Эдем

And I know more than one place Where you might never come back If you show how you really feel Algiers - Remains

Это самое странное утро в жизни Кларк. Тем, какое оно уютно-медленное, полное тепла, лишенное тревог и необходимости нестись кому-то на помощь. Кларк сидит с чашкой чая в руках и расслабленно наблюдает за тем, как Беллами моет посуду. Пока он этим занимается, её не покидает забавное ощущение сюрреалистичности происходящего. Она не выдерживает и хмыкает, на что Беллами оборачивается, выключив воду. Усмехается, спрашивая: - Что-то не так? - Да нет, - Кларк пожимает плечами, наклоняется погладить Пикассо, который беспокойно вертится у её ног, просясь на улицу уже второй час. Обводит неопределённым жестом комнату. – Просто никогда не думала, что все может быть так. Беллами берет куртки со стула, подходит к ней, набрасывает одну Кларк на плечи. Медленно тянет молнию вверх до её подбородка. От заботы, сквозящей в его жестах, сбивается дыхание, а по спине ползут мурашки. – Ты еще успеешь устать от меня, Принцесса, - обещает шутливо, заправляя её еще немного влажные после душа волосы под капюшон. Кларк смотрит на него серьезным внимательным взглядом и почти шепчет: - Никогда. Кажется, поражая обоих своей прямотой. Напоминая им, что рано или поздно придётся поговорить о том, что случилось сегодня и раньше. О том, что это такое – между ними теперь. Пикассо укоряюще скулит, тычется мордой в их колени, в очередной раз прогоняет момент – что даже хорошо. Кларк не знает, готовы ли они к этому неизбежному разговору. - Думаю, хватит над ним издеваться, - шутит она. Беллами улыбается и протягивает ей руку, переплетает горячие пальцы с её и тянет за собой по коридору в утреннюю-морозную свежесть осеннего леса. В воздухе стоит ледянистый сырой туман, обнимает ветви деревьев, глушит пестроту увядающих листьев - киноварь и ржавчину. Съедает изумрудные зубчатые кромки сосен, что путаются в нем и, ложась слоями, уходят вдаль к подножью гор на противоположном берегу озера. Снег со вгрызающихся в небо пиков с каждым днём спускается всё ниже, расползается к земле ослепительным царством белизны и холода. - Красиво, - говорит Кларк, завороженно вглядываясь в открывающийся им величественный пейзаж. Чувствует, как Беллами рядом с ней передергивает от болезненных воспоминаний: - Это пустошь, Кларк, - крепче сжимает её руку, говорит мрачно. – Где на много километров вокруг нет ни черта, кроме снега и смерти. – Мне этого по горло хватило на Этерии. Так что прости, не могу разделить твоих восторгов. Кларк переводит взгляд на его лицо и вспоминает, насколько Беллами – как и она - травмирован всем, что с ним произошло. Чувствует укол вины: она ведь толком ничего об этом не знает. Кларк даже не потрудилась выслушать его тогда, на Бардо. Хотя видела – они все видели – Беллами был сломлен настолько, что уже не походил на себя. «Его убила не ты, - вспомнились слова Эко. – Его убила слепая вера». Но так ли это? Ведь, в конечном счете, Беллами оказался прав насчёт Вознесения. Никто из них даже не допустил такую мысль в тот момент. Да и черт со всеми остальными, она – вот кто должен был хотя бы попробовать это сделать вместо того, чтобы сразу обвинить в предательстве. Это же Беллами. Кларк заталкивает рвущиеся наружу слёзы обратно в сердце, напоминая себе, что не может изменить прошлое, что угрызения совести никак не помогут. Всё, что она может – быть рядом сейчас. - Расскажешь мне? – спрашивает Кларк мягко. Они сидят на поваленном на берег дереве и смотрят на воду. – Если хочешь. Беллами вскидывает голову, и на мгновение Кларк кажется, что он сейчас ответит что-то резкое, в духе последних дней. Она ошибается. - Я думал, всё кончено, - глухо начинает рассказывать он. - После стольких недель в той ледяной тюрьме, стольких недель непрерывного снегопада, непрерывных гребаных молитв Дюцетта я просто сдался, Кларк. Перестал надеяться, что встречу вас снова. Всё, о чем я мог думать, это о том, что хочу умереть быстрее, чем окончательно свихнусь – там это было несложно. Они молчат какое-то время. Кларк ждёт, сжимает его ладонь своей. Даёт ему время найти верные слова, чтобы выпустить это из себя. - Я знаю, - продолжает всё тем же пустым, надтреснутым голосом. - Тебе знакомо одиночество, Кларк. Но знаешь ли ты, как это, умирать от одиночества рядом с кем-то? Слепнуть от ненависти и зависти к чужой вере? Просто потому что она сильнее всех твоих убеждений, слабеющих с каждым днем – от беспокойства за близких людей, от груза всех ошибок, что ты совершил, от абсолютной безнадёжности ситуации. Сколько раз, не в силах сомкнуть глаз ночью, я мечтал выволочь мирно спящего Люцетта из пещеры. К чертовой бабушке столкнуть с обрыва. Сколько раз хотел разбить в мясо его умиротворённую физиономию во время наших споров о Пастыре и Вознесении. За то, что он справлялся лучше чем я, ведь у него была вера, а у меня только ворох сожалений и истлевающая с каждым днём надежда на спасение, от которой в конце концов ничего не осталось. Беллами снова замолкает, смотрит потемневшими глазами на черную неподвижную гладь озера, будто собираясь с силами. - В тот день я сдался, - признает с горечью. - Согласился прочитать с ним молитву – просто, чтобы он, наконец, прекратил лечить меня своими нравоучениями на благо человечества и порхать вокруг, корча из себя просветленного. Чтобы попробовать испытать хоть немного его надежды. - Тогда ты и увидел то, что изменило тебя? – спрашивает Кларк, вспоминая их короткий разговор на Бардо. Его похожие на бред сумасшедшего объяснения про свет в пещере и закончившийся шторм. Его пальцы с силой сжимают её руку, а взгляд вдруг снова наливается топкой злостью, становится бездонным, острым – только на сей раз он обращен не на неё и не на снежные хребты впереди. Взгляд Беллами будто бы обращен внутрь – в болезненную мглу собственных воспоминаний. - Самое ироничное в этом то, - Беллами мрачно смеется, бросая в воду камень. Тот с гулким шлепком уходит на дно, пуская расходящиеся круги по поверхности воды. – Что ни черта на самом деле я не видел, Кларк. А потом выплёвывает с такой ненавистью, что хочется поежиться: - Хорошо, что ты пристрелила Кэдогана, Принцесса. Всё, о чем я жалею сейчас: что не прикончил это лживое дерьмо собственными руками.