И остаются только вечера

      В постели Антона шеф оказался как-то совершенно обыденно. Нет, сначала шеф оказался на столе. Причём на своём. Раскрасневшийся, загнанно дышащий. Одними глазами, тёмными, как ночь, приглашающий сделать всё что угодно. Антон не помнит, как стянул с него тогда брюки, заставил раздвинуть ноги шире.       А потом шеф со своего стола плавно перекочевал в Антонову постель. Какое-то время там никого кроме Антона не бывало. А сонно моргающий, взлохмаченный по утрам шеф, приятно разнообразил повседневную рутину. И как-то совершенно незаметно, выбравшись из постели Антона, накинув на плечи притащенный уже к нему в квартиру вышитый халат, заполнил собой всё доступное пространство. Оказался на кухне, целующим Антона в висок и бормочущим куда-то туда же доброе утро. Ставящим перед ним кружку с кофе и тарелку с бутербродами в его кабинете, присаживающимся рядом на стол, заглядывающим через плечо в экран компьютера. В гостиной, с бутылкой коньяка и сигарой. Даже на диване, перед телевизором, под боком у Антона, тепло приткнувшимся и засыпающим под мерное бормотание передачи о животных, но упорно продолжающим перелистывать чьи-то, может даже самого Антона, отчёты.       Гесер оказался в его жизни, органично в неё вписался. Антону он давно был где-то куда ближе, чем начальник-командир. Антон давно предпочитал обращение на ты и неформальные посиделки на работе и вне её. Антон себя старался не обманывать, но Гесером, таким человечным и живым, в непосредственной близости, обмануться хотелось. Хотелось поверить в их внезапно начавшиеся «отношения». Антон не знал никогда, где Пресветлый говорит ему правду, а где притворяется. И так приятно было слышать, как искренне и откровенно он просит его выебать.       Антону всегда казалось, Гесер не умеет подчиняться. Он никогда на памяти Антона не принимал позиции ведомого в споре или сражении. В сексе всё было иначе. Гесер размякал в его руках, таял, плавился и позволял ему всё. Гесер, в жизни помешанный на контроле, в постели разрешал Антону, безропотно, связать ему руки. Гесер, так любивший его языком прямо в мозг всё эти годы на работе, не мешал Антону заткнуть ему рот кляпом. Гесер в интимной жизни был непозволительно податливый. Каким никогда не был с Антоном. Как сильно от этого срывало тормоза. Как быстро Антон привык к такому Гесеру, впустил его глубоко внутрь. Как легко оказалось привязаться больше, чем когда-либо, лишь оттого, что Гесер вдруг из фрустрирующей преграды превратился в «тебе можно всё, Антон».       Подрастающая Надюшка как-то легко и естественно называть его стала дядя Гесер. В доме бывшей жены Антону становилось от этого неловко. В доме ставшей как-то очень болезненно бывшей, во многом потому, что Антон ещё тогда, до отношений с ним, уже выбирал Гесера (он говорил себе, что выбирает Дозор), Светланы, ему казалось иногда это настолько коробящим. Что дочка называет Гесера, от которого Светлана всеми силами пыталась отгородить всю их семью, дядей. Что слушает его сказки, открыв от восторга рот, смотрит на него, как на чудо, плачет, когда он уходит.       Но они возвращались в квартиру Антона, где Гесер занял всё пространство, в его жизнь, где не осталось места без Гесера, и Антон знал наверняка, что Гесер здесь в его власти.       И это казалось одновременно необходимым жизненно и, почему-то, слегка коробило.