Alphabet Boy

Новый год — праздник, который принято праздновать с семьей. Собираетесь за большим круглым столом, обсуждаете мир вокруг, едите салаты и пьете желтоватое пузырчатое шампанское, которое раскрывается сладковатыми нотками на кончике языка. С экрана монитора вещает президент родной страны, за окнами весело гремят разноцветные салюты, а родственники потешаются с вовсе несмешного, скорее нелепого анекдота, который рассказал самый пьяный из них. И как бы шум и гам не раздражал ушные перепонки, и как бы не надоедала сея канитель из года в год, как бы не хотелось провалиться сквозь землю от неловкости и стыда, когда твой отец упал лицом прямо в салатницу, ты все равно, черт возьми, просто обожаешь их. Понимаешь, что любишь сильно-сильно и эта любовь безусловна. Нерушима, как великая крепость. Пределом мечтаний Евы являлось празднование нового года по-семейному по причине того, что девочкой она редко могла видеть этот домашний праздничный стол и отца за ним. Аркадий уже был весьма важным человеком и, не сложно догадаться, важному человеку полагаются важные банкеты и богатые столы с изобилием алкогольный напитков, морепродуктов и изысканных блюд. Его редко можно было увидеть дома тридцать первого декабря ночью, лишь первого января утром — уставшего и вялого, пьяного и недовольного оттого, что раскалывается голова. Ведь когда тебя приглашают дядьки в солидных черных костюмах праздновать новый год и выпивать за продуктивность с ними, вряд ли ты откажешься, на всех парах несясь к сыну и маленькой дочке с женой. Не любила Ева новый год. Терпеть не могла подарки, огромную елку посреди дома, пустующий стул, на котором должен был сидеть глава семейства (однако тот занимался политикой даже в праздники, видимо настолько важно). Ей мозолила глаза мать, которая, отнюдь не обращая внимание на поведения мужа, напивалась вином или шампанским и делала вид, что всем довольна, что все прекрасно и вообще: «Папа у нас настолько большой начальник, что работает даже в новый год! Давайте-ка погордимся им!». А когда этот «большой начальник» являлся на торжество, атмосфера доме накалялась до ста, и вот-вот бы начинала кипеть, как вода, создавая огромные пузыри и пар. Аркадий обычно был холоден. Жалел объятия и поцелую в щеку, не дарил подарки самолично, лишь подкладывая их под зеленое новогоднее дерево (и то не сам, спасибо Анне). Он ел понемногу всего и выпивал бокал шампанского, после разгонял детей по комнатам, ибо сон по расписанию. Никаких вам салютов или анекдотов, тем более — бессонной ночи. Поэтому Ева никогда не могла решить, что она ненавидит больше: предательство любимого папы в пользу коллег или его присутствие на празднике. Обе ситуации являли собой порчу ее настроение на большое количество дней. Однако сейчас вновь предновогодняя суета, а цифры на экране телефона, где написана дата и день недели, составляли пару тройки и единицы. 31 декабря. Понедельник. 19:00. И по неизведанной брюнеткой причине родители дома. Мама и папа. Никто не собирается уезжать, никто не прихорашивается, не звонит водителю. Никаких вопросов. Ева все поняла, смотря на уставленный кушаньями стол, украшенные стены и даже искусственную большую елку. Мария, с детства взявшая привычку неожиданно появляться из ниоткуда, положила легкую руку на плечо дочери. Тактильность — непривычное слово, неосязаемое и такое неродное. — Сегодня папа празднует с нами! Решил провести чуть больше времени с семьей до нашего отъезда! — Ямочки на ее щеках впали, как только женщина постаралась натянуть улыбку. Аркадий ходил по коридору, заходил на кухню, контролировал процесс приготовления новой еды и снова повторял этот алгоритм. Мужчина выглядел спокойным и даже Счастливым? Редко после того инцидента можно было увидеть Кравицкого не хмурым. Однако тот все еще оставался немногословным, наблюдая за подготовлением бывшей жены и дочери к празднику лишь со стороны. — Мы не собираемся звать гостей? — Ева поинтересовалась у матери. — Вряд ли… Думаю, нам хватит родителей твоего папы. — Дама подошла к окну. — Кстати, вот они! Уже подъезжают, видишь? Девушке редко доводилось видеться с бабушкой и дедушкой. Аркадий не любил впускать их в круг семьи, ведь каждое появление его отца и матери сулило полную напряжения обстановку. Отец мужчины являл собой матерого рабочего из глубинки, который не мог провести ни единой встречи без осуждений сына, который вместо продолжении дела семьи влез в политику и «сидит теперь на верхушке вместе с остальными воришками». Мать же всегда сидела тихо, опуская добрые глаза в пол. Таков был устав семь Кравицких — не перечь старшему. Поэтому и Ева с Марией не имели права перечить Аркадию. Дверь распахнулась, в зал вошла старушка со своим мужем. Они были прилично одеты и выглядели здоровыми для их возраста. Юмор в том, что именно ненавидимая ими политика в итоге кормила тех, дав приличное жилье и лобстеров на завтрак. Мать Аркадия поцеловала Еву в щеку, отец же поинтересовался о делах с учебой, не придя в восторг, узнав о переезде девушки. — Испания? — Виктор (так звали отца Аркадия) недоверчиво оглядел родителей Евы. — Неужели есть смысл? Что ж вам на месте-то не сидится… — Так будет лучше для всех! — Старалась заверить Мария. — Хм, — старик укоризненно посмотрел сына. — Что ж, прогибаться под бабу… Ладно, если нашей Еве так будет лучше, то я не говорю ни слова! — В его словах было что-то ядовитое и неискреннее, и если бабушку Ева любила за добрую атмосферу уюта, то чопорного деда с малых лет побаивалась. — Извините! — Всплеснула руками женщина, явно не довольная замечанием бывшего зятя. Ева заметила, как Аркадий занервничал. Скандалы в новогоднюю ночь — то, что не стоит провоцировать семье во время отъезда двух ее членов. Однако Виктор сделался весьма хмурым, когда услышал, что внучка покидает родную Беларусь. Напряжение росло, Мария нервно дергала бровями, дедушка возмущенно вздыхал, жена его, как и всегда скромно отмалчивалась. Аркадий вдруг прокашлялся. Сегодня он выглядел бледнее, чем обычно, и казалось, что председатель правительства до сих пор боится своего отца, как и раньше. Как будто юноша-блондин, сидевший внутри крепкого мужчины, покрывался дрожью от каждого повышения тона Виктора, заставляя и взрослого Аркадия тревожиться вместе с ним. Видимо, внутренний недолюбленный ребенок Кравицкого так и не смог окрепнуть и смириться с этой ситуацией. Именно поэтому, от любого тяжелого взгляда отца Аркадий покрывался мурашками, как и много лет назад. — Может, уже пойдем за стол? — Смущенно улыбнулась бабушка Евы. Мысленно каждый член семьи поблагодарил эту слабенькую старушку за спасение от неловкости вечера. — Не хотелось бы отправлять Евочку в Испанию на такой злобной ноте… Все, наконец, уселись за стол, а разнообразие блюд на нем, старательно приготовленных прислугой, подняло настроение каждому. Буквально через час увеселенные от вина родственники делились воспоминаниями из прошлых лет и все больше сплочались. Однако Ева отнюдь не чувствовала комфорт в такой, пожалуй, семейной и теплой обстановке. Все фальшивое. Все подстроенное и чересчур слащавое. Картон. Как будто взрослые люди не понимают, как глупо выглядят их натянутые улыбки, как видны эти образы-муляжи. Как Мария корчится, когда Аркадий кладет ей руку на плечо, как в глазах Виктора стоит хмурость, а в его сына — животный страх. Как грустна бабушка, смотря на фотографию, висящую над камином, где Павел вместе с маленькой Евой улыбаются во весь рот. И, казалось бы, семейный вечер представлял собой встречу абсолютных чужаков. Это уже не оплот, это — игра в семью, а Кравицкие в ней — актеры. Что есть семья? Нечто, созданное сначала двумя незнакомыми людьми, после разросшееся в огромное дерево с множеством веток. Они защищают друг друга, а то дерево, подобно трехсотлетнему дубу, никогда не обломится. Семья — тетрис. И если вытащить детальку — конструкция развалится. Семья — толстая книга, где смысл меняется, когда вырываешь страницу. Семья — союз. Самый прочный. Никакие деньги не построят хорошую семью. Никакие профессиональные актеры не сыграют. Никакая усердная работа не вырвет ее из головы здравого человека. У Евы не было семьи. Она была проблемная, маленькая, неполная. Как будто что-то важное на стойке информации вандалы закрасили, и теперь ты не понимаешь смысла прочитанного. Пожалуй, лучше бы девушка праздновала одна. Ева положила в рот очередное канапе, уставившись в экран смартфона.

***

Спектакль окончен. Полчаса назад часы пробили двенадцать. Старики уже давно уехали, ведь нужно соблюдать режим. Завтра в восемь йога. Остатки семьи разбрелись по своим делам, а Ева решила зайти в свою комнату и переодеться. Тонкие пальцы коснулись выключателя. — Мама?! — От неожиданности девушка вскрикнула. Мария сидела на подоконнике прямо в комнате дочки, смотря на что-то из окна. — Ты что тут делаешь? — Ах, — еле соображая, задумчивая женщина, поставив бокал вина на тумбу, подошла к дверному проему. — Прости, уже ухожу… Ее былая энергичность улетучилась, наверное, можно было списать на вино и усталость. Однако Еве не очень было комфортно лицезреть рассеянный мамин образ. Отчего-то подойдя к окну, где недалеко на тумбе стоял недопитый бокал с вином, Еве на глаза попалась темная фигура, стоявшая неподвижно. Девушка окликнула мать, попросив выключить свет, дабы разглядеть поближе сея персону. Аркадий стоял прямо там, напротив мемориала старшего сына. Он находился примерно на месте выстрела, представляя собой небольшой фонтанчик из мрамора, цветы и плиту с портретом. Ладонь мужчины то сползала, то вновь закрывала лицо. Он словно плакал. Тот самый бездушный Аркадий Кравицкий, тиран и деспот, искусный манипулятор. Человек, который умолял Еву всегда подавлять свои эмоции. Он плакал. Плакал не первую минуту. — Ева, — Мария подошла забрать оставленный бокал. — Что ты там увидела? — Лицо матери удивленно вытянулось, а глаза едва вылезали из орбит. Кажется, пристальный, одновременно вопросительный взгляд Евы дал женщине понять, что именно удивляет ее дочь. — Папа… — Проронила девушка, не отрываясь. Ей было сложно разгадывать и понимать чувства других. Когда сам не умеешь разбирать в собственных эмоциях, кто же даст право вникнуть в чужие? — Что с ним… Мария, вовсе не желая выдать бывшего мужа со всеми потрохами шестнадцатилетней Кравицкой, попала в ловушку внимательности и любопытства девушки. Стоит признать, именно секреты закрытости чувств Аркадия побуждали бизнес-леди забрать любимую дочь с собой. Когда Кравицкий, пытаясь скрыть самого себя от родных, прятался за маской жесткости и чопорности, его сознание раздваивалось, и политик терял свою же сущность. Изначально ведь Мария влюбилась в застенчивого, однако решительного, способного и остроумного, очень доброго и эмпатичного блондина. Того, кто копил деньги на билет ради встречи с ней. И вовсе не того сломанного и поникшего от вечных отцовских унижений, а после и смерти сына, политика. И вроде бы пыталась помочь до последнего, да не свыклась с тяжестью характера. Мышление, намертво пришитое Виктором, замылило глаза Аркадия, который хотел вырастить детей, что будут подобны ему, способных повторить успех чиновника. — Папа тоже умеет плакать, — начала она тихо, — Просто делает это вдали от всех… От тебя. По тонкой шее Евы пролилась струйка дрожи. — Знаешь, — Мария сверлила взглядом досочный пол. — Я думаю, ты должна знать правду об отце. Твой папа вовсе не хотел травмировать тебя. Он лишь желал твоего успеха, ведь будучи выходцем из провинции, не подавал особой величины надежд. Лишь стремление быть свободным от общества таких же зажатых системой помогло ему вырасти, ты ведь знаешь, что твой папа добился всего сам? Девушка нерешительно кивнула — знала, что даже отец небезгрешен. — Да! — Мать вспылила, — порой он занимался коррупционными схемами! Часто врал или сверкал лизоблюдством! Впрочем, это ведь не сделало его успех менее феерическим. В нашем мире всегда нужно было уметь вертеться, и твой отец это прекрасно умел. Только его вертлявость и организованность, чёртово планирование жизни до каждого часика позволило вырасти. Его редко поддерживали… Даже собственным отец, что до сих пор морщит нос! Да и мой отец, чего мне скрывать! Однако для тебя такой трудной судьбы, как у него, твой папа не хотел. — Хочешь сказать, что своим воспитанием он добивался только хорошего? Я ведь столько раз умоляла его дать послабление… Он мог и понять! — Мы не святые, Ева. — Женщина залпом допила жидкость в бокале, с треском резко поставив его на тумбу снова. — Но он явно давно винит себя. Паша был весь в него в молодости, однако тому не хватали усердности. Поэтому Аркаша так переживал, не понимая последствий. А после этого его по сей мучают кошмары, а в новогоднюю ночь он все просит прощения… Все просит и плачет, пока ноги не отнимутся. — Голос дрогнул, глаза наполнялись слезами. — Думаю, — Ева, вспомнив сон, положила руку на плечо матери, — Паша простил бы его… И тебя. Всех нас бы простил. — Наверное, — она смахнула единственную предательскую слезу, — он был таким светлым мальчиком. Жаль, что мы были такими глупыми. Я ведь тоже не подарок! Как будто так и осталась девочкой… Совсем не заботилась о вас. Как же стыдно! — Брюнетка шлепнула свой лоб ладонью, раздался приглушённый хлопок, который нёс в себе самое настоящее покаяние. — Не стоило мне убегать от вас! «И правда» — думала Ева, однако, когда родители обнажают сердца, чувствуешь мир по-другому. И она начинала понимать, а главное — прощать. Суть человеческой жизни в прощении, если подумать. Когда несешь на себе тяжкий груз обид, терзающих твою душу, ковыряющих до крови, тебе самому больно и плохо. Тебе, не обидчику. Каждый из семьи Кравицких был обижен. Каждый был травмирован, однако что мешало им создать свой пазл, скрепляя изъяны между собой? Обиды, обиды, обиды. — Он не будет против поговорить! — Добавила Мария, направившись в свою комнату. Зачем нужны слова, когда на лице все написано?

***

Разговор тянулся долго, что можно смело называть исповедью. Отец и дочь наконец смогли раскрыть свои грудные клетки друг другу и создать нормальный диалог. — Извини, доченька, — шептал Кравицкий, осознав и прочувствовав каждую ошибку. Неужели перед своим отцом мужчина чувствует себя точно, как его самая любимая родная дочь? Это будет долгий путь осознания и принятия друг друга, путь проработки травм. Однако оба были рады, что начало положено. Это главное. И, верно, скоро семья станет семьей. Парад лицемерия закончился, гости разошлись. Рейс перенесли на завтра — важно поздравить дедушку Марио с наступившим годом. А перед отлетом в Испанию Еве хотелось сделать кое-что важное, трогательное и интимное. Нет, она не могла оставить все так. Да, ее руки немного дрожали. Однако машина везла девушку в давно известном ей направлении.

***

Что скажешь ты, душа, одна в ночи безбрежной, И ты, о сердце, ты, поникшее без сил, Ей, самой милой, самой доброй, самой нежной, Чей взор божественный тебя вдруг воскресил? Ш. Бодлер.

Николай стоял на балконе, облизывая синим взглядом небосвод, покрытый звездами. Он не любит праздники, а семья никогда не празднует. А есть смысл? Смысла нет, как и в любом человеческом действии. Лукашенко все бытие желал быть огромным ледяным непокорным айсбергом, а сердце держал на поводке, пока саморучно не разрешил вход экстравагантной девице с черными волосами. Запутался в своих же чувствах — боль, а наблюдение за тем, как в Еве угасал былой огонь принесло еще больше бед. Он не понял, что сказать на будущее расставание, решив отгородиться от девушки. Защитная реакция. Пожалев сто раз, Коля понял, кто вытащил его из монотонного состояния вечной скуки и холода. Однако, обидев ее, он не видел своего места. Ни ему, ни его обоженному сердцу прощения не было, поэтому, наверное, он стоял на балконе и мерз в ту ночь. Любовь и влюбленность взрослому не по годам парнишке доставляли только дискомфорт и путаницу. Вот бы сбежать вместе и куражиться до конца своих молодых дней! «Ева, ты правда улетаешь? Или это фикция? Кто ты вообще есть? А кто есть я…» Звонок. Лестничный пролет. Накинутый наспех пуховик. Двор и чувство, когда с треском бьется скоростное сердце. Она стояла, обмотанная шарфом, а белые снежинки падали ей на локоны. В ее уже красных от мороза руках была черная коробочка, а лицо было девственно чистым. — Ева? И ты… — Я знаю, что ты не празднуешь Новый год, но, — перебила его девушка, все больше запинаясь, — просто мне хотелось оставить что-то в память о себе. Все же, у нас была история, хоть и очень короткая и странная история, и я бы хотела вручить тебе этот подарок. — Презент оказался в его дрожащих руках. Сердце вновь в упоенье, парень — в краску. Она полыхает тем самым пламенем, подумать только, Ева Кравицкая выбралась из-под волны! — И когда? — Сорвалось с уст. — Завтра. — Она посмотрела в его глаза, парень стоял неподвижно, наверное, уже пора. Никакого принуждения, только трепетная любовь. — Завтра… Ну, была рада повидаться! Прощай, Лукашенко. — Ева, — Николай резко схватил девушку за руку. Зимние ночи отрезвляют, а значит, что он разобрался, — стой, не уходи! — М? — Я знаю, что мы ссорились, и я часто тебя обижал, тогда, кажется, эмоциональная незрелость затмила мне разум. Но ты… С тобой мы вместе повзрослели. И теперь, когда я понимаю, что чувствую, мне важно признаться тебе. Ева, я — Кровь все больше приливала к и без того розоватым щекам. — Прости, что ты сказал? — Лукавая девчонка все расслышала с первого раза. Просто ее ушам нравилось улавливать эти слова. — Я сказал, что тебя люблю! Это все в первый раз и непривычно… Но твои глаза мешают мне видеть сны. Свершилось. Сердце обнажено. — Я расслышала с первого раза, — Улыбка. Ее демонстративная хитрая кусачая улыбка с острыми зубами. — И это взаимно. Снова поцелуй. На этот раз острожный и нежный. Желанный. Его теплые губы в третий раз накрывают ее неправильные. Они устают, губы болят, и с нежеланием юные отстраняются. Николай обнимал ее так крепко, как мог себе позволить. Двое-одно. Такие разные, но такие одинаковые. — Прости, — Ева с неохотой разжала замок. — мне правда пора. — Ты же вернешься? — Наивные голубые глаза съедают ее лик. — Нет, — Думает еще, после, понимая, что нет смысла в привязанности, говорит свою правду. — Нет, не думаю. — Но, — Коля хмурится, после чего вновь подает надежду, — я же всегда смогу найти тебя, если захочу?! — Хм, — Кравицкая сдержанно улыбается. Она не хочет делать парню больно. Расставания ранят. — не думаю, что нужно меня искать. Но я всегда буду помнить и любить тебя. Ты — мой первый предмет влюбленности, как ни крути… Они попрощались, что было долго и со слезами, Николай вернулся домой, так и не заметив смотрящего с балкона отца. Почему? Что снова движет ей? И чего она боится? На подаренных часах было выгравировано « mon cher», и приложена записка: «Помни меня, как я лелею свои воспоминания о рысях, танцах и дерьмовых правилах».

***

Аэропорт был на удивление пуст для восьми утра. Николай заставил всю резиденцию везти его именно туда, желая полностью прояснить каждое словечко, сказанное этой, неясной даже белому свету, девушкой. Неужели, он так и не смог ее разгадать? Конвой помогал объезжать пробки, а увязавшийся хитрый отец кричал на водителей других машин, гневно называя их «баранами» и «козлами». Интересная картина об образе президента, не так ли? Однако Коля, крутя в руках часы, думал совсем о другом. Он любил ее и любил взаимно, но что так мешало им начать отношения на расстоянии и поддерживать их? На звонки, к слову, его Камена не отвечала, а сообщения игнорировала. Мария обняла Аркадия, который со слезами смотрел на уезжающую дочь. Им так будет лучше. Всем так будет лучше. Ева обещалась отцу учиться не отлынивая и иногда заниматься танцами, обвела взглядом аэропорт, после чего, махнув изящной рукой, с матерью направилась туда, куда провожавших уже не пускали. Испанская история о переезде будущей известной личности началась, после она расскажет историю молодости со смехом в глазах. И назад уже нет дороги. Николай стоял на том же месте, где Кравицкий провожал свою семью в долгий путь. Пустота давила, как и надпись на табле, что скоро закроется посадка на борт. Слезы предательски покатились бы, однако ни одно чувство не смело вырваться, даже самое мелкое. Оцепенение сковало тело, после чего на крепкое плечо легла отцовская рука, а простой голос громко и душевно сказал: — Не переживай, я в твоем возрасте тоже такое пережил. Ты ее забудешь! Он не забыл. И не забудет никогда. Ева летела в Мадрид, размышляя о правильности своего поступка, который и ей самой причинял ужасную боль. Но он же сын президента, и играть в любовь по переписке ему ни к чему. Лучше забыть, выкинуть, как лишнюю ненужную страницу, жить дальше. Жить по расписанию идеальным человеком в идеальном мире. Жить без нелогичной Евы Кравицкой. Она не учла одного. Ведь Николай вручил ей свое обнаженное сердце!