И остаются только вечера

      Завулон осторожно толкает плечом дверь на веранду. С собой в прохладное очень раннее утро, настолько раннее, что это всё ещё ночь, он выносит небольшой поднос и запах цветов. Маленький фарфоровый сервиз легко уместился бы в ладонях, но Завулон слишком старомоден, чтобы жечь пальцы стенками чайника. Между двух низких плетеных кресел очень удобно для такого подноса расположился столик.       При его появлении над столиком зажигается тёплым светом небольшой огонёк. Он не разгоняет предрассветной темноты, но делает её мягче. Со светом Завулону проще налить чай в две из трёх принесённых чашек.       На веранде холодно. Холод пробирает худое, в тонких пижамных штанах и с чужого плеча халате, тело Завулона до костей, и он, дрожа, идёт снова в дом. Возвращается, закутавшись в плед, падает в кресло. За время его отсутствия оно было высушено от росы.       Чашку свою взять в руки он не спешит. Сидеть вот так в тишине по ночам ему привычно. Почему-то кажется правильным быть здесь. Выходить из дома и ждать рассвета.       Сидящая в соседнем кресле Ольга молча предлагает ему сигарету.       Дом у них с Гесером большой. У самого Завулона пентхаус в Москва-Сити тоже не маленький, но и ему порой странно теряться в широких залах этого монументального строения. Высокий особняк, сад на несколько соток, и никакого забора. Ни соседей рядом, ни шума трассы, только огромное бескрайнее поле, принадлежащее целиком хозяину. Везде, где бы Гесер не жил, он привозит свои царские повадки. Иногда, как настоящий завоеватель, он приводит в дом боевой трофей. Завулон, правда, скорее сам пришёл.       Ольга смотрела на него первое время с недоумением. Что за зверь такой в их доме. Потом, кажется, слегка злилась. Потом перестала обращать внимание. Пусть ходит рядом какой-то хмырь, пусть касается Гесера невзначай за завтраком, пусть делит с ним бутылку другую коньяка по вечерам, одну трубку на двоих. Её редко волнуют игрушки Гесера.       Только иногда по ночам они выходят на веранду, и сидят в креслах через столик. Делят на двоих чай.       Завулон просыпается как от толчка, когда Гесер бесшумно соскальзывает с постели. Он идёт в зал, читать книгу. Или на кухню, пить чай. Или вовсе, накинув на плечи куртку, щёлкает замком входной двери. Урчание мотора разгоняет ночную темень, по стене проползают отсветы фар, и они остаются одни. Ольга тоже не спит. И оба они лежат по разным краям постели, и, как два идиота, притворяются, что сон их потревожен не был. Завулон тихо посмеивается про себя. Вот вернётся муж домой, а в постели жена и любовник. Только есть нюанс.       Почти каждую ночь Завулона будит едва слышное шуршание одежды и отсутствие горячего тела рядом. Каждый раз он лежит с закрытыми глазами какое-то время, пока не вернётся тепло вместе с запахом сладкого чая, не придвинет его ближе, под бок, жилистая рука. Или пока не скрипнет входная дверь.       Гесер по ночам уходит.       Завулон не знает, куда. Он мог бы спросить у Ольги. Но это до сих пор унизительно.       — Он нескоро вернётся, — говорит Ольга порой.       Завулон тогда тихонько кивает, давая понять, что услышал.       Между ними снова повисает молчание, но вскоре Ольга говорит что-то вроде:       — Если ты простынешь, он будет смотреть на меня сердито.       Завулон на это тонко улыбается. И обычно, особенно с наступлением осени, после этого над ним повисает лёгкий полог, хранящий тепло. Он не уверен, впрочем, что не обманывает себя. Может, то ветер утихает. Может, доходит до кожи жар не остывающего в зачарованном сервизе чая.       Но простыть он так ни разу пока и не успел. Со дня разрыва Кровавого Завета он, как будто вопреки, вообще не болел.       Болел скорее Гесер. Он приходил домой больной, откуда-то, куда за ним не ходили ни Завулон, ни Ольга, брал из бара вино, и начинал новый день. Он болел до самой ночи, прерываясь на завтрак обед и ужин, и ночью, успокоившись и забывшись на пару часов, позволял обнять себя с двух сторон и даже иногда спал. Он болел бодрой улыбкой и блеском в глазах, болел неутолимой энергией, крошащей в нём всё изнутри, неистовой жаждой действия. Он глушил энергию днём, вином, трубкой, Завулоном. А по ночам пытался спать.       Завулона его энергия подпитывала. Завулон пил Гесера, словно мог ещё это делать, и оставался едва живым. Завулон тихо сидел рядом, когда Гесер впервые пригласил его в свой дом, недели через три после прихода Двуединого. Потом он пришёл ещё раз, через неделю, вновь по приглашению. Потом стал заходить каждый день. Понятно, чем всё кончилось.       В их доме он каким-то чудом, на каких-то птичьих правах. Сам он почти не выходит. Желание такое возникает редко, и каждый раз уйти тяжело, дёргает где-то в груди чувство, словно придёт он назад, и дверь не откроется. Словно не пропустят его невидимые непреодолимые теперь для него щиты. Дверь перед ним всегда открывает Ольга. И пропускает внутрь, глядя мимо него. Она словно уже не рассматривает вариант, где Завулона в их жизни нет.       Может, когда она уходит в Дозор, оставляя Гесера в особняке одного, тот воет и скребёт стены.       В зоопарках к гепардам селят лабрадоров, чтобы у них не развивалась от одиночества депрессия.       Emotional support dog*, вот кто он.       Иногда Ольга приносит бумаги, и они с Гесером садятся рядом на толстый яркий ковёр, склоняют головы над отчётами. Вполголоса обсуждают какие-то дела. Ольга рассказывает иногда немного о планах на жизнь в Дозоре. Гесер каждым словом молит то ли прекратить, то ли не останавливаться никогда. Он во всём такой. Даже когда Завулон сосёт ему, непонятно, хочет Гесер чтобы он продолжал или чтобы это наконец закончилось.       Так или иначе они проводят время вместе. Вместе едят, смотрят кино вечерами, гуляют по бесконечному участку. Иногда они втроём смеются. Словно они нормальные. Словно им друг с другом хорошо. Этот отрывистый рваный смех дребезжит о стены. Гесер смеётся громче всех.       А иногда Ольга задаёт вопросы.       — Как он?       — Да что ему сделается, — фыркает Завулон. — Лучше бы спросила, как я.       — Как ты?       Она даже интонации не меняет. Спрашивает так же искренне.       Завулон старается быть искренним в ответ:       — Хуже, чем вчера, но лучше, чем завтра.       Гесеру, в отличие от него, стабильно плохо. Ольгу он любит, поэтому глушится Завулоном.       Ольга вздыхает, и Завулон понимает, что она ненароком (а быть может вполне намеренно) уловила его мысли.       — Мужчины иногда такие козлы. Особенно когда не хотят причинять тебе боль.       Завулон с ней абсолютно солидарен. Из всех мужчин она ещё и выбрала самого ответственного. Он иногда хочет спросить, почему она не применит магию. Почему не подправит чуть настроение мужа, чтобы и себе и ему сделать легче. Его иногда поражает граничащая с садомазохизмом степень уважения Светлых к неприкосновенности чужого сознания.       Она иногда делает вид, что у неё тоже нет магии вовсе. Завулона, когда он замечает, пробивает на смех.       — Завидуешь, Светлая. Завидуешь, — Завулон с улыбкой качает головой. — Зависть Тёмное чувство. Однажды оно сожрёт тебя с головой. И ты меня убьёшь.       Лицо у Ольги остаётся бесстрастным. Её редко задевали его слова, даже тогда, когда к ним можно было присовокупить его вес в обществе Иных и статус Великого. Ну или она великолепно имитировала равнодушие. Лучше неё равнодушие к словам Завулона выказывал, наверное, только Антон. Должно быть потому, что для него слова деда действительно не имели никакого значения.       Зависть чувство странное. Завидует ли Ольга его странному положению на самом деле, Завулон не знает. Но будь он на её месте, наверное, захотел бы оказаться на своём. Даже разница в уровнях для Иных становится непреодолимой пропастью. Возможно ли любить человека, когда ты Великая?       Если бы она позволила себе жалость, Завулон бы в их дом не ступил ни ногой. Но Ольга не могла бы жалеть из них двоих только его, и не смела жалеть Гесера. Пожалеть его имел право только Завулон. Иногда он видел её взгляд, когда Гесер, пьяно пошатываясь, клал голову ему на плечо. Завулон смотрел Ольге в глаза, кладя руку на его затылок, и поглаживая ласково. Тут впору было жалеть саму Ольгу.       — Расскажи, что тебя гнетёт, — предлагает Завулон иногда. — Я теперь в плане слушателя кандидатура идеальная. Всё пойму, а использовать против тебя не смогу.       Ольга тогда удивляется слегка.       — По-твоему, мне понравится выливать на кого-то такие эмоции?       — Ты прямо как он, — Завулон смеётся, — муж и жена одна сатана.       Ольга застряла, словно в лимбе, где-то посередине между Дозором и домом, где её всегда ждёт обессиленный муж и его эмоушинал саппорт враг. Она, наверное, оживает по-настоящему только по ночам, когда Гесера нет.       Гесер жив этими ночными прогулками. Он уходит из дома, чтобы найти в себе силы вернуться.       Завулон жив только потому, что Гесер взял его за руку, и попросил остаться рядом.       Вот-вот рассветёт. Во двор, сквозь распахнувшиеся автоматические ворота, въезжает тихо ярко-оранжевая спортивная машина. Гесер вылезает из неё, уверенным шагом идёт к веранде. Завулон берёт в руки чайничек, наполняет третью чашку.