Ace

Хонджун невесело замечает, протискиваясь внутрь с пакетами (всякая всячина, где же еще бухать, кроме как у педантичного Сонхва), что у Сонхва в его просторной однушке устроена Антарктика. Сонхва тогда еще отшучивается, что пингвином должен стать Хонджун. И такой кривой шуткой получается, красиво. Все смеются — почему бы не смеяться, и первым в тот вечер идет пиво, а там по накатной. Сонхва двадцать три (почти двадцать четыре, это как паршивое напоминание) и последние пять лет умненький золотой Сонхва почему-то решил, что любить своего друга это дофига пиздатая идея. — Ты так влюблен, — как-то говорит Чонхо, не отрываясь от игры в плойку, — у тебя прямо, знаешь, через все лицо это. Противно, хен. Сонхва давно перестает отрицать данность, хотя на легальных основаниях еще Чонхо мог бы погнобить этим громким «я же хен». Минимум — закатить глаза, тяжело выдохнуть, максимум — гаркнуть на мелочь, что вообще-то не его ума дело, прекращай давай умничать. — Пройдет, — это был первый год университета, они только-только познакомились.  — Сто процентов, — Чонхо говорит слишком уверенно, завораживает. Спустя пять лет уверенности нет никакой. В своей жизни — точно. Чонхо потом, много позже, пытается поднять эту тему еще раз, но что говорить-то, да? Чонхо бы так, справился просто — а не надоело ли вообще? Но никогда бы не сказал «бросай давай, ведь Хонджун — твой друг, ведь каждый раз ты ломаешься о него и думаешь, наверное, что не видно, когда на деле». Чонхо время от времени только приходит к своему лучшему хену (хотя и не признает, не то Сонхва-хен обязательно распетушится), тащит заварной рамен. Креветочный, его любимый. И смотрит Чонхо на Сонхва всегда так, что лучше бы говорил, и у Сонхва была бы причина поругаться с ним. Сонхва иногда кажется, что это на самом деле никогда не пройдет. Хонджун так хвалит его омлет-похмелин, который в коронные полтретьего дня святой Сонхва (пьет столько же, а никакого потом отходняка, сука ты, хен — и все словами Минги) готовит им всем, развалившимся на холоднеющем полу — кроме Есана, Есан как единственный наглый и умный всегда выбирает его единственную двуспалку. И всю ночь приходится на ней толкаться, но Сонхва никогда не возражает. Хонджун бесконтрольно и без конца — зачем только — что этот жалкий омлет чуть ли не святой Грааль в другом воплощении. И Сонхва дурак-дураком, краснеет всеми возможными способами, огрызается на него. Сонхва влюблен. Сонхва так паршиво влюблен. Пять лет прошло. Хонджун пишет ему про что-то важное, телефон нескончаемо пиликает смайликами, которые Хонджун так ненормально обожает, улыбчивые мордочки плодятся в диалоге калейдоскопом эмоций, и в этом, в каждой из таких мелочей зарыт настоящий Ким Хонджун, которого так нещадно легко полюбить. Сонхва зарывается в плед с головой — карикатурное «я в домике» бьется в его сознании детской дразнилкой, и он прячет всю невысказанную обиду о том, что в других вселенных у другого Сонхва и другого Хонджуна все взаимно (он так сильно хочет в это верить), когда как здесь… цирк ебаный. «Сегодня не смогу быть» «Курсовая ебучая и препод ебучий тоже» «Просмотр сериальчика откладывается, жалко-о-о» Сонхва нет. Совсем нет. «Будешь скучать?» Нет. Не будет. Ничего из того уже не надо. Сонхва подозрительно устал. Пусть Хонджун и дальше ебется со своей курсовой. Не надо приходить, улыбаться, разговаривать, дышать рядом. От Хонджуна все стискивает в груди так, что лучше бы его вообще больше никогда в жизни не видеть. Будь у Сонхва возможность сбежать, бросить все без оглядки, он бы давно уже ехал в далекое разрекламированное никуда. Последний год университета не дает сорваться от этой ноющей боли, но сладкая мысль о том, что сбежать можно будет после — никому ничего не сказать, собрать вещи и сесть на первый поезд, лишь бы подальше, согревает раскуроченные раны. Сонхва по дурости пишет в ответ «а хочешь, чтобы скучал?», но удаляет — у себя и для всех — меняя на нормально-привычное «не дождешься» прежде, чем две галочки в правом нижнем углу прострелят ему висок. В его голове последнее время только один способ перестать зависеть. Билеты до Чинджу, полученный диплом и заблочить контакт — в этой очереди Хонджун первый. Тупым, что переболит и перестанет. Плевать, что пять лет с этой грандиозной невзаимной, плевать на Сеул, на перспективы, на друзей, в конце концов, тоже плевать. Лишь бы вспомнить вообще — а каково это, чтобы жить? Есан приходит на эти субботние посиделки за просмотром сериалов первым, миролюбиво тащит снековку из севен-илевен, газировки, и даже прикусывает язык от язвительных комментариев. Его улыбка зеркалится натянутостью. И только от одного этого Сонхва чувствует, как глубоко на самом деле его жизнь скатилась в бездну нескончаемой аннигиляции.  — А Хонджуна сегодня не будет, — молодец, Сонхва, хен всех хенов, теперь даже его имя выходит скомкано и невнятно, голос проседает.  — Знаю, — Есан уныло разминает чужие пальцы, переплетаясь руками. — У тебя так холодно, хен, жуть. Ты что ли подохнуть тут решил? «У тебя Антарктика в квартире» — Сонхва хочет плакать, но вместо этого показательно громко смеется, так… фальшиво и напоказ.   — Форточки ни к черту, старье паршивое, еще и начало зимнего сезона, отопления нет — это когда они теперь сообразят починить трубы, да к тому времени от холодильника в доме останутся одни крионические трупы.  — Да нет, — Есан аккуратно, будто боязливо, кутает Сонхва за плечи, жмется ближе, толку все равно никакого, — ты болеешь. У Сонхва диагноз. Он его давным-давно прекрасно знает.