Ace

Клуб под завязку набит несоображающими телами, раз за разом которые плетутся к бару за добавкой «Смерть в полдень», музыка на запредельных басах — что-то тривиально танцевальное (играет уже в сотый раз, но не надоело до сих пор), развязное, чтобы хотелось трахаться посреди зала. Куча дыма от сигарет и вонючих джулов как некий элемент туманного антуража — что в голове этот чертов непроглядный смог, что в баре. Хонджун притирается ближе к сцене, перед этим выкурив добрый косяк травы с друзьями в компании (ритуал на расслабиться, ведь четверг — это маленькая пятница, все знают простую истину), и безбожно залипает. На Сонхва. Чертового Пак Сонхва. Сон-хва. (буквы его имени буквально как самый сладкий мед на языке, за такое стоит начать сажать в тюрьму) Весь Пак Сонхва — одно большое «вне закона». Сонхва, который танцует на помосте, возбуждает всех неимпотентов одним своим неосторожным взглядом. Слишком нереальный для всего этого гнилого потерянного мира. Создание дьявола, его личный маленький питомец, здесь — чтобы убивать падшие к его ногам души. Хонджун продается ему за первые восемь целых и две десятых секунды. Картинно размазанная по щекам подводка, красными тенями бахнуто на нижнее веко столько, что сам иллюзорный Сонхва в отсветах прожектора начинает казаться вампиром. Неважно, что Хонджун по этакой доброте душевной ему бы не только кровь дал на клык попробовать, например, сердце собственное на блюдечке — пожалуйста, кушай. Только не подавись. Волосы растрепанные, влажные от пота и духоты, самая блядская ухмылочка играет на губах, какую только вообще можно себе вообразить. Сонхва танцует и ебет весь зал одними движениями, Хонджун в его превосходных способностях никогда, чтоб его, не сомневался. Как можно? Хонджун с ума сходит. Становится жарко, бросает в мурашки, непонятно только, с чего на самом деле — наркотики или Пак Сонхва. Его личный сорт героина. У Хонджуна во рту и так пустыня Сахара (нельзя идти к бару, иначе королевское место у сцены сто процентов быстро займет другая наглая жопа), но внутри все виснет на одном оголенном нерве, потому что Сонхва смотрит. Шерстит взглядом собравшуюся толпу, притираясь голыми коленями в подранных джинсах (под ними колготки в сетку и это чистая проституция, полиция, срочно!) по стулу, и смотрит прямо на него. В его чертовы расширенные зрачки, впивается своим взглядом до самого мяса. Хонджун готов поклясться, что в этот гребаный сбитый вдох, за эти нещадные две секунды зрительного контакта Сонхва отымел его во всех возможно-невозможных позах, засадил по самые гланды в рот и заставил давиться своей спермой. До слез. До содранного голоса и красных щек. Сонхва наверняка любит, чтобы его называли этим сладеньким «папочка». Мальчик, мальчишка, Хонджун бы многое отдал, чтобы научить его стонать это подбитое клише «папочка» только для него, пока его собственный член будет мазать по податливо раскрытым губам. Кажется, у Хонджуна опять встал. Сонхва пьет воду в перерыве между танцами, специально проливает себе большую половину бутылки на грудь — футболка безбожно просвечивает, обводя каждый рельеф выступающей мышцы. Это настоящий ад и его дитя на этой сцене. Хонджун бы все отдал, чтобы слизать хоть капельку пота с кожи этого внеземного танцора. Хонджун хочет затрахать Сонхва до смерти. Чтобы взять за руку (от бешенства нахрен пережать ему ток крови по венам, слишком сильно и больно, как в лихорадке), отвести в засратый туалет этого клуба и впиться сначала губами, выебать его развратный рот, а потом и своим членом. Чтобы до звезд, до, мать вашу, космической бесконечности. Хонджун не сомневается даже, что Сонхва умеет доводить до блядского коматоза, да одного его молчаливого приказывающего взгляда хватит, чтобы член Хонджуна встал по стойке смирно с боевой готовностью (он и так стоит, а, кажется, Хонджун вообще под конец спустит себе в штаны). Сонхва рвет футболку, забираясь на стул с грацией самой элитной проститутки, и, блять, скорую сюда. Срочно, Хонджун хочет упасть в обморок. Но еще больше Хонджун хочет только Сонхва лично себе, только на себе. Только его.