Эдем

Опускаю руки в родник, Уже все позади - а я Всё стою и смотрю, как ветви надо мной уходят в темноту. Theodor Bastard - Vetvi

Прикончив еду и чай, они сидят в тишине, прерываемой только скрежетом вентиляторов и жужжанием старых ламп. Пикассо спит, обглоданная кость лежит перед ним на полу. Кларк почти уютно. Больше не одиноко. И она знает, что её друг - друг ли еще? - чувствует себя так же. - Беллами, что ты имел в виду, - решается спросить Кларк, чувствуя, что обстановка разрядилась. Ей настолько важно это знать, что она готова проглотить обиду за недавнюю перепалку, - когда сказал, что смог попрощаться? В его взгляде плещется кромешная печаль: - Их, - просто выдыхает Беллами, зная, что нет смысла молчать об этом. - Октавию, Эко. Я видел их там, на Ковчеге, после Вознесения. Когда ушла мама, сказав, что всё, наконец закончилось. На её лице отражается недоумение и сомнение: в его словах мало смысла, поэтому он объясняет. - То место, разумеется, не было настоящим ковчегом. Как и женщина, что была со мной там после смерти, не была Авророй - но это я, если честно, понял довольно поздно. Мы много говорили - обо мне, о человечестве, об испытании, которое начал Кэдоган. О том, как ты застрелила его, прежде, чем всё провалить. - Я не жалею, - срывается с губ горькое, злое, и она готова повторить это ещё тысячу раз. Это правда - она не жалеет о выстреле, только о последствиях для себя, но знает, что ничего не стала бы менять. Пальцы Кларк сжимаются в кулак и впиваются ногтями в кожу. А потом его теплая ладонь неожиданно накрывает её. - Я знаю, Кларк, - говорит с горечью, - и, если честно, не думаю, что что-то бы изменилось. Если бы ты не стреляла. Он бы всё равно провалил испытание. - Ты не понимаешь! - Кларк хочет вырвать руку, но его такая теплая, что Кларк только бьет вторым кулаком по столу. - Кэдоган заслуживал смерти, страданий, чего угодно, но только не Вознесения! - Но стоило ли это того? - мягко спрашивает Беллами, обращаясь прямиком к её болезненным, навязанным беспросветным одиночеством сомнениям. Кларк мысленно посылает эти сомнения к черту, потому что ответ очевиден. - Конечно стоило, - говорит она холодно, смотрит прямо, не боясь его гнева или осуждения, но по-прежнему чувствует только тепло от его ладони. Снова повисает молчание. - Что такого он сделал, Кларк? - спрашивает Беллами спустя какое-то время. Он не знает, чем вызвана такая сильная ненависть в её голосе, и пытается это понять. Воспоминания обрушиваются, сметая начисто всё её самообладание и спокойствие. Кларк снова чувствует, как начинает рассыпаться на части от картинок в собственной голове: Мэди, обездвижено лежащая у неё на руках. Её лицо бледное, лишившееся всех красок и эмоций. Пистолет, который Кларк направляет на парализованную дочь, мелко дрожит в протянутой руке. Собственные слёзы в воспоминаниях размеживаются с нынешними, и Кларк перестаёт хватать воздуха. Она отдергивает ладонь и обнимает себя за плечи, пытаясь успокоиться, но без особых успехов. Очертания помещения расплываются перед глазами, всё окружающее вдруг становится ужасно далеким. Через черный тоннель нахлынувших эмоций Кларк рывком выбрасывает в зияющий мрак ужаса и боли, куда-то за сотни световых лет от реальности. А потом тьма съеживается и мгновенно отступает, потому что его руки мягко ложатся на её трясущиеся плечи. Тянут вверх, заставляя подняться на ноги, прижимают к себе. - Тише, - шепчет Беллами ей в волосы, прямо как тогда, ночью - и ей сразу становится легче дышать. - Всё закончилось, Кларк. Уже всё, слышишь? Всё. Мокрым от слез лицом она утыкается ему в футболку, пытаясь выровнять дыхание. Давится кашлем и словами, но всё равно тянет их из себя буква за буквой, звук за звуком, как колючую проволоку из собственного горла. Ей просто необходимо выпустить это из себя, пока оно не свело её с ума: - Он пытал её, - голос вылетает хрипом и кажется совсем чужим, - пытал этой своей машиной, пока она не потеряла возможность двигаться и говорить, Беллами. Пока её мозг не разрушился настолько, что Мэди парализовало. Всё ради чертового кода. Ради гребанного вознесения. А потом, - её исповедь на мгновение прерывается судорожным всхлипом, - потом бросил её там, одну, как сломанную вещь. Как мусор. Мышцы Беллами напрягаются, руки смыкаются на ней еще крепче. - Господи, Кларк - шепчет он с горечью и смятением, а потом просит, не разжимая объятий. - Прости меня. И тогда она, наконец, делает шаг назад, окончательно вернувшись в реальность. Потому что реальность отрезвляет. Кажется, Беллами узнает, что она скажет, еще до того, как слово слетает с губ. - Нет. А потом уже тише, мягче. - Нет, Беллами. Не сейчас. Мне жаль. Их взгляды пересекаются, и каждый - на неимоверно длинное мгновение - узнаёт себя в другом. Потому что он тоже не может её простить. Тоже не знает, сможет ли. - Мне тоже, - роняет Беллами с горечью и отворачивается, чтобы уйти. Её пальцы робко трогают его за плечо, потянувшись вперёд порывистым неосознанным движением. Кларк не думает, когда окликает его. Боли внутри столько, что мысли сливаются в вязкую кислотную пелену. Всё, что она может - цепляться за него, как за спасительную соломинку, что не даёт окончательно уйти на дно. - Беллами, - её шепот в полумраке бункера почти оглушает обоих. - Останься со мной сегодня? Он ничего не отвечает, даже не оборачивается. Только побежденно вздыхает и молча тянет за собой по коридору. Когда они оказываются в его комнате, Беллами щелкает выключателем. Темнота голодно вбирает их в себя, лишает Кларк всех ориентиров, кроме его пальцев, сдавливающих край её футболки. Она послушно следует за ним во тьму - в голове непривычная легкость от отсутствия мыслей. Тишину прорезает скрип матраса, продавливающегося под его весом, а потом Беллами негромко зовёт: - Иди сюда, Принцесса. Как только её голова несмело касается краешка подушки, он без колебаний придвигается к ней вплотную. И снова обнимает Кларк в темноте.