Эдем

Берег моря чистый, снежно каменистый, Красные искры, кружат ветры свистом. Сдавливает хрустом каменная пустошь. Пламени осколок отгоняет холод. Грот - Баллада о северном племени

Пикассо вылетает из-за деревьев пшеничным ураганом радостного визга, разрывая в клочья повисшую густую злую тишину. Беллами делает ошалелый шаг назад, когда пёс подбегает к нему вплотную и, упершись передними лапами о его живот, безуспешно пытается дотянуться и лизнуть в лицо. Он протягивает руки и начинает трепать собаку за ушами. Окончательно придя в себя, опускается на колени, чтобы нормально погладить. Улыбка, что озаряет его лицо - беззаботная и неприкрыто радостная - рассказывает Кларк о двух вещах: Во-первых, о том, как он на самом деле устал быть один, ведь у него, в отличие от неё, нет даже Пикассо. А во-вторых, о том, насколько он действительно зол - если может улыбаться так, только забыв о её присутствии. Насколько, несмотря на весь ужас одиночества, Беллами Блейк не хочет её видеть и не собирается прощать. Кларк потерянно оглядывается, и вдруг задумывается, почему ни разу не видела здесь дым прежде. Ведь, судя по состоянию его лагеря, Беллами провел здесь столько же одиноких дней, сколько и она. И уж он-то наверняка знал о её присутствии, потому что Кларк жгла костры на побережье почти каждый вечер. Беллами же свой развел на заре - в это время она обычно досматривает сны, от которых не спешит просыпаться. Понимание простреливает всё её существо жгучей обидой и яростью. Подумать только, ведь они последние люди на Земле. Но при всём при этом Беллами осознанно предпочел ад одиночества встрече с ней. Подвергая Мэди опасности, он предал её не меньше, чем она его, выпуская пулю. Так какого чёрта? Неужто ей и правда больше нет места в его сердце? От этой мысли внутренности сковывает холодом. Кажется, она больше не может здесь находиться. Не может смотреть на него и не рассыпаться на части от боли. От понимания, насколько Беллами дорог ей несмотря на то, что пытался сделать - а вот она ему, кажется, уже нет. - Пикассо, - тихо зовёт она пса, её голос надламывается и выходит наружу надтреснутым хрипом. - Идём домой. Руки Беллами напрягаются и замирают, пальцами запутавшись в густой шерсти, а потом он медленно, будто через силу, убирает их в карманы, не поднимая головы. И молчит. Пёс удивленно скулит. Припадает к земле, выпрашивая новую порцию ласки, совсем не замечая тихий оклик. Кларк смотрит на так знакомо заострившуюся линию челюсти, плотно сжатые губы и побежденно вздыхает. Меньше всего на свете она желает Беллами участи, на которую он обрекает себя. Обрекает их обоих. Поэтому она сделает по-своему и, как всегда, возьмет большее бремя на себя. Кларк позволяет себе посмотреть на него мельком еще один - последний - раз: мазнуть взглядом по скрытому тенью отросших волос лицу и плечам. - Ему будет с тобой лучше, - говорит она, отвернувшись, прежде чем уйти из его лагеря так быстро, как только позволяют её босые ноги и трясущиеся от холода колени. Кларк почти бежит, чтобы не упасть и не расплакаться прямо там. Беллами не окликает её даже чтобы сказать "прощай". Кларк заставляет себя подумать о чём-то кроме презрения в его глазах и боли в своем сердце. Грустно усмехается, вглядываясь в черную гладь воды под тяжелым осенним небом. Что ж, хоть что-то всегда остаётся неизменным: Они никогда не прощаются, расставаясь навсегда. Дорога к лагерю растягивается в серую мокрую полосу пляжа, продуваемого ледяным ветром, на котором она трясется как осиновый лист и еле переставляет ставшие невероятно тяжелыми ноги. Кларк знает, что у неё сильный жар. Что на завтрашнее утро лёгкие, скорее всего, зайдутся удушающим рваным кашлем, знает по тому, как больно сейчас в груди. Прошлой ночью ей так и не удалось согреться, а с восходом солнца температура не особо поднялась, поэтому её пробежка босиком оказалась далеко не лучшей идеей. Проблема в том, что, увидев дым, Кларк об этом не думала. А еще в том, что сейчас ей настолько больно от прошедшего разговора, что на физическую боль плевать. Доковыляв до своей палатки, она, не раздеваясь, забирается под одеяло и позволяет себе заплакать, почти задыхаясь от насморка и тяжелых рыданий. В её состоянии нужно развести огонь, просушить одежду и согреться, а не лежать клубком в отсыревшем тряпье. Следует подумать о том, как перебраться в бункер на случай, если температура опустится еще сильнее. В её состоянии замерзать еще опаснее, только Кларк по-прежнему плевать. Пожалуй, она даже не против умереть. Поэтому остается там, мерзнет и плачет много часов, а потом еще дольше молча смотрит в пустоту. С наступлением темноты, становится еще холоднее, но Кларк уже какое-то время не чувствует конечностей, так что это не страшно. Это даже не больно - уходить, думает она с облегчением, проваливаясь в топкую, кружащую голову черноту, где наконец-то нет мыслей и сожалений. Жаль только что так холодно. А потом в темноте её вдруг опаляет теплом, настолько сильным, что всё внутри голодно тянется к нему и плавится, плавится, плавится от жара. Кларк мерещится очень знакомый запах. Оставшиеся крохи её сознания вдруг сбиваются в последнюю отчетливую мысль: замерзая насмерть, люди ощущают мощный прилив тепла. Кто бы мог подумать, что её смерть будет пахнуть как Беллами Блейк.