Ace

Внутри все стискивает, когда Хонджун вплотную подходит с сидящему на пирсе Сонхва. Его голые, вдрызг изодранные колени почти касаются чужих лопаток — Хонджун думает, как бы не завалиться на Сонхва со спины, выдавливая в себе это малодушно щенячье желание девчачьей романтики. Голова не соображает практически ничего, стремными урывками воспоминай Хонджун пролистывает сегодняшние картинки: как Сонхва выходит из гаража, как пьяный Уен прыгает через костер и как глушит все ненужные, неважные вопросы кричащая музыка — по ушам долбит «Нирвана» и их что-то хитовое, но непонятое общественностью — стискивая клешнями басов порывы подползти Сонхва под бок, пока все отвлекутся на новую бутылку вина от Минги, и молчаливо попросить посидеть немного только вдвоем — иллюзией обмана о том, что все это на самом деле не просто так. Хонджун касается кончиками пальцев шеи Сонхва — он загорел, кожа приобретает темно-оливковый цвет в лучах рождающегося восхода — осторожно, чтобы не спугнуть это прекрасное наваждение, по закону жанра длящееся, пока окончательно не взойдет солнце; перебирает кромку отросших за лето волос, и Сонхва инстинктивно ежится, дергает плечами, но не оборачивается. Тогда Хонждун наклоняется и мажет по потной шее губами. Сонхва его не отталкивает, даже не дергается. Как будто акварельный, в лучах от апельсино-оранжевого до розового, размытый и мечтательный, словно фата моргана. Сонхва позволяет секундные слабости и нежности, которые не соотносятся с ними двумя, нет переменной в уравнении Хонджуна и Сонхва чего-то настолько… настолько щемящего и влюбленного, что ли. Под ласковой эгидой отговорки про пьяных Хонджун хоронит свои страхи и сомнения, все же забиваясь бок к боку. С носочков, словно они все же оказались в сказке про Золушку, в озеро слетает синий резиновый тапок — редкими переменными волнами его уносит все дальше и дальше от края каменного пирса. Тогда Хонджун нелепо замечает, что у Сонхва в руке бутылка ароматизированного пива и на ногах, полностью опущенных в теплую, нагретую душным августом воду, надеты кроссовки. К лицу приклеивается дурацкая улыбка. — Градус понижаешь, придурок, — хрипит Хонджун, дергая из чужой ладони «Redds», только лишь чтобы втянуть самому. Скорее всего, завтра будет хреново, до блевоты, но сегодня, сейчас, они живут одним моментом, случайно урванным у поганой жизни. Хонджуну хочется скользить губами по шее Сонхва, спускаться ниже, кусать за плечо, целовать пальцы, каждую долбанную царапинку, вдыхать запах кожи, костра и кислого вина, задыхаться в нем полностью, с потрохами. Влюбиться в Сонхва — тупая идея, но что-то внутри Хонджуна бесконечно давно глухо к голосу разума. Просто до дрожи хочется целовать эти дурацкие пухлые губы, и чтобы завтра, уже на трезвую голову, Сонхва тоже захотелось этого вновь. В лицо бьет теплый, отчаянно пахнущий концом лета и тогда еще хрупкой надеждой воздух. Нет ничего лучше, чем по классике жанра сказануть какую-то эгоистично-важную вещь, она к херам искрошит весь сегодняшний день и оставит ядовитый осадок на завтра — все равно глупо думать о том, как после пьянки каждая вещь забывается. Хонджун болтает ногами в невесомости, едва дотягиваясь до кромки воды, и буква за буквой в нем складывается в «пообещай, что всегда будешь со мной». Как-то от этого не то грустно, не то смешно. Он верит, конечно, верит, что когда-нибудь еще сможет попросить такое у Сонхва и то не будет выглядеть карикатурным на фоне их никакущих отношений, но сейчас лишь ржет в голосину, пьяно закидывая голову к проясняющемуся небу. — Ты чего? У Сонхва пьяный голос, вымокшие напрочь кроссовки и взгляд раскосый, в никуда. Хонджун аккуратно поддевает его ладонь, чтобы переплести пальцы, и не двигается с места. Качает головой. Просто все внутри правда стискивает. В этот момент и в тысячу других, стоит там появиться Сонхва. …тапок уплывает в большое, необъятное никуда, как и те несказанные вслух слова