Ace

— Я буду мстить, — серьезно бросает Хонджун, плюхаясь рядом на скамейку, пока остальные ребята опять выстраиваются в линию для забега. — Серьезно. Этот мелкий идиот считает нормальным смеяться мне в лицо после того, как пришел первым. И тренер его похвалил, похвалил! Понимаешь? — Я слышал, — у Сонхва аритмия, галлюцинации и черные вселенные, он еле дышит, судорожно вцепившись тонкими длинными пальцами себе в шею — горло дерет так, что, кажется, еще одно слово и Сонхва будет уже не откачать. — Как он мог похвалить его, мелкого наглого засранца? — Хонджун яростно выдыхает. — Запомни мои слова, Сонхва, завтра он не придет в школу, потому что я проберусь к нему домой и сверну шею. Мимо проходит тот самый мелкий, то бишь Чонхо во всей своей атлетической красе (хотя и на три года младше, Хонджун бесится), и будто невзначай бросает своему хену, что вообще-то взрослый лоб, умей проигрывать. Тогда Хонджун вспыхивает настолько сильно, что Сонхва ненароком боится, как бы его не зацепило этой ужасающей разрывной волной. Он судорожно глотает воду (их «не атлетическая» группа бежала всего пятьсот метров, а Сонхва даже это не сдал — остановился на половине круга и сошел с дистанции — позорище), потом всучает нахохлившемуся Хонджуну ту же бутылку. В его руках пластик податливо хрустит, Сонхва ненароком думает — пялиться на то, как ходит хонджунов кадык, считается за преступление? Думать о том, что он пьет из той же бутылки, что пил секундой назад Сонхва? От мысли про непрямой поцелуй в щеки отдает наливным жаром, скорее от глупости, чем со стыда. Сонхва смотрит, осторожно задерживая свое сбившееся дыхание, и непонятно, с чего на самом деле так судорожно колотит сердце. Хонджун выпивает все без остатка, комкает «Эвиан» с громким треском. Сан, тоже красный-красный, сбивчиво говорит: «Ну нельзя же быть таким чувствительным», за что неминуемо получает бутылкой по макушке, убегая от злого Хонджуна. От такого Хонджуна у Сонхва подкашиваются ноги сильнее, чем от пятисот метров дистанции для нормативов. В итоге они в обоюдном злом молчании (Хонджун психует, как малолетка, а Сонхва за компанию — на самом деле ноги и вправду дрожат) сидят на стадионе, пока туда не приходят младшаки, а у них самих вообще-то еще математика, но теперь точно придется опоздать. Они разбредаются по пролетам раздевалки, противная могильная тишина — три минуты и урок, Сонхва знает, Сонхва вообще все знает, но таким тупым вдруг загорается это клишированное «сейчас или никогда», и Сонхва осторожно пробирается между шкафчиками к Хонджуну. Хонджун сидит на скамейке, вытянув накачанные ноги (все в ссадинах и синяках, эй, надо же быть аккуратнее), глаза закрыты, а темечко с силой уперто в железный шкафчик — серьезно, еще секунда и там будет вмятина. Сонхва аккуратно присаживается на корточки между расставленных ног, только тогда Хонджун замечает его. Он замирает в ожидании, рассматривая все из-под свисающей челки. Скашивает взгляд на секунду, затем снова в потолок, будто бы там есть что-то суперски интересное. — По крайней мере, ты должен осознать, что Чонхо всего лишь глупый мальчишка, который этими выпендрежами скоро перегорит. Ему очень нравится тебя злить, — Хонджун выдыхает, продолжая пялиться на гудящую вентиляцию, тогда Сонхва осторожно кладет холодную ладонь на его колени. — Ты лучший, Хонджуни. Все это знают. Рука ползет вниз, очерчивая синяки от занятий атлетикой, под пальцами каждая мышца Хонджуна словно наливается расплавленным железом. Воздух густеет, Сонхва видит, как дергается хонджунов кадык, стоит подрагивающим пальцам очертить грань кожи, где заканчиваются натянутые шорты. — Ты что-то заигрался, — сипит он, наконец глядя в глаза. Дергает ногой, будто пытается смахнуть неприятные ощущения, но кому он вообще врет. — Я, может, дерьмо спортсмен, но лучший чирлидер всего этого гребаного мира, — шепот жжет аудиальный канал своей неприкрытой сладость. У Хонджуна лицо краснеет не хуже того, как после бега. — Стоит признать это. Сонхва задирает шорты, словно те не спортивки, а семейники, и цепляется короткими коготками в кожу — Хонджун смотрит так, что лучше бы перестал, слишком неуютно. Дышать нечем. Проведя вниз, расцветают красивые красные полосы на холсте, Хонджун дышит с надсадой, глубоко и через нос, но больше ничего не говорит. Сонхва обводит желтый синяк чуть выше коленной чашечки языком, но знает, конечно, знает, что хочет попробовать Хонджуна не только здесь. Пальцы ловко скользят выше, когда перехватывают резинку шорт, Хонджун закусывает губу и прикрывает глаза. Его костяшки белеют, настолько сильно вцепляются в бортик скамейки. У Хонджуна уже стоит — Сонхва даже льстит, не может не, — он пододвигается на коленях ближе, задевая локтями бедра, и касается Хонджуна дрожащей от страха рукой. Член в его ладони горячий, сочащийся, Хонджуна трясет так, что становится страшно — вдруг кончит уже сейчас. Тогда, медленно двигаясь пальчиками под тканью, Сонхва второй рукой лезет Хонджуну под мокрую футболку. Его кожа влажная, соленая — Сонхва сначала целует в бицепс, таким, что расслабься, затем в пульсирующую венку на шее (приходится даже немного подняться), кусает осторожно, на пробу. Хонджун очень красиво стонет. Тысячными «черт-господи-черт», хватаясь то за руки Сонхва, то за скамейку, но никак не удержаться. Сонхва ведет языком от сонной артерии до яремной впадинки, дует на след — по рукам Хонджуна неизменно бегут мурашки. Затем опускается ниже, задирая футболку, ставит засос на впалом животе, не любоваться прекрасной собственнической меткой на самом деле просто невозможно. Пульс частит так, что любая метровка бы позавидовала, им такого не видать. Когда Сонхва уже готов попробовать Хонджуна на вкус по-настоящему, сам Хонджун остервенело тянет его вверх, хватаясь мозолистыми руками за пылающее красным лицо, и накрывает губы своими. Проталкивает язык, стоит только Сонхва открыть рот, очень собственнически, этим сладким «никому не отдам», мычит в поцелуй и кончает. Шорты оказываются безобразно заляпанными. На самом деле плевать. Сонхва надеется, что после этого Хонджун не решит свернуть шею и ему, так, за веселую компанию.