Эти прикосновения сухой сильной мужской руки не терпелось поскорее смыть. Даже если ради этого придется принять кислотный душ. Обжечь каждый миллиметр кожи, но забыть те участки, где сжимались его ловкие пальцы.
— Ну привет, — Андрея ошарашило внезапное появление сына президента. Хоть он и вида не подал, хватка его на порядок ослабла. Сын мэра все-таки просчитался. — «Блондин-в-шоколаде»…
— Отпусти ее. — Тембр — ледяная сталь. Девушка часто задавалась вопросом: — «
Как он остается невозмутимым, даже при наличии десятибального шторма внутри?». Только глаза сильно выдавали своими агрессивными бликами. Они казались темнее, чем ежедневный привычный небесно-голубой.
— У вас, хоккеистов, привычка — вечно попадать туда, куда надо? Или ты просто озабоченный? — Его физиономию украсил самодовольный оскал. — Свободен, мы тут с моей подружкой проводим время в моем уютнейшем уголке!
«
Урод. Просто урод.». Блондина
бесило. Очень. Хотелось стереть эту мерзопакостную улыбку с лица, заставив рот выплевывать белоснежные зубы на газон, одновременно останавливая кровь из носа. Нет, Коля
против насилия. Отвечать на агрессию и провокации агрессией и провокациями — глупо. Делать этого он не будет. Как бы не хотелось, как бы не чесались руки. Смотреть на Еву было крайне неприятно. Жалость — такое двусмысленное чувство, однако, парень искренне это испытывал.
Она такая бледная, с размазанным макияжем и напряженным, как ток, телом, безуспешно пытающимся скинуть с себя эти
отвратные руки.
— Я не твоя подружка, — Кравицкая не теряла время зря, спасибо расписанию, заставляющему ценить каждую секундочку. Извилась, словно змея, и резко высвободила свою шею и левую руку из его «лап». Оттолкнула, что есть силы, ведь адреналин ударил в голову и давал какие-то силы.
Ей было важно справиться самой. И только самой! —
Сукин ты сын!
— Кто?! Повтори еще раз,
грязная шлюшка! Какая же ты все-таки
жалкая… — Видимо, ее слова коснулись Кияшова. Шатен ринулся на нее, пытаясь вернуть в исходное положение. Весь красный и брызгающийся слюной. Красив снаружи, но уродливейший внутри.
Николай отличался быстрой реакцией. Он перехватил сына мэра, заставив оказаться на месте былой жертвы. Ева освободилась и быстро спряталась за его широкую спину. Было так…
спокойнее и безопаснее, что ли.
— Не. Смей. Больше. Никогда.
ее. трогать! — Лукашенко смотрел точно в глаза, выделяя и вырезая каждое сказанное слово. Единственное, что смутило — «ее». Он вообще не это имел в виду! Было жалко всех, кого мажор прямиком за зданием в саду разводил на непристойности, придаваясь утехам.
Всех. Знал бы только тот кого-нибудь из побывавших здесь лично. Андрею оставалось только трусливо дрожать, сползая вниз.
— Что, девчонка понравилась? — Съехидничал Кияшов, снова принимая базовый кошачье-лисий облик. — Поверь, мне тоже когда-то… Только по-о-омни — она есть самая настоящая сте-е-ерва. И разобьет твое «девственническое сердечко». Жаль, конечно. Я просто предупреждаю, ты ведь не хочешь оказаться
с головой в херовом луковом супе!
«
Уже оказался. Облитым вином под хихиканье горничных…». Выводил Николая из себя. Дразнил, словно зверя за решеткой. Нужно держаться.
— Закройся. — Прорычал сын президента, прижимая парня к стене еще сильнее. Заложник в свою очередь только тихонько рассмеялся. Он даже не вырывался.
— Коля! Все, оставь его! — Евин звонкий голос-треск стекла выводит из состояния аффекта. Она понимала, что пока Николай злится, велика вероятность наломать дров. Еще ей было ужасно
неловко. Блондин же предостерегал, хоть и выражался по-своему. Она сама не поняла, как схватила его за локоть и потянула на себя. — Пойдем! Все нормально.
Это спокойное, тихое и размеренное: — «
Пойдем! Все нормально.». У Евы виднеются при разговоре острые зубы. Слова и интонация режет уши, белокурый поворачивается на нее, смотря неволей прямиком на лицо и ассиметричные губы
«
Бог мой, да она вся дрожит.». Был из многих тех, кой никогда не мог представить Кравицкую беззащитной.
Сейчас видит и может..
— Да, Колясик, проваливайте оба.
Ты, гребаный человек-надменность, и твоя грязная нахальная сучка!— Кияшов плавно переходил на шепот, целясь прямо в ухо Лукашенко.
— Замолчи. — Казалось, что блондин сжал его рубашку, почти впечатав в эту несчастную поверхность.
— Коля. Не надо. — Кравицкая то ли боялась за сохранность тела Андрея, то ли спасала Николая от грозного взгляда президента. Честно, она сама не знала. — Просто отойди.
— Евочка, что ты насела на него, как мамочка? Вечно все
контролируешь. — Такое ощущение, что Кияшов сходил с ума. Он кричал и смеялся, а взгляд не передать словами. Будто бросает обоим вызов, будто дразнит быков перед корридой. — Давай, Николай Лукашенко,
вмажь мне! Дерзай! Тебе же ничего не будет после этого. Ничегошеньки, и ты это знаешь.
Блондина, кстати, кольнуло. Сильно и прямиком в болевую точку. Ему правда ничего не будет, кроме какого-нибудь домашнего наказания от отца. Скорее всего это скроют. Забудут, замнут, скомкают. И так было бы всегда, впрочем парень за всю жизнь считай ни разу не попадал в такие ситуации. Как бы его не провоцировали, он ведь все понимал.
Как относились, как смотрели. Что имели в виду, называя его «паинькой».
— Андрей. — Отойдя на полметра, на выдохе, доносится из уст сына президента. — Тебе восемнадцать, а от твоей чести не осталось ни куска. Сын мэра пал так низко, что на его счету несколько попыток изнасилования. Поверь, то тебя не красит.
И отпустил. Отпустил, поплетясь куда-то на другую грань здания. Ева метнулась за ним. В начале мероприятия она хотела издеваться над ним, являлась самой обиженной дамой на свете. Задавала кучу вопросов самой себе, попутно ловила на себе небесный острый взгляд. Ловила капли осуждения и непонимания, что накаляло желание
провоцировать. Хотелось одновременно плакать, размахивать руками, благодарственно падать ему в ноги, а после проклинать на чем стоит свет. Построить мост, через минуту сожгя его до тла.
В итоге, подростки дошли до боковой стороны. Народу все так же не было, только какая-то садовая качеля и палисадник с тюльпанами, оранжевыми лилиями. Он никогда не признал бы, что по пути боковым зрением приглядывал за ней, гадая: — «Свернет или останется». Ева осталась, присев на ту самую качелю, громко вздохнув.
— Да, я должна была послушать тебя. — Эмоции взяли верх над ее сознанием. Кравицкая это позволила. — Спасибо.
«
Что?»: — Николаю так сильно резал уши дрожащий голос. Скрываемый тщательно, но слышимый при большом желании. Она чувствует себя виноватой, но таковой не является. И блондины от такого «выигрыша» не по себе,
почему-то. В любое другое время, его бы обрадовало. Заставило самодовольно поправить воротник, ядовито выплюнув: — «я же говорил». Так любит быть правым, почти нуждается в этом. Но, на этом чертовом празднике дня рождения пласт правоты только душил, облепляя тело. Грузил и казался отвратным, хотелось скинуть.
— Ты, — Еле выдавил, но смог повернуть голову. У девушки-то глаза на мокром месте, подумать только, у самой Кравицкой… — В порядке?
— Наверное. Просто перенервничала, такое бывает, — Ева все еще предпринимает попытки прикрыться под бурой завесой некой силы и самодостаточности. Жаль, что глаза-малахиты и колеблющаяся «неправильная» верхняя губа сдают с потрохами. Наверное, она бы не прочь простить его хоть на пару минут. Пока плохо, устав опереться на твердое сильное плечо. В метафоричном смысле, ясное дело. — В любом случае, можешь идти. Еще раз спасибо…
Зачем она прогоняет того, кому бы испачкала в слезах весь светлый пиджак?
Черт ее знает.
—
Ева. Не переживай по тому поводу. — Николай молвил тихо и старался подобрать слова, дабы не сделать хуже. — Ты ведь ни капли не виновата, понимаешь?
— Я просто хотела позлить тебя. — Неволей Ева улыбнулась, сама пребывая во внутреннем ступоре от такого выплеска. Она никогда не говорила о своих чувствах настолько. Сегодня переступает через себя уже второй раз, сначала принимая поражение, потом начинает нести искренность. Это пугало ее, но девушка ничего не могла с этим сделать. Похоже, «Новая Элита» и похождения Коли высосали все силы.
— Хм, — Парень тоже приподнял уголки губ, покивав пару раз головой. Хотя сам не понимал, что Ева несет. Зачем ей его злить? Она вообще всегда его злит! Тут вдруг решила в этом признаться… Однако, на нее только что считай напали, нужно быть терпимее, снисходительнее. Еще, он почему-то не хотел уходить. Совсем не хотел. — Тебе стоит сказать отцу.
— Что? — Рассказывать отцу что-то кроме информации об учебе являлось табу. Нет, Кравицкая ни за что бы не рассказала. — Я не могу.
— Подумай об этом получше, — Запнулся, на полуслове добавив, — Пожалуйста. Ведь это правда важно.
Поворот на девяноста и в него врезается картинка ее глаз. Зеленых и настрадавшихся, наполненных неким страхом и еще непонятными чувствами. Лицо такое бледное и непоколебимое, будто она — кремень. Ни одной эмоции не выследить. Но Николай все видел.
Видел по глазам.
Читал, как раскрытую книгу, словно обладает развитым рентгеновским зрением. Видел, как ей плохо. Как тошно и неприятно. Как из-за вредности проявила наивность.
Даже скорее не наивность, а простое человеческое желание вызвать ревность. И после почти что поплатилась за это, если бы не тот самый, перед кем выделывалась весь вечер. Пила шампанское, громко смеялась, прикрывая острые зубы ладонью. Шепталась, рассказывая о его личности не самые светлые приятные факты. Кокетничала с дворецким, который разносил закуски.
— Коля, — Маленькая просьба так быстро выводит из раздумий. Она прозвучала так робко, неловко. Ева впервые назвала его по имени трепетным голосом, без доли издевки или глупого смешка. Безусловно, он откликнулся. — Зачем ты проследил за мной?
И что ему ответить на это: — «зачем»? Все же, Ева остается собой даже в особо стрессовых ситуациях… Он ведь не скажет, что переживал за нее, как за родную. И не признается, что не хотел бы видеть ее в компании на черном диване, мечтая поговорить с ней поотдаль от люда. Что его план по игнорированию с треском провалился с первой же секунды, когда тот вошел. А ее далекие от родного идеала губы, да в общем черты лица, засели в голове на всю неделю. Что запах до сих пор не выветрился из ноздрей. И главное — его незнание решения сея уравнения внутренних реакций. Он уверен, что болен. Болен психически, но не уверен в надежности всех медикаментов мира.
Наверное, это новый случай какого-нибудь расстройства. Рано или поздно Николай разберется. Жаль, что сейчас времени на это нет.
— Просто я, — Парень неловко почесал затылок. — Типа
переживал.
И что значит твое «
типа переживал», Коля Лукашенко?
У Евы екнуло сердце, отозвавшись вибрацией по всей нервной системе: — «Он просто хотел как лучше. Вдруг они бы подрались? Что если Андрей избил бы его?». Это в любом случае риск. Николай пошел на риск не имея никакой выгоды лично для себя. Он сделал это
ради нее. Непонятно отчего, у Евы поднялась температура, а бурлящий котел смешанных горячих чувств полился через край.
В прямом смысле.
Ее все еще бледные щеки обжигали струйки слез. Сколько бы Кравицкая судорожно не вытирала их, те лились с еще большим напором. Ладони закрыли лицо, а ноги сами понесли хрупкое тело ко входу в здание, слегка шатаясь. Она желала убежать, спрятаться, уехать на черном авто в свой особняк. Сидеть в своей комнате, слушая утешения рыжей Анны.
Перед Николаем было неудобно. Что-что, а вот так вот реветь при ком-то Ева себе бы не позволила. Вообще-то брюнетка не
какая-то слабачка! Все всегда под контролем.
Если бы он считал так же…
Он бы никогда не обнял ее. Никогда. Ее слезы — ее проблемы. Касаться блондина это не должно! Подростки никем друг другу никем не являются, следовательно — плевать? Пусть ревет сколько влезет, сама разберется.
Но
Каждая
Слеза
Евы
Все
Сильнее
Задевала
Струны
Внутри
Николая.
Его сильные руки, ей богу, сами обхватили хрупкие плечи, прижав к себе. Левая из них начала поглаживать затылок, пока тот чувствовал на себе горячее дыхание и дрожь.
Столько много этого слова: — «Дрожь»
Ева кротко обхватила его шею, немного привстав. Ее чудом начало отпускать, а на душе так приятно и тихо. Буря угасала сама, или это он ее
утихомирил? Плевать уже. Они стояли неподвижно пять минут, Ева держалась за него, как утопающей за соломинку. За ту, что может в любой момент подвести, такую ненадежную, но дико важную. Ведь соломинка — его единственный шанс на спасение. Николай же спасал ее. Чувствовал себя скалой, каменной стеной, крепостью, за которой скрывается нечто легко бьющееся и драгоценное. Никто бы не пролез мимо, никакой враг или что похуже.
— Ева, успокойся, все хорошо. — Прошептал, сам того не понимая. — Все обошлось. В порядке. Теперь все хорошо.
В ответ получив только пару всхлипываний и пресное молчание, он положил свою щеку на ее голову, оставшись еще немного постоять. Бросать ее сейчас — моветон.
***
Кияшов драженно плюхнулся на тот самый диван, закрыв лицо руками.
— Андрей, неужели ты… — Яна давно научилась различать его узкий спектр мимики, которые отражали успешность его связей с девушками. — Ее?!
— Жалкая шлюха. Ее мальчик-на-побегушках-Николай вылетел из-за угла сразу же. Чертов надменный отличник, который обломал мне всю месть! — Сын мэра задумчиво смотрел на позолоченную люстру, висящую прямо над их головами.
Вся компания начала бегло шушукаться, высказывая по капле мнения каждый. Это мнение не являлось самым приятное, но зато правдивое, в кое-то веке существования этого кружка.
— Идиот ты. — Рыжая откинулась назад, кладя в рот сладкую вишню.
— Мда, опозорился, ничего не скажешь — Артур только покачал головой, поднявшись, видимо спеша уйти. — Завязывай ты с этим.
— То-есть вы хотите сказать, — Настя ужаснувшись посмотрела на Арину. Ее реакция была самой странной и скорее глупой. — Что у Кравицкой и Николая что-то есть?!
— Да кто ж их знает… — Ответила голубоглазая, подперев подбородок кулаком. — Но одно ясно точно — Лукашенко на многое пойдет ради нее. Где это видано, чтоб сын самого президента за девушку вступался?
— Точно. — Яна закивала, и девушки продолжили сплетничать, всячески игнорируя шокированного Кияшова.
***
Двое подростков медленно входили в помещение. Была бы возможность, Николай готов был стоять там хоть час, а то и два, успокаивая расстроенные чувства брюнетки. Он ощущал себя таким важным, большим и нужным, каким не мог ни разу почувствовать себя за все скудные шестнадцать лет жизни. И оттого так щекочуще
приятно. Словно отвоевал маленькую деревушку у варваров в провинции Франции. А там и провансы, и люди добрые, пахнет лавандой, еще архитектура необычайной красоты. Тебе-то вроде она не сдалась, но тут так хорошо и тихо. Кажется, что в этой деревушке ты свой, и любят все тебя вокруг.
Однако, диссонансу было место в голове сына президента.
Они буквально пару месяцев назад вели холодную войну, артиллерией которой явлились колкие фразочки и вечные споры. Пусть даже, у него что-то вышло из строя, все равно факт вражды имеет место быть. Еще эти чертовы соприкасающиеся губы. Его идеальные, полные симметрии рядом с ее непонятными и хаотичными, такими же как она сама. В сумме с острыми белыми зубами, рот Кравицкой был отвратительно притягателен. Николай считал, что никогда не поймет эти косые клыки и эту верхнюю губу. Просто. Обычная. Эмпатия. Она — дочь высокопоставленного, скажем так, чиновника. Значит, дама с какими-то да манерами. И оставлять дам в слезах, удаляясь, явно не является показателем воспитанности и мужества. Один раз просто поддержал морально, каждый нормальные человек так поступил бы на его месте. Любой.
Остался второй вопрос — зачем вообще полез ее спасать?
Чуть не избил этого несчастного наглого сынишку… Да, в общем-то, та же эмпатия. Безопасность и тому подобные вещи очень важны. Спасать женщин — удел любого почитающего себя джентельмена. Ничего кроме.
Ева, кстати, тоже не оценила приливы нежности от Николая по достоинству. Для нее объятия в целом — вещь непривычная и довольно важная. Впрочем, разве сейчас у нее есть силы и время об этом думать?
Вряд ли.
Все таки подростки расцепились, после нескольких минут теплообмена и моральных диффузий. Темнело. Наконец-то они зашли вместе. Вдвоем. Зачем-то Коля придержал для нее широкую дверь, несмотря на швейцара, дав ей пройти вперед. У нее черные полоски на лице от потекший туши и горячие красные, кажущиеся на порядок пухлее, губы. Хотя, парень отметил для себя, что внешний вид ее не уродует. Ни капли.
— Пойдем к твоему отцу? — На лице блондина замаячило что-то вроде улыбки. Веяло теплотой души, открытостью.
Получив кивок, Николай направился на верхний этаж. Ева кинула взгляд в угол,
черный диван пустовал, на столе остались лишь скомканные салфетки и грязная посуда. Она еще раз отчетливо задала себе вопрос — «
Что сегодня вообще происходит?». Ясное дело, никакого четкого ответа. Ничего логичного или приближенного к логичному. Ей это не нравилось, совсем. Но что-то внутри трепетало, наверное просто из-за новых острых ощущений.
Кравицким срочно пора.
На втором этаже мужчины обеспокоенно ее оглядели. Косметика всегда всех выдает!
— Ева, с тобой все… — Александр Григорьевич, положа руку на спину сына, ошарашенно пялился на дочь знакомого.
— Да, наверное… — Ева сжимает на себе тонкую ткань платья, пытаясь выдавить кривую улыбочку.
— Николай, ты ее, как бы… — Интересовался Аркадий Кравицкий.
— Да, нашел. Искал ее. — На последнем слове еле-слышно хмыкнул, повертев головой.
— Долго вы, — Отец как-никак за дочь начал переживать. — Что в итоге случилось-то?
— Аркадий Викторович, — Парень покрутил головой, вглядываясь в ее изумрудные, полные непотушимого огня, глаза. — Если Ева захочет, она сама вам расскажет. Меня же вы извините, увы.
Он удалился вальяжно и будто в фильмах про героев. Александр, скомкано прощаясь, догонял сына. Кравицкий посмотрел сначала на дочь, а потом куда-то в окно.
— Пойдем. — Отец поманил Еву рукой. — Дома поговорим.
***
Они вновь ехали в гробовой тишине и безумно долго. Кажется, девушка все больше собиралась с мыслями, желая рассказать эту отвратительную историю про Кияшова-младшего. Отец бы сделал все, дабы наказать подлеца.
Гадов следует наказывать. А он — настоящий гад. Наконец, за окном появились знакомые очертания. Во дворе уже так холодно.
Этот злополучный задний двор, который только все запутал, примешав ложечку адской неловкости и чего-то еще отвратительней.
Аркадий плюхнулся на диван, оперевшись руками на подлокотники. Расселся, как барский кот. Ева открыла рот попутно ловя воздух. Сейчас она выложит с мельчайшими подробностями случившееся.
— Знаешь, Ева, — Начал тот громко и на выдохе. — Мне нужно кое-что сказать.
— Папа, да, мне тоже! — Энергично затараторила девушка, чувствуя, как все-таки это ее беспокоит.
— Я тебя послушаю завтра. — Кравицкий кашлянул в кулак.
Завтра.
Это «завтра» острым лезвием проехалось по всей заготовленной Евой речи, заставляя превратиться в мелкие, ничего не стоящие пылинки. Ей будто отвесили смачную пощечину. Заткнули рот. Перекрыли поток кислорода, что должен поступать непосредственно в мозг.
— Но, пап! Это… — Взгляд-молния ударил Кравицкую в лоб, заставив прекратить произношение любых слов.
—
Твоя мама приезжает завтра. Нам укоротили сроки ожидания. — Холодно, как робот, отчеканил и ушел вон.
Земля ушла из-под ног, а голова закружилась.
Скоро развод, скоро Мадрид, скоро все будет хорошо.
Точно будет.
