И остаются только вечера

      Завулон присаживается на бортик каменного ложемента.       – Здравствуй.       Ответа не следует. Завулон чувствует себя идиотом, каждый раз бросая приветствие в пустоту. И каждый раз, какая-то часть его ждёт ответа. Он, наверное, почти мечтает о нём. Но ответа, раз за разом, не следует.       Завулон ложится на бок, кладёт руку под голову. Похожий на гроб с широкими краями артефакт вполне позволяет расположиться на нём с удобством. Острая Завулонова коленка торчит над углублением, где лежит практически неподвижное тело, едва заметно вздыхающее во сне. По-хорошему, конечно, стоило накрыть Саркофаг Соломона сверху второй половинкой и запечатать намертво, только вот затерялась она в веках, не дожила до настоящих дней, какая жалость. По-хорошему, недальновидно тревожить спящего внутри Иного, мало ли, как отразится на работе артефакта внешнее вмешательство. Завулон ведёт костяшками пальцев по смуглой гладкой щеке.       – Здравствуй, Гесер.       Едва ли его шёпот расслышал бы и бодрствующий человек.       У Гесера даже ресницы не дрожат. Его сон глубок и спокоен. В таком сне столетия пройдут как минуты. Его не разбудит поцелуй, или, по крайней мере, поцелуи Завулона работают как-то не правильно. А губы истинной любви Пресветлого холоднее вечного сна. Их долгое время разделяли тысячелетия опыта. Завулон исправно сокращал это расстояние. Цель была заоблачная, перегнать в мастерстве боя Сына Неба. На сотой дуэли разница между ними почти стёрлась. В тот день их разделяла едва ли секунда. Гесер дал ему эту секунду, пока следил взглядом за катящейся по полу головой Ольги. Пока пытался вспомнить, как дышать. Взмах Плетью Шааба, и обе руки Пресветлого, выставленные в защитном жесте перед лицом, становятся короче ровно на локоть.       Завулон приподнимается на локте, поправляет воротник его рубашки.       – Тебе, конечно, не перед кем красоваться тут, кроме меня, но нужно выглядеть прилично, правда?       Он нарочито игнорирует «неприлично» испачканные в крови рваные края рукавов белой некогда рубашки.       Наклоняет голову, прищурившись, придирчиво разглядывает ровное пустое лицо. Приняв сидячее положение, наклоняется ближе, достаёт из нагрудного кармана идеально отглаженный платок.       – Я так в тебе скоро дырку протру, – улыбается он чуть-чуть. Тщательно вытирает ему одному заметное пятнышко грязи на Гесеровом подбородке. Кто-то ведь должен был первым поменять спортивную рапиру на боевую?       – Был у нас выход? – морщась как от боли шепчет Завулон, – Могло всё кончиться иначе, скажи?       Гесер молчит. Завулон мог бы задать этот вопрос Борису. Но тот лишь сведёт слегка брови к переносице и улыбнётся непонимающе. Дрожащими руками он держится за виски врага. Быстро сбивчиво читает заклинание. Самые надёжные оковы они в нашей голове.       Встав, Завулон прохаживается взад вперёд, делает вид, что разминает ноги. Перед кем он притворяется, сложно понять. Он внёс тело врага в склеп на руках. Ему не нравится, что это именно склеп, не нравится укладывать Гесера в каменную коробку посреди каменной усыпальницы. У него нет сил держать путы вечно, и ему до дрожи страшно, что Гесер очнётся раньше, чем окажется в саркофаге.       Он сжимает бортики ложемента по обе стороны от головы Гесера. Спустя секунду опускается на пол. Затылком прислоняется к тёплому камню. Тянется к сознанию Гесера, к той его части, которую безопасно было оставить не скованной. Без памяти, без привязанностей, без амбиций. Без осуждения его решения. И всё же это почти настоящий почти Гесер. С ним ведь не обязательно говорить. Завулону просто хочется ещё разок ощутить его присутствие.