Ace

Сонхва нежно улыбается, смеется над шуткой Юнхо, и вот честно, у Хонджуна сразу каким-то нескончаемым «красиво-красиво-красиво, я тебя так сильно люблю» внутри голосом помешанной школьницы, он подвисает — смотрит на Сонхва, как будто в первый раз, и, эй, Ким Хонджун, а нельзя что-то менее ванильное? Конечно, нельзя. Не-ль-зя. Хонджун знает, что нельзя. Не сегодня. Не сейчас. Возможно, даже никогда. Сонхва ломает жизнь Хонджуна на тупое клишированное «до» и «после», появляется в этой жизни со своими длинными руками, бездонными глазами, смущенными (самыми красивыми) улыбками, со своим всем, и ломает. Жизнь. Хонджуна вслед — за приятную компанию. Ломает тем, что говорит, существует, дышит с ним одним кислородом. Такими снисходительными вздохами, когда никто не видит, а Сонхва смотрит прямо на Хонджуна (мелкие во всю беснуются, Сонхва ищет в Хонджуне ту же взрослость, а Хонджун — наивная тупая школьница), тем, что часто зависает именно в его компании, голову на плечо — смеется, стоит, склонившись в три четверти складочкой, но никогда не жалуется. И тем, что в нем иногда просыпается голодный до дурости зверь — Сонхва хоть и старший, только тупостей творит соразмерно с мелочью. В эти моменты Хонджун задерживает дыхание и вклинивается в Сонхва. В эти и еще тысячу моментов Хонджун хочет взять Сонхва за руку, чтобы не отпускать. Никогда. Переплетать пальцы, смотреть, как самая тупая влюбленная школьница, целовать — пока не сдохнет. Пока разрешают. И вроде мужик-мужиком, с этим навязчивым желанием стать опорой, но школьница. — Читал? — как-то говорит вусмерть пьяный Хонджун, пытаясь поджечь сигарету. — Сонхва — милые кости. Бред полнейший. Несвязный, тупой, сказанный в перерыве между нескончаемой учебой и второй бутылкой жутко дешевого невкусного вина. Хонджун втягивается, кашляет — давно не курил. И он тогда несоображающий, пьяный под ноль, говорит первое попавшееся тухлому, засыпающему Есану. Самое дерьмовое — Есан все понимает. Слова хоронят вслух, Есан закрывает глаза, и Хонджун ему как никогда благодарен. Стоит предложить в очередной раз напиться, то ли отпраздновать закрытую сессию, то ли просто от скуки (у Хонджуна еле-еле отпинаны все долги по средневековой истории), зазор — на согласиться. — Где мой сок?! — вскрикивает нализавшийся Чонхо, которого по идее крепкий Сонхва должен был на такси проводить до общаги, но Сонхва самого вдруг развезло в сопли с намученного рукастым Юнхо ерша. — В стакане, — заумно отвечает чуть более трезвый Минги. И таким тупым — кладет свою голову на Юнхо. Юнхо хмыкает, пододвигает Чонхо пачку сока и ерзает, чтобы сесть удобнее. У Хонджуна в голове каша. Он и не думает ни о чем. Точнее, думает, конечно. Не о том только. Сонхва рядом с ним приглушенно смеется, от алкоголя его если развозит, то только в крайность — щеки алые-алые сразу, зрачки смешно косят в разные стороны, все равно мило. Он громко подпевает каждой играющей песне из колонки, смеется, и его отчаянную свободу буквально можно потрогать пальцами. Хонджун рядом с ним не лучше. Ему еще руки в ноги и к себе, квартира Юнхо с Минги не резиновая, максимум получится пригреть Чонхо, ну и Сонхва, если по итогу того развезет окончательно. Хонджуну идти пешком три квартала, либо тратить последнее на такси (на полу спать все же холодно, декабрь месяц), но Хонджун думает. О многом. И мысли дофига дерьмовые. — Гребаные женатики, — все так же агрессивно вскрикивает Чонхо, наливая себе сок мимо стакана. У Юнхо с Минги дружба в восемь лет, еще со школы, одна мечта, одна улыбка, и никакие они не женатики — расходная шутка на телячьи нежности, таким давно не уколоть. Никто даже не смеется, Юнхо просто фыркает: — Настоящие женатики — это Сонхва с Хонджуном. Господи, ты просто посмотри на них. Какие вопросы? Хонджун пришибленно застывает, пока Сонхва рядом сотрясается от смеха, едва не падая со стула. В его голове отсчитывает таймер до взрыва сверхновой. — Нехорошо завидовать, ай-ай, Юнхо, ну что же ты. Не будем ему больше с термодинамикой помогать, да, дорогой? — Хонджун выдает все на одном дыхании, пока еще жжется фитиль, сам загорается отчетливым красным. Плохо, что по идее пьяный, но когда смотрит на улыбающегося Сонхва, в голове этой ненавистной ясностью. Что «я его люблю». Навсегда. Сонхва покровительский закидывает на плечо руку, тянется ближе, самым артистичным: — Никогда, любимый, — Минги от смеха валится под кухонный стол, а Юнхо вопит, что один на один с термодинамикой он вылетит в нокаут. Сонхва так и не убирает руку, Хонджун тянется обхватить за талию, типа подыграть, типа все это не всерьез. Типа ему тоже до пизды со всего смешно. Пока можно. Пока позволяют. И сердце как назло колотится о ребра с такой силой, что опасно — слышно ли это вообще Сонхва? Много позже они идут с Есаном злополучные три квартала (Есану в таком состоянии в общагу путь все равно заказан), Сонхва с Чонхо остались там на раскладном диване. Вкус рутины на языке смесь дешевого вина и свалявшегося отчаяния. На улице как назло дубачина, снег валит совсем непроглядным, и на Хонджуне, помимо ужасно глупой счастливой улыбки и легкого пальто, совершенно ничего. Даже если по пьяни, по приколу. Хонджун… влюблен. Как школьница. Самая тупая и наивная. — Как-нибудь стоит сказать спасибо Юнхо и Минги, — Есан останавливается, смотрит серьезно. Без шуток. — На их ванильном фоне ты зачастую теряешься. Если не присматриваться, даже не заметишь. Самое дерьмовое — Есан всегда все понимает.