Практически сразу же им на смену пришли другие; процессия из трех человек шла к ее столу с аурой полнейшей безнадеги и неуверенности. Даже жаль их как-то стало – паразиты, конечно, но ведь свои, практически родные!
Все виновники позорного торжества грустно остановились напротив учительского стола. Несколько секунд Адира сверлила их взглядом. Дети, опустив головы, рассматривали собственные ботинки и виновато поджимали губы.
И как их сейчас ругать? Все трое напоминали ей маленьких совят, понурых и по-детски напыщенных. А еще, Адира уже замечательно обсудила всю ситуацию сама с собой – наругалась вдоволь, и никакой злости не осталось. Но пожурить их все-таки необходимо – таков уж долг учителя. Географ глубоко вздохнула; в голове свистела напряженная пустота. Наконец, она поднялась со стула, обошла впервые очищенный от бумаг и карт стол и встала перед учениками.
- Почему вы трое вечно оказываетесь не там, где надо?
Юджин невесело усмехнулся. Он стоял посредине, и, похоже, один-единственный был готов к разговору: девчонки отвернулись друг от друга настолько, насколько в принципе позволяла ситуация вынужденного сосуществования.
- Поверьте, профессор, уже долгое время я задаю себе тот же вопрос.
Ругать парня было непривычно: возможно, стоило предложить ему стул, чтобы не приходилось задирать голову. Юджин существенно вырос – тем не менее, из года в год картина не менялась, и с завидной стабильностью он оказывался в ее кабинете для получения очередной поучительной нотации. Адира скрестила руки на груди, стараясь найти самые правильные слова, и, желательно, без криков – повышать голос она попросту ненавидела. Для этого в школе существует Зан-Тири, которая, очевидно, думает, что нужно обязательно орать, чтобы человека с ростом сто пятьдесят сантиметров услышали наверху.
- Юджин, это не смешно, - серьезно отчеканила она, и он понурился еще сильнее. – Ты знаешь, что вчера происходило в школе? – он молча пожал плечами. – Вчера была проверка от администрации. Как думаешь, что бы случилось, если бы вы попались им, а не мисс Смит?
- У вас были бы проблемы, - покорно промычал он.
- У всей школы были бы проблемы. А вас ждало бы отстранение. В лучшем случае.
Повисла тишина. На нее все еще никто не смотрел.
- Какой вывод из этого можно извлечь?
- Нужно планировать проникновение тщательнее, - Юджин ворчал тихо, практически шепотом, но, к его несчастью, слух у Адиры был отменный. Едва почувствовал ее колючий взгляд, он опустил голову еще ниже, сделавшись с ней практически одного роста. – Извините. Больше не повторится.
- Здорово, - саркастически процедила Адира, едва удерживая все свои мысли в одной области коры левого полушария головного мозга. Обещание по какой-то причине казалось ей ненадежным. – Вопрос в том, почему это случилось.
Никто ей не ответил. Тишина не прервалась ни через пять, ни через десять, ни даже через шестьдесят секунд.
- Понятно, - она медленно вздохнула, почти показательно, но ничего, кроме повысившегося уровня общего напряжения, не изменилось. – Юджин, подожди за дверью, пожалуйста.
Он покорно вышел. Тишина, теперь не нарушаемая его чересчур остроумными шутками, стала еще оглушительнее. Несколько секунд Адира молчала, просто так, для профилактики – немая сцена всегда производила куда больший эффект, чем надрывистые крики и утомительные пытки скучными наставлениями. Мигнула лампочка; кажется, напряжение и вправду стало неприлично сильным.
- А у вас что стряслось? – максимально буднично поинтересовалась она. Девчонки отвернулись друг от друга еще на пару миллиметров. Дурной знак. – Весь семестр делили парту и вдруг не поделили коридор. Как это произошло? – молчание. И снова неподобающе долгое. Коммуникация провалена. – Ну, если не хотите говорить, будете слушать. Вы и без меня понимаете, что такое поведение недопустимо. С этого момента все проблемы прошу решать диалогом, вербальными средствами общения, без рук и ног. Остальное услышите в кабинете директора.
Откровенная беседа с классным руководителем могла здорово смягчить обстоятельства грядущего приговора – это понимали все, но, к превеликому сожалению, «все» были слишком упрямыми, чтобы это признать. На момент осознания собственной ошибки ситуация уже была неисправимой: Рапунцель поняла это, увидев суд присяжных, собравшийся в кабинете у директора. А еще своего отца; еще накануне она слышала, как мама, разнервничавшись, заставила его впервые пойти в школу в роли родителя, чтобы все было по-честному, ибо ни одного собрания он в жизни не посетил – и, следовательно, заблудился на просторах первого этажа дважды и кружился вокруг собственной оси, пока добрые школьники не отвели его к нужному кабинету. От легкой степени отчаяния Рапунцель испытала невероятное желание хлопнуть себе ладонью по лбу.
- Ребята вот говорят, что Рапунцель избила Кассандру в школьном коридоре, - коротко объяснил директор, вальяжно скрестив руки перед собой. Все пары глаз вдруг устремились на Рапунцель, оценивающе пробежались по ее мелкой фигуре и перебросились на Кассандру, высокую и поджарую. Кто-то из присутствующих недоверчиво фыркнул.
- Точно Рапунцель? – засомневался Фредерик. Впервые на памяти Рапунцель он сомневался в ее виновности – и тем не менее, данный жест воспринялся ею как оскорбление. Разумеется, суждение было преувеличено, но неужели она в его глазах настолько слаба, что и ударить никого не может? Несправедливо. Стыдно, но несправедливо.
- Точно Кассандру? – с таким же сомнением переспросил Джон, заразившись, вероятно, общей атмосферой. Директор шумно втянул в себя воздух, но заговорить ему не дали.
- На правду похоже, - проскрипела Зан-Тири откуда-то из угла; ее вообще не приглашали, но упустить уникальный шанс погреть уши и внести свой вклад в воспитание нового поколения она не могла. – Весь семестр она на неприятности нарывается. Меня вот с ног сбила и даже не извинилась, как так и нужно!
«Было бы, что сбивать», - очевидно, подумал каждый, но, руководствуясь знаниями социальных норм, решил учтиво промолчать. Несколько секунд неловкой тишины закончились очередным вздохом директора.
- Девочки, все было так?
Обе опустили головы. Очередное молчание стало знаком согласия.
- Ну вот, - снова вклинилась Зан-Тири. – В наше время такого не было.
- В ваше время сразу из племени выгоняли, - тихо ворчала Адира, так, чтобы слышно было только причине ее внезапной агрессии. Причина внезапной агрессии до неприличного громко встрепенулась.
- Нахальство!
Директор резко ударил ладонью по столу.
- Прекратить! – весь суд присяжных вздрогнул от неожиданности. – В чем причина драки?
Снова повисло душное, неприятное молчание; на этот раз, короткое.
- Я ее толкнула.
Глаза Рапунцель округлились.
Казалось ей или нет, но Кассандра брала ответственность за начало конфликта на свои плечи. Зачем, черт возьми, она это делает? Разве не Рапунцель виновата в том, что первая перешла к насилию? «Не перешла бы, если бы на то не было причины» - противно пищало в ее черепно-мозговой коробке; заглушить сигнал не получалось. Противоречивые мысли бились друг о друга лбами и создавали короткое замыкание: в какой-то момент Рапунцель переставала понимать, велика ли ее вина во всем произошедшем и возвращалась к исходному состоянию, чтобы снова пройти длинную цепь размышлений и оказаться в тупике.
- Зачем ты ее толкнула? – продолжал директор. Ответа на этот вопрос не последовало. Рапунцель осторожно покосилась влево; Кассандра стояла рядом, точь-в-точь как ее отец, в военной стойке, сцепив руки за спиной, и тупо всматривалась в обклеенную снежинками столешницу.
- А я говорила, - снова скрипела Зан-Тири. – Тут психолог нужен.
Шугарби, до этого тихо сидевшая в углу, вскинула руку.
- Я здесь!
- Замечательно.
- Спасибо, – психолог поднялась на ноги и деловито поправила медицинский халат. – Знаете, подростковая агрессия – это очень серьезно. И не на пустом месте образуется – я по этой теме диссертацию писала. Все дело в отсутствии возможности прожить проблему и перегрузке психики.
- И невоспитанности!
- Я бы попросил, - жевалки Джона заходили на скулах; его резкий ответ, однако, был перебит еще более резким криком директора.
- Бога ради, выйдите из кабинета!
Дверь за спиной у Рапунцель хлопнула; должно быть, Зан-Тири успешно ретировалась. Всего на секунду повисла какая-то непонятная тишина; каждый разглядывал непонятную точку в пространстве с преисполненным лицом.
- Так вот, агрессия, - несмело продолжила Шугарби, когда ситуация медленно начала перетекать в категорию комичности. Все взгляды обернулись к ней. – на самом деле, очень серьезная проблема для молодых людей. Психика еще не стабильна, постоянные стрессы оказывают на нее существенное давление, и если у этого давления нет выхода, происходит коллапс.
Еще на первом слове Фредерик недоверчиво, почти показательно фыркнул. Приличия ради, психолог прервала свою мысль в первой же возможной точке; ее психологический радар, кажется, узрел нового пациента.
- Какие могут быть стрессы в семнадцать?
И глаза у Шугарби снова загорелись маньяческим огнем.
- Считаете, что проблем в этом возрасте нет?
Фредерик рассмеялся.
- Откуда? На заводе впахивать не надо, мать с отцом за все платят. Искусством заниматься хочешь, картины рисовать? Конечно, отец заплатит. Нужен новый телефон? Отец купит!
Что-то внутри Рапунцель неприятно сжалось; внезапное желание вмешаться в разговор саднило ее горло. Здравый смысл, однако, приказывал молчать, и она молчала, опустив голову еще ниже.
- А если дело в чем-то нематериальном? – психолог обернулась к нему всем телом. Дело пахло терапией.
- В чем нематериальном? – скривился Фредерик. – В ее возрасте я уже работал, матери помогал, потому что денег не было. Вот это – стресс. А когда живешь безбедно, стрессов вообще быть не должно.
Шугарби понимающе кивала; фокус всеобщего внимания был смещен, и Рапунцель вдруг стало невероятно стыдно. Сначала у психолога побывала она, потом ее отец, после дойдет до матери – конечно, пусть вся школа знает, что у нее семья неадекватная! И почему мама сама не могла прийти? Почему именно в этот раз она вдруг заметила, что семейные обязательства между ею и ее мужем распределились неравномерно и устроила скандал?
- Моя дочь никогда и ни на что мне не жаловалась, потому что живет в достатке и проблем у нее нет, - твердым голосом отчеканил Фредерик, вдруг серьезно засомневавшись в участливости психолога. Она же продолжала мелко кивать.
Директор потер переносицу пальцами:
- Да, ваша дочь молча подралась.
Ответа у Фредерика по какой-то причине не нашлось: он возмущенно открывал и закрывал рот, но так и не породил ни одного полноценного слова. Джон, видимо, утомленный всем происходящим, взглянул на наручные часы и нахмурился.
- Я все понял, – коротко сказал он. – Мы примем меры. Разрешите идти?
- Подождите, мистер Майклсон, – всплеснул руками директор, – я все понимаю, вы человек занятой, но давайте решим все здесь! Кассандра, скажи, зачем ты толкнула Рапунцель?
Она промолчала. Должно быть, пришла очередь Рапунцель брать на себя какие-либо обязательства ради общего блага – но ничего, совершенно ничего не приходило ей в голову. Все процессы мозговой деятельности были направлены на прогнозирование потенциальных исходов – система сгенерировала как минимум три с разными степенями жестокости, но даже близко не подошла к тому, что случилось на самом деле.
Отец ее, внезапно оживившись, перешел на какой-то странный дружественный тон.
- Майклсон? Джон Майклсон?
Капитан обернулся.
- С кем имею честь?
- Фредерик Корона, тридцать пятая сухопутная дивизия. Две тысячи второй год, – Джон сощурился. – А я-то думаю, почему лицо такое знакомое! Вот особенно сейчас!
Джон продолжал щуриться; несколько секунд он молча сверлил мужчину фирменным ментовским взглядом, а потом, видимо, откопав в закромах собственной память необходимые воспоминания, протянул ему руку.
Директор, кажется, был близок к тому, чтобы схватиться за седую голову.
- Господа, ну в самом деле!..
Господа уже не слушали – в их списке важных проблем для обсуждения наконец появилось что-то действительно стоящее.
***
Все, что помнила Рапунцель из событий последних двух часов – желание присесть на какой-нибудь стул и отвернуться в угол, чтобы принимать всего лишь минимальное участие во всем происходящем балагане. А еще она помнила пунцовую от стыда Кассандру – вероятно, ее внутреннее желание было точно таким же. После многочисленных попыток придать ситуации хотя бы косметически серьезный вид, директор распустил всех с миром; проблема так и не была решена, и Рапунцель не знала, радоваться ли ей прекрасному отцовскому настроению или все-таки сгибаться от тяжести груза совести на хрупких плечах.
- Ну? – спрашивала мама с порога, деловито перебросив через плечо кухонное полотенце и скрестив руки на груди. И Рапунцель, и ее отец застыли в прихожей.
- Поговорили, - в тон ей ответил Фред. Оклемавшись первым, он стянул с себя шапку и недовольно бросил ее на столик; кажется, он начал вспоминать, зачем вообще ходил в школу и какие вопросы должен был решить.
- И?
Рапунцель в ускоренном темпе сбросила с себя пуховик – на случай, если придется экстренно эвакуироваться в комнату после родительской взбучки. Лицо отца становилось все серьезнее и серьезнее; очевидно, о друге своем он уже и думать забыл (а Рапунцель понятия не имела, как ему напомнить).
- Моя дочь избила одноклассницу, - ядовито прошипел он. Вот теперь-то все снова встает на свои места. Иерархия в семье восстановлена; представитель низшей ее ступени тревожно застыла возле двери. – Это как понимать?
Она молчала. Сказать было нечего – по факту, все действительно так и произошло. Кассандра ведь так ни разу ее и не ударила.
- Я с тобой разговариваю, - вдруг зарычал отец, приблизившись на полшага – достаточное расстояние для того, чтобы доминировать беспрепятственно. – Я на работе спину гну и все твои хотелки оплачиваю, чтобы ты вот этим меня благодарила? Чтобы я из-за тебя у директора краснел?
Всего на секунду в голове у нее промелькнула мысль о том, что, по большей части, у директора краснела она, но выразить ее вслух у нее не хватило смелости. Мысли ее были свободными – тело, однако, вспоминало прошлые механизмы. Вдруг стало очень холодно; вдоль позвоночника забегали мурашки. Должно быть, так работает инстинкт самосохранения.
- Ты сейчас же позвонишь ему, - Фредерик достал телефон и кармана брюк, – и извинишься. Перед ним, и перед классным руководителем заодно.
Что-то треснуло внутри Рапунцель, треснуло с оглушительной вибрацией, так, будто бы по гитарной струне прошлись кухонным ножом – громко, со скрипом и до ужаса больно. Это было слишком. Да неужели она настолько виновата перед всем миром?
Рапунцель надоело молчать. Все ее тело колотило от страха, но предохранитель в ее голове окончательно вышел из строя. Будь, что будет.
- То есть ты в это веришь? От меня ничего не хочешь услышать? – голос ее надломился с первого же слова.
- Я в кабинете у директора наслушался.
- А меня, значит, послушать не хочешь? Может, это он тебе дочь?
- Закрой рот! – Рапунцель опешила; кажется, ее только что контузило на левое ухо. Отец приблизился еще на несколько сантиметров; под давлением его ауры, тяжелой и негативной, хотелось сжаться в клубок. Но Рапунцель держалась, несмотря на то, что ноги ее уже грозились отказать. – С подружками своими будешь так разговаривать!
- Подружки со мной хотя бы разговаривают, - язвительно протянула она, чувствуя, как сильно дрожит ее челюсть – то ли от страха, то ли от переизбытка негативных эмоций в организме. Непонятная ярость била ее изнутри резкими импульсами; кажется, у нервной системы отказали тормоза. Снова.
- Плевать я хотел на всех твоих подружек, - слишком резко ответил он, и все ее последующие слова растворились в низких частотах его крика. В моменте Фредерик закатил рукава рубашки; мама пыталась схватить его за локоть. Здесь-то в глазах у Рапунцель и потемнело. – Я покажу тебе, как нужно разговаривать с отцом. Никакого тебе спектакля не будет.
Она не помнила, как дернула ручку двери – в моменте это показалось единственным правильным решением. Благо, не успела разуться. Отец бежал за ней первые пять метров – после лишь кричал что-то вслед, и все слова его разлетались невнятным эхом по подъезду до самого верхнего этажа.
Все ее тело била крупная дрожь – настолько крупная, что ноги разъезжались на снегу и путались друг с другом. Она, кажется, падала несколько раз, но так и не смогла остановиться – раз за разом сознание рисовало преследователя за ее спиной. Раз за разом он был все ближе. Рапунцель задыхалась, то ли от мороза и быстрого бега, то ли от страха, хрипела и кашляла, и, дрожащими, покрывшимися пятнами от мороза пальцами, набирала код от домофона, успев ошибиться три или даже четыре раза.
Она взлетала по лестнице, пропуская ступеньки, и, добравшись, наконец, до четвертого этажа, замерла на месте.
Возле двери стояла Уиллоу. И, кажется, была очень занята, поскольку напротив, в опасной близости находился мужчина. Рапунцель опознала его сразу, по длинным черным волосам – пару дней назад он во всех новостных репортажах горланил имя Уиллоу, и, видимо, судьба оказалась к нему очень благосклонна.
Оба обернулись на неприлично громкий для подъезда шум. Картина мира снова поплыла перед глазами – но еще до того, как Рапунцель успела развернуться и убежать, ее потянули за руку.
Она совершенно не помнила, как оказалась в квартире – помнила только, что что-то жгло ее изнутри с невероятной силой, пока она дрожащими губами рассказывала тетке обо всем, что произошло за последние несколько часов. Она помнила лицо Уиллоу, хмурое и серьезное, и помнила, как черты его грубели с каждым новым предложением. Она помнила, что ни разу не присела, по этой причине пролила стакан воды и долго извинялась; а еще помнила, как после ее обширного монолога растянулось долгое и опасное молчание, ужасно неприятное, липкое и мерзкое, сводившее Рапунцель с ума.
Она ведь даже не помнила толком, что именно сказала. Быть может, наговорила лишнего?
Быть может, вообще стоило помолчать? Какое право она имеет говорить что-то о своих родителях? Какое право в принципе она имеет приходить в чужой дом без приглашения?
На секунду Рапунцель показалось, что сердце ее сжала невидимая костлявая рука с острыми пальцами – и резко потянула на себя, настолько сильно, что неприятной ноющей болью отдало даже в затылок. Она зажмурилась в попытках отвлечься, вслушивалась в шумы улицы, доносившиеся из открытого окна, пыталась запечатлеть тихую музыку из соседней комнаты – без толку. Сердце ее, кажется, больше ей не принадлежало.
- Прости, - коротко сказала она, и голос снова сорвался на непонятные частоты. Уиллоу перевела на нее взгляд. Захотелось провалиться на четыре этажа вниз и заодно сквозь землю. – У тебя сегодня выходной и ты была занята, а я не предупредила и со своими проблемами…
Уиллоу ответила что-то неразборчиво – Рапунцель слишком громко шмыгнула носом и перекрыла весь звуковой поток – и мягко поманила племянницу рукой.
- Иди сюда, - кольцо объятий осторожно сомкнулось на ее спине; Рапунцель несмело уткнулась носом в острую ключицу – видимо, природе показалось смешным сделать ее единственным низким человеком в семье – и комок спутавшихся нервов в ее желудке, кажется, немного расслабился. – Мы все ошибаемся. Жизнь на этом не кончается. Знаешь, сколько раз я дралась?
- Сколько?
- Много. А с мамой твоей!.. Она мне как-то даже ухо прокусила, смотри!
Рапунцель рассмеялась, машинально, просто от стресса, так и не подняв головы к причине смеха – смысла в этом не было, ибо весь мир снова плыл в ее глазах, уже в который раз за последний час. Омерзительное чувство собственной слабости грызло ее изнутри; раны от ядовитых укусов медленно стягивались под теплом медленно блуждающих по спине ладоней.
Долгие годы она мучилась от одиночества – мечтала найти родственную душу и депрессивно смотрела в потолок под грустную музыку, когда все попытки вдруг приводили к грандиозному провалу. Иногда попадались не те люди – не тот склад характера, не те цели, совершенно другой взгляд на жизнь. Но она отчаянно цеплялась за каждого, как за спасательный буй – так, будто бы собиралась тонуть. И тонула, раз за разом, выбираясь лишь для того, чтобы глотнуть хотя бы немного кислорода.
Долгие годы она винила себя – за недостаточность, глупость и постоянные оплошности, – извинялась, повинуясь внутреннему позыву и не понимая толком, за что. И всегда старалась быть лучше – во многом потому, что оптимизм был заложен в ней генетикой.
Всю жизнь свою Рапунцель лечила совсем не то: стараясь избавиться от симптомов, она раз за разом подкармливала свою болезнь собственными слабостями. И ни разу не посмела задуматься, что действительно стремится к одному – к первенству. В глазах друзей, учителей, прохожих, а главное – в глазах отца. Пока, наконец, накопленное долгими годами осознание не начало разрывать ее изнутри.
Всю жизнь она смотрела на себя чужими глазами – и, к сожалению, глаза эти были завязаны плотной тканью.
Внезапно для самой себя, Рапунцель всхлипнула снова.
- Я так старалась быть хорошей.
Ладони замерли. Ответа не последовало; снова стало тихо. Неровно дышала Уиллоу – видимо, подбирала слова.
- Тебе не нужно никому ничего доказывать, - прошептала она после очередного рваного выдоха. По спине у Рапунцель пробежали мурашки. – Тебя уже достаточно, слышишь? Ты уже многого стоишь. И ты даже не представляешь, сколько еще в тебе возможностей. Всю жизнь будешь удивляться.
Слишком долго Рапунцель искала ответы вовне – оказывается, они были рядом, настолько близко, что и разглядеть толком не получалось. Все вдруг начало казаться простым – во всяком случае, пока рядом была Уиллоу. Пока руки ее вырисовывали теплые круги на спине, а сердце мягко билось под ухом.
- Подождешь полчаса?
- Куда ты?
- В магазин. Мне тебя кормить нечем.
***
В магазин она, конечно, так и не зашла.
Дверь в квартиру сестры была не заперта – как приличный человек, Уиллоу постучалась, но, не получив никакого ответа, просто дернула ручку, до упора, так, чтобы поднятым шумом оповестить всех о своем внеплановом прибытии. Навстречу ей вышли; она едва не столкнулась с Арианой в прихожей.
- Вечер добрый, - все так же из вежливости поздоровалась младшая, не сумев определиться, с каких слов стоит начинать разговор. – У вас открыто.
- Не повод входить, - мрачно прогудело из кухни. Фредерик был дома. Как обычно, в неприятном расположении духа – тем легче для Уиллоу, ибо на доброжелательную беседу она настроена не была.
- Поговорить нужно.
Она быстро прошла в комнату, не сняв ни пуховика, ни ботинок, машинально отодвинув Ариану со своего пути обеими руками – судя по звуку, она сопротивлялась, а после двинулась следом, и, кажется, даже пыталась что-то сказать. Возможно, упрекнуть – это было бы логично. Жаль, что Уиллоу было немножечко все равно.
На кухне царил какой-то хаос – по меркам безумия он превосходил даже периодически повторяющуюся ситуацию в квартире чересчур творческой Смит. Очевидно, до ее прихода здесь активно выясняли отношения: даже воздух был спертым, раскаленным до предельно допустимой температуры. Среди этого хаоса, скорчив самую кислую мину из всех возможных кислых мин, сидел Фредерик, и судя по траектории его пассивно-агрессивного взгляда, к еще одному диалогу он был не готов.
Уиллоу остановилась перед ним. Повисло молчание: видимо, каждый из присутствующих надеялся, что повод всеобщего сбора может раствориться сам собой. Она не выдержала первой.
- Значит, слушай сюда...
- Не намерен слушать нравоучения женщины, которая…
- Да-да, давай, конечно, в сто тридцать пятый раз! – всплеснула руками Уиллоу. – Которая развелась, семью не сохранила и так далее по списку. Два года одно и то же! Вместо упреков в мою сторону попробуй хотя бы один раз посмотреть, что у самого под носом происходит.
Фредерик оскалился.
- С моей семьей все в порядке.
- Твоя дочь целый час рыдала в моей квартире. А знаешь, как она там оказалась? Бежала из твоей замечательной семьи. Километр. Без куртки. В декабре.
Одним рывком он поднялся со своего места; Уиллоу обдало волной адреналина.
- Этого она у тебя понабралась, – зло прошипел он, грозя ей указательным пальцем. – Если бы она меньше общалась с тобой…
- Если бы ее отец уделял ей больше внимания, - в тон ему отзывалась Уиллоу. – Ты когда в последний раз спрашивал, как у нее дела? Вообще умеешь по-человечески разговаривать?
- Я сутками на работе впахиваю ради ее же блага!
- Да сдались ей твои работы ради блага! – от слишком громкого крика Фредерик осекся. – Не удивляйся, если через полгода она сбежит от тебя за тридевять земель и больше ни слова тебе не скажет.
По комнате растянулась тишина – настолько внезапно, что Уиллоу, учителя со стажем, кажется, оглушило эхом собственного голоса.
- Что угодно можешь обо мне говорить, – усилием воли она опустила показатель личной громкости до твердого полушепота, но и это по какой-то причине казалось ей чересчур. Уиллоу неосознанно поморщилась. – Но лучше подумай о том, как избежать моих ошибок.
Не дожидаясь ответа, она молча вышла в коридор, чувствуя, как в спину ее впивается колючий взгляд Фредерика. Сказать больше было нечего. Слушать не было необходимости.
- Рапунцель переночует у меня, – бросила она напоследок, просто ради приличия, когда Ариана вышла проводить ее до дверей.
Секунду спустя ей ответили тихое, емкое «спасибо». Коротко кивнув, Уиллоу вышла, осторожно закрыв за собой дверь.
На улице снежило – значит, по всем законам природы, стало теплее.
