156 часов

      00:00. Я отталкиваю его от себя, упираясь ладонями в грудь, что есть силы. Он падает на кровать с таким грохотом, что я до сих пор не понимаю, как ни одна его кость не сломалась. С его губ срывается болезненный вздох, но он молчит, не проронив и слова с тех пор, как я отпустил его. Мои руки дрожат, я напуган как никогда, и последнее, что сумел сделать мой опустошенный разум, это подать команду бежать.       Я не позволяю себе бросить на него ни единого взгляда, не доверяя себе, не доверяя ему. На ватных ногах я бегу в свою комнату, удирая от собственных чувств, и только после того, как дверь за мной закрылась, а под затылком оказалась родная подушка, я смог перестать задыхаться. Его блеск для губ размазан по губам, сладкий, совсем не противный. Я неистово тру губы руками, желая как можно скорее избавиться от нового привкуса, пугаясь пробуждающегося желания испробовать его снова. Моя голова гудит вихрем поднимающихся мыслей, я знаю, каким неправильным и недопустимым было все то, что вспыхнуло в соседней комнате десять минут назад, но не могу понять, почему я не оттолкнул его сразу, почему позволил целовать себя, почему теперь хочется этого снова.       Теперь я, наконец, вижу все так ясно, его намеки, слова стали прозрачными как вода. Я пробегаю каждый кадр минувшей недели, минувшего месяца, теперь улавливая совсем иной посыл в его движениях, взгляде, их перепалках с Розалин. И в ужасе то ли от понятого, то ли от безысходности и осознания, что наша с ним жизнь теперь изменилась раз и навсегда, я злостно ударяю кулаком кровать. Я не понимаю, на кого мне злиться — на него за этот поцелуй или на себя за то, что не оттолкнул его сразу.       02:00. Я не могу успокоиться, сон и не думает подступать, а все, что встает перед глазами, стоит мне их открыть, это его затуманенный влюбленностью взгляд за мгновение до взрыва. В голове кружатся мысли, что теперь ждет нас, кем теперь мы стали, как мне теперь смотреть на него после того, что я узнал, что почувствовал. Я слышу как он тихо возится за стеной, ерзая на кровати, как и я лишенный сна. И я закрываю уши, поворачиваюсь к холодной стене спиной, будто пытаясь заставить его исчезнуть. Мне противно от самого себя, от того, как затрепетало в груди сердце от одной только мысли о нем. Мне противно от него, от того, что он во мне поселил. От того, что, как я думал, было его виной.       Сами собой по-новой мне вспоминаются его прикосновения, как плавно и аккуратно движется его ладонь по моей спине, когда мы в обнимку смотрим фильм. Его желание выехать на озеро теперь приобрело сокровенный смысл, и от того мне еще больше стал невыносим тот взгляд, с которым он смотрел на меня в лучах заходящего солнца. Он потихоньку вытеснял все мои мысли, занимая их собой, как навязчивая идея, заезженная пластинка. Каким и я был для него все это время.       Думать о Розалин я больше не мог. То воодушевление и трепет в паху, которые порождала одна мысль о ее теле и коже, теперь напрочь замолкли. Но стоило мне заменить ее Биллом, его застенчивой улыбкой и нежным взглядом, как мое сердце начинало дребезжать. Тогда я впервые ударил себя, так сильно, что закружилась голова, хоть я и продолжал лежать в постели.       05:00. Я стараюсь душить мысли на момент их зарождения, переключаясь на колледж, на школу, машину. Но чем бы я ни заменил его, он был повсюду, в каждом уголке моей жизни. Он был в центре, у края, едва заметен, но был. А там, где его не было, были мысли о нем, ведь я ни на секунду не прекращал о нем вспоминать, где бы мне ни приходилось находиться. Где-то в глубине души я чувствовал к нему то же, что и он, но не был так смел, чтобы признаться в этом себе. Меня разрывает напополам, меня тошнит от этих мыслей, но и с тем же наполняет удовольствием.       Мысли душат меня, колотящееся как заведенный моторчик сердце доставляет томную боль. Я переполняюсь настолько, что, кажется, голова вот-вот лопнет. И только зайдя за грань, набравшись этих мыслей настолько, что они были готовы политься через рот, я наконец смог уснуть ближе к шести часам до полудня.       17:00. Голова болит от избытка сна, все мысли будто исчезли, оставив после себя апатию. Я слышу, как выбрирует звонящий телефон, выпавший за время сна на пол, но говорить мне ни с кем не хочется. Осталось 19 часов, слишком мало, слишком быстро промчалось время. Я пытаюсь пошевелить хоть пальцем, прикладываю неимоверные силы, которые бы сумели поднять слона, но не двигается и мизинец. Я гоню себя, стараясь повлиять хоть на один нерв, хоть на одну мышцу. Тупое тело не слышит моих сигналов, лежит бревном в холодной кровати, а я хочу его сейчас же поднять. Мне нужно к нему, я боюсь своего знания, я хочу все изменить, но я ничего не решаю. Я чувствую, как первые слезинки поползли по щекам, и мое сердце сжимается, так сильно, что я перестаю дышать. Я должен все изменить, я не могу оставить это просто так.       17:43. Я слышу его шаги за дверью, как тихо он прислоняется к лакированной поверхности, стучит слабым кулаком два раза. Я не вижу его, но знаю, как он грустен сейчас, его голова опущена, прижатая лбом к двери, глаза прикрыты, веки мелко дрожат, отчаянно сопротивляясь накатывающим слезам. - Том.. - я слышу его тихий голос за дверью. Мое сердце немеет от боли, выпуская на волю из груди сдавленный всхлип, но ему никогда не услышать его. - Том, пожалуйста, давай поговорим.. - он умоляет, его голос дрожит, но он зажимает его, стискивает в глотке, не желая показать мне своих слез.       Я рвусь наружу, напрягаясь изо всех сил. Мертвое тело лишь поворачивается спиной к двери, чтобы больше не слышать его, но я не хочу. Мне нужно поговорить с ним, мне нужно увидеть его. Все еще можно исправить, я знаю, я должен. Но почему ничего не откликается на мой зов, почему он не слышит моего истошного крика. Это время, его не остановить, не изменить, но я так хочу. Нет ничего ужасней, чем знать свою судьбу и быть не в силах изменить ее, и все, что остается, это наблюдать за тем, как все сгорает, разрушается от моей каменной руки, живущей своей жизнью. - Пожалуйста.. - я слышу его и это невыносимо.       Он просит помощи, но я не подойду, как всегда, как блять обычно. Будь то одна жизнь или тысяча — я ни в одной не подал бы руки, как идиот отпуская его.       19:05. На дороге слышен шум заведенного мотора — мама вернулась домой. Я слышу, как они вместе поднимаются по лестнице, как он лепечет рядом с ней, расспрашивая о поездке. Наигранно, но она не услышит в его голосе фальши. Они останавливаются возле моей комнаты, мама спрашивает его, почему я не вышел встретить ее, а он врет о мнимой болезни, сразившей меня под вечер в субботу. Он подробно рассказывает, как лечил меня все это время, сколько и каких лекарств дал мне выпить сегодня. Он защищает ее от меня, зная, чем все обернется, стоит ей открыть дверь.       Он так заботлив, а я все просрал. Почему я никогда не пытался взглянуть на него иначе. Почему за всей пеленой беззаботности и повседневности я не сумел разглядеть его, каким ценным и незаменимым для меня он был. Почему только сейчас я понимаю. Эта ужасная ирония, ответ, который узнаешь, когда уже проиграл миллион. И все, что мне теперь остается, это биться в конвульсиях будто я связан, потому что собственное тело не позволяет мне управлять собой, слишком давно переставшее мне принадлежать.       22:30. Голова раскалывается, болит, будто я додумался сунуть ее под звонящий колокол. Пересохшие глаза отзываются резью от каждого движения, отдавая в виски. Время исчезает, унося за собой последние моменты. 13 часов и занавес опустится, позволив актерам вернуться домой. Он лежит в своей постели за стеной, плачет, кутаясь в любимый плед. Я слышу каждый его рваный вдох, как он борется с накатывающими рыданиями. Так привычно и снова совсем один. Я всю жизнь повторял ему, что нет в мире человека, который был бы достоин его слез, а он выбрал меня. Его последний поцелуй подарен мне, последняя слеза прольется по мне, последний удар сердца отпоет мое имя, а все, что я сделал для него — это оттолкнул.