Ace

— С каких пор ты куришь? — удивление Хонджуна липкое, вязкое, сдавленное прессом разочарованности, смесь катарсиса удобно крошится по его радужке — читай не хочу. Сонхва чувствует несказанный вслух вопрос самыми кончиками пальцев, когда делает вторую затяжку чужого дотлевающего стика — Хонджуну интересно, чего еще он не знает о Сонхва. Горький вкус айкоса заседает сбитым порохом в груди, отгоняя сладостную эйфорию происходящего на второй план — Сонхва до сих пор прекрасно помнит, почему начал баловаться есановскими дорогущими ликвин и почему теперь не чуждо втягивать дерьмо, как гласят агитационные листовки за зож, убивающее тебя. — Иногда, — Сонхва передергивает плечами, вручая иссиня черный блок обратно в раскрытую ладонь Хонджуну, устало проводит пальцами по чужим костяшкам, прежде чем отстраниться окончательно. — Глупая привычка. Глупая. Сонхва тоже иногда ощущает себя вот этим «глупая», отклеймированным штампом-печатью прямо под языком. В его ленивых движениях разнеженность, усталость и приятное успокоение, безумный в своей концентрации коктейль инсайта с недалекой и недолгой, но все же капитуляцией душащих мирских проблем далеко-далеко за пределы видимости. Стоит только уткнуться улыбающемуся Хонджуну в плечо, медленно очертить носом вены на его шее, а потом спрятать играющую теплым солнечным улыбку, опаляя кожу дыханием, и весь остальной мир, тот, который за пределами их квартиры, услужливо перестает существовать. Сонхва ворует еще несколько приятных поцелуев, вытягивая терпкий дым из чужого рта, прежде чем закрыться в ванной. Горячая вода быстро смывает пот, мышцы послушно расслабляются под палящим жаром душем, Сонхва замирает в этом благословенном моменте, едва прикрывая глаза от льющихся сверху капель; косметика с лица миролюбиво стрескивается скорлупками, оставляя только чистое обличие ангела и едва заметные скопления скатанного консилера в уголках глаз. Дай Сонхва волю, он бы задержался здесь еще как минимум на два часа, долго и упорно отмывая каждый уголок кожи и вдыхая привычный конденсат растертого между пальцами геля для душа — медовое наслаждение, достаточно разрекламированная фраза, чтобы Сонхва повелся на маркетинг. Но еще больше горячего душа прельщает только прерогатива закутаться в Хонджуна и заснуть, едва проверив будильник на завтра. Ленные движения превращаются в заезженное слоу-мо, когда Сонхва сует в рот зубную щетку, а вместо нормальной чистки закусывает ее между зубов, подставляясь под шпарящие капли — когда-то он прочитал, что под кипяченой водой моются ужасно одинокие люди. Какая все-таки беспросветная глупость. — Я тебе помогу. Чужой голос словно секундно переключает направление крана, обливая Сонхва ледяным душем, он вздрагивает, неловко роняет зубную щетку и шипит, потому что вода попадает в резко распахнутые от удивления глаза. Хонджун глухо смеется, красивый и такой неловкий Сонхва вызывает в его груди волны не то жара, не то обволакивающего сосущего тепла, и то добротно так перекрывает доступ к кислороду — Хонджун смотрит-смотрит-смотрит. Щелчок закрытой душевой кабинки созвучен с гулким выдохом, стоит Сонхва прополоснуть от морозной мятной пасты рот Хонджун разворачивает его к себе лицом и аккуратно, будто дотрагиваясь до хрусталя, ведет стертыми подушечками пальцев по мокрым, раскрасневшимся от пара щекам — Сонхва солнечно улыбается от каждого непринужденного касания, подставляясь под другие, такие же теплые и расслабляющие. Пока Хонджун усердно счищает остатки косметики, Сонхва перемалывает сладкую медовую массу между пальцами, плавно переходит от предплечий до локтей, но руки Хонджуна проворнее и он перехватывает инициативу просящим: — Позволь мне. Выдавливает себе на ладони блестящий золотыми вкраплениями гель, улыбается потерявшему бдительность Сонхва — для него он всегда красивый, но сейчас, когда стоит Хонджуну растереть мыло по груди и Сонхва всего дергает, да, сейчас его красоту буквально можно потрогать. Движения неторопливые, отрывистые, будто Хонджун не знает, куда бы еще ухватиться, где не запечатлел на Сонхва свои ладони, где не клеймировал собственническим «мое». Сонхва роняет одинокий сиплый выдох, стоит маленьким ручкам нажать на выпирающие тазовые косточки, и глупо надеется, что тот утонул в звуке разбивающейся воды. — Развернись, — Хонджун самодовольно ухмыляется, когда Сонхва безоговорочно выполняет просьбу — в этой покорности есть свои кинковые отклики. Но вместо того, чтобы помассировать гудящую после тренировки спину Хонджун перехватывает чужую шею под кадыком, рывком прижимая Сонхва к себе — долгожданный контакт такой приятный, Хонджун едва сдерживает рвущийся стон от того, насколько Сонхва сейчас мягкий и нужный. Едва он успевает потереться о нетронутые следами ягодицы — всю неделю расписание Сонхва забито то парами, то тренировками, то парами после тренировок, банально нет времени даже для поцелуев, он приходит слишком усталый — как Сонхва впивается цепкими пальчиками в ладонь на собственной шее. — Хонджун... — в его голосе предупреждение, просьба, какая-то унылая мольба остановиться. Хонджун утыкается лбом между его лопаток, еще немного позволяя себе вольности вжиматься между горячих ягодиц Сонхва, но он понял, он помнит — завтра Сонхва опять на тренировку, поэтому... — Я просто помогу, договорились? — вновь говорит он, в этот раз голос проседает на несколько тонов ниже. Хонджун повторяет еще, словно чтобы убедить самого себя. — Просто помогу. Сонхва охотно кивает, позволяет рукам Хонджуна размять плечи, аккуратно обвести наливающиеся цветом от падений синяки на лопатках, закрепить эффект поцелуями — его улыбает каждое последующее действие своего парня. Едва Сонхва порывается потянуться к давно упавшей в ноги зубной щетке, Хонджун останавливает его игривым укусом за холку, шепчет прямо на ухо: — Не стоит тебе наклоняться, милый. Утробный ласковый смех Сонхва не скрывает, закидывает голову назад к надежному чужому плечу и нарочито серьезно угрожает: — Поднимай сам, мистер-мне-невтерпеж, обещаю не падать в обморок от вида твоей откляченной задницы. — Для человека, который от меня без ума, ты слишком хорошо себя сдерживаешь, — пыхтение еле разборчивое в шуме воды, Хонджун исправно выполняет просьбу Сонхва, а затем снова возвращает руки тому на талию. — Вот я бы с удовольствием упал в обморок от вида твоей задницы. Сонхва слишком устал, чтобы комментировать чужие мнения, да и правда — он от Хонджуна без ума, все это знают. Собственная непомерная любовь перестала ущемлять, когда нашла сокровенный ответ в чужом сердце. Хонджун задерживает руки между плеч, чтобы очертить узоры ниже; зрелище, как стекает мыльная вода прямиком в ямочки на выпрямлений спине взвинчивает его желание, подключая богатое воображение — а что, если бы это оказалось не мыло?.. — Только попробуй ущипнуть меня, Ким Хонджун, — Сонхва и вырывается дальше для виду, оно понятно, слишком быстро сдается на власть вновь перехвативших за бедра рук. Прежде, чем Сонхва успеет еще что-то проворчать, Хонджун проворно сгибается в три четверти складочкой и кусает мягкую кожу на такой желанной ягодице — в рот попадает мыло, горький отзвук забивает все рецепторы — на вкус гель все же не мед, но красный след на этом чистом холсте доставляет ему небывалое удовольствие. Сонхва дергается, упираясь ладошками в запотевшее стекло душевой, на секунду прикрывает глаза — завтра рано вставать, тренировка, много растяжек — и позорно сдается собственному возбуждению, простреливающему не только в пах, но и по вискам. К черту, этот несносный Ким Хонджун. Ким Хонджун, бравада которого заканчивается ровно в тот момент, когда Сонхва опускается перед ним на колени. — Сонхва... — голос сипит в исковерканном полустоне, а пятки прирастают к стеклу кабинки, словно налитые свинцом. — Давай сегодня так, — Сонхва сразу берет в рот весь полувставший хонджунов член, всасывая его в себя пока не заболят щеки. — Хорошо? Хонджун закрывает глаза. Картинка, как Сонхва сосет ему под душем, другой рукой надрачивая себе, оказывается выше его сил.