Октябрьское

      Стол Питера был настолько идеальным, что даже начальник, боясь испортить этот оазис совершенства, обходил его стороной. Документы, заботливо разложенные по разным стопкам, — срочные/утратившие силу/требующие исправлений; три фотографии (жены, сына и дочери), поставленные в ряд; несколько ручек — одна для подписей, другая для правок, третья — для заметок; стикеры — на жёлтых записаны задания от начальства, на зелёных — сроки проектов, на красных — списки дел на день. Ящики знали свои обязанности лучше, чем некоторые подчинённые, — они хранили себе вещи хозяина согласно чёткому распорядку. Наверное, они бы злобно заскрипели, если бы какая-нибудь наглая сволочь попробовала положить зарядку от телефона во второй ящик, а не в третий.       Если бы пыль захотела опуститься на деревянно-гладкую поверхность, ей пришлось бы согласовывать это с Питером. Если бы муха, с ума сошедшая от июльской жары, захотела бы посидеть на краю стола, ей пришлось бы спрашивать разрешения у Питера. Подвинуть что-нибудь, случайно задеть, или — не дай бог — опрокинуть расценивалось как преступление и каралось долгой нотацией, по нудности схожей с бухгалтерскими записями.       Рядом со столом Питера находился стол Эрика, который своим внешним видом напоминал артхаусное искусство. Найти там что-либо мог только Эрик — с пятнадцатой попытки, со сложенных в молитве пухлых рук, с несколько раз проговоренного про себя «боже, пожалуйста, иначе меня уволят». Требуемое заявление лежало под розово-кремовым пирожным, купленным в пекарне напротив; около клавиатуры зачем-то стоял кактус, о который Эрик всегда царапал запястье; красивую ручку, подаренную супругой на день рождения, никто не видел вот уже пятый день. В ящики заглядывать было страшно — они переняли привычки бермудского треугольника и всё, что туда бросалось, исчезало бесследно. Эрик как-нибудь хотел остаться после работы и всё это разобрать. Честно, очень хотел. Но как-то всё не было времени.       Питер, смотря на творящийся по соседству ужас, хватался за сердце. Он предрекал Эрику погибель от безответственности, но не оставлял попыток направить его на путь истинный и просил всё привести в порядок. «Это невозможно, — говорил он в перерыве коллегам, доставая свежий сэндвич, — он как будто работает в свинарнике, у него и в жизни такой же дурдом».       Касаемо жизни Эрика, тридцатитрёхлетней и полной счастья, никогда не ошибающийся Питер бессовестно ошибался. Эрик выходил из офиса и звонил жене — спрашивал, нужно ли что в магазине, потом приходил домой и интересовался у сына, как прошёл день в школе. Точно ли хорошо? Не нужно ли помочь с математикой? Снова возвращался к супруге — благодарил за чуть-чуть пересоленный ужин, спрашивал её о работе. Сильно устала? Может быть, съездим на выходные к родителям, немного отдохнём? Жена включала телевизор и вздыхала над любимым сериалом, Эрик устраивался рядом с ней и открывал ноутбук: искал какие-нибудь курсы. Он в последнее время увлёкся программированием и японским — хотел научиться понимать компьютер и страну восходящего солнца.       Иногда Эрик сокрушался по поводу своего стола и говорил об этом жене, но та только гладила его рыжую голову и уверяла, что это неважно. Тогда Эрик рассказывал о Питере: «Этот стол чище, чем совесть младенца. В его жизни такой идеальный порядок, что после смерти сам бог будет учиться у него планированию».       Тут Эрик ошибался — бог не собирался брать у Питера никакие уроки. Бог видел, как Питер приходит домой к грустной и сильно накрашенной супруге, которая стала куда-то пропадать по выходным. Они были женаты двадцать лет, из которых последние десять практически не разговаривали — так, иногда здоровались. Старший ребёнок — Джессика — прогуливала школу и планировала сбежать со своим парнем; её брат умолял взять его с собой и обещал, что не будет мешать. Питер ужинал и говорил жене, когда-то обожавшей печь торты, что она правильно поступила, когда отказалась от работы в ресторане. Он шёл к детям, смотрел тетрадки, исписанные красной ручкой учителя, хватался за полысевшую голову и изображал разочарование. Потом указывал на их столы, с ужасом вспоминал Эрика, и требовал немедленно привести их в надлежащий вид. «Потому что если на столах творится такой кошмар, то в жизни будет ещё худший беспорядок. Так-то».