***
–Да сколько же этого еще здесь? Чонгук листает стопку бумаг перед собой и хватается руками за голову. Они уже почти два часа как застряли в его кабинете. Майор разбирается с документами, которые ему нужно подписать, вчитываясь при этом в каждое слово, а Тэхен сидит в углу на диване, курит. Интересно наблюдать за тем, как мучается Чон в своих попытках что-то понять, это даже как-то веселит. А ведь некоторые так всю свою жизнь и корячатся. Чонгук его не прогоняет, может быть, не желая оставаться один на один со своими нерешенными делами, а может, ему просто спокойнее, когда убийца в его доме находится на виду. В общем, никто не жалуется. – Как ты вообще можешь управлять компанией, если никогда там не появляешься? – спрашивает Тэхен, потягиваясь. Пересаживается на кресло, стоящее напротив рабочего стола. – Нанял себе заместителя. Троюродного брата, он учился этому в Лондоне. Приводит там все в порядок, а я хорошо ему плачу… Не моё это все, всегда ненавидел бумажную работу, - Чон чуть ли не воет от досады. Даже жалко как-то. – А что тогда твое? Стрелять из пушки и ловить плохих парней? – Тэхен игриво смеётся и переставляет ногу на ногу. – Да. Всегда было моим. – В этом мы похожи. За последние недели напряжение между ними заметно поубавилось. Чонгук хоть и не начал относиться к Тэхену как-то иначе, но перестал подозревать на ровном месте и упрекать абсолютно во всем. Конечно, ведь благодаря нему план майора по уничтожению империи Намджуна стал обретать хоть какие-то формы. Хесон в итоге вышел на контакт и принял их условия. У них уже было первое совещание, где обсуждались детали совместной работы. Чонгук теперь может вполне конкретно и обоснованно действовать, вместо того чтобы заниматься упорным самоуничтожением. Его злость направилась в другое русло, и он стал гораздо спокойнее. Разумеется, появились и новые задачи и переживания, но теперь, решая их, он не стоит на месте. В нем даже начало показываться нечто человеческое: умение радоваться или иметь надежду. Правда между ним и Тэхеном до сих пор ничего, кроме сотрудничества, не было. Это немного портит общую картину. Тэхен не привык чувствовать от людей холод, у него всегда получалось сближаться с человеком настолько, насколько хотелось. А Чонгука хочется с каждым днём сильнее. Нельзя же затеять такого уровня и риска игру и не взять от нее максимум удовольствия. – Чонгук… – произносит он и дожидается, пока тот вопросительно промычит – Когда ты понял, что ты гей? Майор поднимает на него не самый доброжелательный взгляд, еще больше помрачнев, что не сулит ничего хорошего, но, выдержав так пару секунд, он отвечает: – Рано, в восьмом классе,– коротко и безэмоционально, словно никогда этого и не скрывал. – И как же именно? Влюбился в кого-то? Новый альфа в классе? – Я учился в кадетской гимназии, там все были альфами,– тот снова отрывает глаза от бумажек и вновь находит ими лицо Тэхена – Начал засматриваться в душевой. - Ии? – Решил, что личная жизнь не для меня. – Что, совсем никому не рассказал? – Мой отец военный, все мои друзья военные, кому я должен был рассказать? – Зануда. Чонгук фыркает вместо ответа, расписываясь в двух местах на одном листе. Кажется, этот разговор его совсем не задевает. Словно и не о нем говорят. Тэхена такой расклад не устраивает. Он, блять, вообще о сексе хотя бы иногда думает? С кем он, интересно, трахался? Кому могло так сильно повезти оказаться под майором Чон Чонгуком? Или над ним? Тэхен решает не останавливаться. – Ну, а сейчас то тебе никто не мешает,– он говорит, заговорчески смотря из-под ресниц – Твой отец погиб,– на этой фразе Чонгук вздрагивает и напрягается всем телом, но он не поддаётся, продолжая – Ты больше не коп, никто тебя не осудит… Пользуясь тем, что альфа до сих пор его слушает, не пытается впечатать лицом в свой кулак, Тэхен перебирается с кресла прямо на край стола, отодвинув документы в сторону. – И у тебя есть я… красивый, горячий, уже принёс тебе столько пользы… представил бы, сколько еще могу принести... – Заткнись и слезь с моего стола, либо я тебя сейчас по нему размажу. Грозно, предупреждающе. Наконец, пришёл в себя и встал на защиту своей майорской задницы. Только от этого ее хочется еще больше. Тэхен поднимает руки перед собой, словно говоря этим, что трогать не будет, но с места не двигается. – Ты, кстати, актив или пассив? Мне больше нравится быть снизу, но могу и вставить, если захочешь. – Еще одно слово и… – Я делаю охуенный минет. Или тебе нравится, когда вылизывают изнутри? Такого секса, как со мной, у тебя ни с кем не будет. Ему удаётся увильнуть от рук Чона, который пытается схватить его прямо через стол. Тот ругается и идет на обход, за это время Тэхен добирается до дивана, залезает на него, собрав ноги под собой, будто в каком-то чёртовом безопасном домике. – Все-все, я закончил, я заткнулся! – выкрикивает, уже привычно выставив руки перед лицом. Чонгук останавливается, прожигает его яростным взглядом разъяренного быка в течение нескольких секунд и идет обратно. Вся эта бумажная волокита высасывает из него энергию и желание набивать морды. Он терпелив, как никогда раньше, сам не свой. – Я же просто предлагаю,– Тэхен заговаривает снова, когда майор садится на свой стул обратно – Кстати, очень глупо отказываться. Кто знает, когда у тебя будет секс в следующий раз и будет ли он вообще. – С чего ты решил, что у меня нет секса? «По твоей двадцать четыре на семь кислой роже» – хочется сказать, но он благоразумно прикусывает себе язык. – В любом случае, я тебе предложил. Если передумаешь, дай знать. – С таким, как ты, я трахнусь в последнюю очередь. Еще одна такая выходка, будешь сидеть в подвале с заклеенным ртом. С заклеенным ртом Тэхен хочет сидеть только в одном месте.***
Намджун продолжает посылать Юнги хвостиком за Хосоком, думая, что, раз они хорошо страхались, то и сработаются так же. Сам Чон ничего на это не говорит, чтобы тот не подумал, что ему не все равно. Потому что ему все равно. Юнги останавливает свою урус на обочине и вальяжной походкой идет прямо к Хосоку. Улыбается, не изменяя привычкам. Целует в губы, засосав нижнюю, затягивается сигаретой из его рук. И все это прямо перед остальными парнями. Как будто ничего и не было. Ни истерики, ни кулаков, ни бредовых мыслей. Будь это не Юнги, а кто-нибудь другой, Хосок подумал бы, что спятил и выдумал тот вечер у себя в голове. – Прошу прощения за опоздание. Пробки, – пожимает плечами, оглядывая всех. Четыре альфы ждали его минут двадцать – Итак, план такой же: сначала говорим, потом стреляем. Намджун решил дать Риду еще один шанс, но вряд ли тот передумает. Скорее всего Юнги до своего сегодня дорвется. – Если не договоримся,– любезно уточняет Дасон, на что Мин вновь показывает зубки в ангельской улыбке. – Есть информация, что Рид сейчас в клубе на Чонно. Хосоку об этом сообщили всего час назад. У них встреча на их территории, а это в противоположной стороне города – Рид не должен сейчас находиться в Чонно. Скорее всего, информация ложная, но не брать в расчёт её тоже нельзя. Нужно сразу принять решение о том, что они будут делать. – Ну тогда вы отправляйтесь на встречу, а я съезжу проверю,– заявляет Мин, решив все и за всех – Что вообще можно делать днём в ночном клубе? – Нет, ты поедешь со мной,– Хосок не думал, что скажет что-то подобное, но сейчас это кажется единственно верным. – А если он в другом месте? Тогда это ловушка. Нам нужно быть и там, и там. – Ловушкой может оказаться что угодно. Пошлем кого-нибудь другого – Займет слишком много времени. Я знаю о Риде все, я справлюсь, – Юнги не думает перестать спорить. Его баранье упрямство никогда не позволяло ему прислушаться к кому-либо, кроме себя, а уж менять то, что он уже взял себе на ум… – Нет, ты не пойдёшь. Омега на это льнет к нему по новой и целует в щеку. Хосок не понимает, почему терпит весь этот цирк. – Ты так мило переживаешь обо мне,– он кладет подбородок Чону на плечо и гладит пальцами его руку от локтя до кисти– Но я же лучший в своем деле. С самого начал его должен был убить я. Насколько понимаю, если информация окажется правдивой, я же могу убить его на месте?! Есть смысл вообще пытаться его переубедить? – Вы все пойдёте с ним,– Хосок отталкивает от себя омегу и направляется в сторону своей машины, давая понять, что это его последнее слово. – Они нужны тебе самому! – срывается Юнги за ним, хватает под локтем, но альфа не оборачивается, смахнув с себя чужие руки. Этот парень выводит его из себя с каждым разом все больше. – Я возьму других. Езжайте уже, у тебя мало времени. – Только попробуй поехать один! – альфа захлопывает дверцу машины, но все равно слышит крик – Я превращу твою жизнь в ад, Чон Хосок! Сомневаться не приходится. Уже превращает. Юнги – он будто вообще не думает и вообще ничего не боится. Никогда не знаешь, что взбредёт в его голову и какую глупость он натворит. Его нельзя отправлять никуда одного, нельзя оставлять одного. Подсознательно омега понимает это и цепляется за людей, но вот в такие моменты отрицает. Как помочь человеку, который не хочет, чтобы ему помогали? Да и почему это должен делать Хосок? Он не бесплатный центр помощи и не брат милосердия. Ему не под силу вытянуть двоих. Поэтому проблемы Юнги – это проблемы Юнги. Пусть сам с ними и справляется. Или не справляется. Как-то ведь он дожил до сегодняшнего дня.***
Все это действительно странно. Юнги все-таки склоняется к тому, что кто-то просто ошибся. Но Хосок может оказаться в ловушке, если это правда. Клуб находится недалеко, поэтому он успеет проверить и предупредить Чона до того, как тот доедет. Если это не одна большая западная и Рида нет ни в одном из двух мест. Времени мало. В клубе их встречает администратор. Омега спрашивает, есть ли у них бронь, и, получив отрицательный ответ, предлагает один из свободных столиков в ВИП-зоне. Оставив одного из альф расплачиваться, Юнги, не дожидаясь сопровождения, сам проходит в нужный зал. В помещении стоит полутьма и тихо играет ненавязчивая музыка, туда-сюда снуют одетые в черно-белые формы участники персонала. В ВИП-зоне всего несколько человек: сидят на диванах и что-то раскуривают, наблюдают за танцующими полуголыми мальчиками. Никого, кто бы вызывал подозрение. Будь Кен Рид здесь, они бы уже увидели пару телохранителей, но таковых ни одного на всем этаже. Идущие за ним по пятам четверо альф действуют на нервы, но от мысли, что Хосоку было не все равно (он мудак последний и, вообще, не заслуживает и толики внимания Юнги, но ему не все равно!) хочется улыбаться во все тридцать два. Но самому Чону эти парни реально были нужнее. Он лидер, значимое лицо, от него очень многое зависит, его жизнь в опасности каждую секунду. А Юнги – всего лишь тот, кто исполняет приказы. У него нет ни власти, ни денег, ни влияния. Кому может понадобиться его убивать? Он никогда не нуждался в охране. Альф Юнги посылает проверить весь третий этаж, все приватные комнаты, туалеты, а сам проходится по комнатам на втором этаже. Абсолютно пусто. Но, спустившись обратно, он видит, что все люди из зала пропали. Музыка так же играет, редкие прожекторы работают вполсилы. Остальные до сих пор не идут. Юнги хватается за рукоять пистолета и вытаскивает его из-под пояса, снимает с предохранителя. Поворачивается по всем сторонам – на голову обрушивается сотня различных картин, которые могут реализоваться в следующую секунду. И ни одной с хорошим для него исходом. Он слышит шаги и направляет оружие на парня, возникшего за спиной, безоружного, высокого и большого, в тёмных очках. Юнги не успевает что-либо произнести, сзади подкрадывается еще один. На его голову надевают мешок, перед глазами образуется непроглядная тьма. Руку с пистолетом выворачивают – он стреляет в потолок. Пытается отбиться, наугад целится ногой в пах стоящего спереди альфы и попадает, судя по разъяренному пыхтению и матам. Его скручивают сильнее. А потом точный удар чем-то тяжёлым по голове, и ни одного шанса на спасение.***
Юнги приходит в себя, когда на него выливают целое ведро ледяной воды. Его руки завязаны за спиной, сидит он на бетонном полу какой-то заброшки. Стоит полумрак, свет исходит от единственной висящей под потолком лампочкой; нет ничего кроме голых стен и какого-то мусора по углам. Пыльно и отвратительно пахнет, кажется, мышиным помётом. На его вопросы и крики никто не реагирует, поэтому он перестает даже пытаться. Трое альф занимаются своими делами, несколько раз курят, бросают на него редкие взгляды. Приходится приложить все силы на борьбу с подступающей паникой. Юнги приходит к выводу, что его похитили, для того чтобы шантажировать лидера. Эта мысль помогает сохранять спокойствие в первое время. Убивать его никому не выгодно, поэтому нужно только перетерпеть. Хосок тоже может быть в опасности. Остается только надеяться, что ему хватило ума не попасться или что он смог отбиться. Этот сукин сын должен его спасти. Юнги больше некого ждать. Реальность обрушивается на него, когда у одного из трёх альф звонит телефон, и тот, выслушав что-то в течение нескольких секунд, несёт его к Мину. Включает громкую связь, ухмыляется кривым ртом. –Кто ты? – спрашивает Мин у человека по ту сторону трубки. Сердце замирает в ожидании ответа, ведь тот будто специально тянет. –Поверь, это не имеет никакого значения,– по голосу это средних лет альфа, Юнги слышит его впервые, это точно не Рид – Найдись у меня свободная минутка, я бы хотел посмотреть на тебя лично… ты был таким уверенным, таким безжалостным, ты получал удовольствие… мне нравится это, я мог бы восхищаться тобой, Юнги, но ты тронул мое… этого я простить не могу… Корев. –Да, босс,– отзывается держащий телефон на вытянутой руке альфа. –Прострелите ему обе ноги… а потом пустите по кругу. Если не сдохнет, добейте… Пока, Юнги… не скучайте, – и сбрасывает звонок. Вот так просто исчезает, оставив его наедине с тиграми. Точнее с голодными псами, которых сам же на него натравил. Омега не успевает что-либо обдумать. Прежнее спокойствие испаряется за доли секунды. Его парализует от страха, а в голове красным загорается лишь одно. Убить Юнги – это их единственная цель. Двое оставшихся так же к нему подходят, окружают со всех сторон. На страшных тупых лицах издевательские оскалы – они выслеживают в Юнги страх от осознания. Омега бы меньше всего хотел дать им это наслаждение, но прямо сейчас паника забивает каждый сантиметр его тела и мозга, он инстинктивно пятится назад, отталкиваясь ногами, и вскрикивает, готовясь к нестерпимой боли, когда один из альф наставляет на него пистолет. Целится в бедра. Но выстрела не происходит. –Подожди, Седжон, не спеши,– останавливает альфу тот самый Корев, который разговаривал по телефону. –Но босс сказал…– он не опускает оружие, не понимая, но его снова перебивают. –Я помню, что сказал босс. Сделаешь это после… – он прерывается, чтобы провести по омеге отвратительным взглядом – Хочешь кровью измазаться?.. Смотри, какой он хорошенький, в моем вкусе… ну же, иди сюда, сучка,– он садится на корточки, хватает Юнги рукой за щиколотку и тянет на себя – Выебу тебя как следует напоследок. –Тронешь хоть пальцем, вам всем головы оторвут. Вас найдут и заставят пожалеть о том, что родились! – омега пробует свой последний шанс на спасение, хоть изначально и догадывается, что не сработает – Вы же знаете, кто я?! Намджун вас живьём закопает… не притрагивайся ко мне! – голос предательски дрожит, не внушая и каплю уверенности. –Заткнись, малыш, никому ты не нужен. Нам сказали, что искать тебя не будут. А если и будут, то не найдут здесь. Когда руки альфы добираются до кромки его штанов, он замахивается на него ногой, но тот ее блокирует и придавливает своим весом. Тогда Юнги бьёт головой по носу, заставив парня завыть и схватиться за лицо. –Сука! – орёт он, вытирая тыльной стороной ладони стекающие к губам капли крови. А потом сжимает пальцы в кулак, чтобы ударить в ответ, с остервенением, со всей своей тупой силой. Какая‐то часть Юнги в этот момент понимает, что если он отключится, то ничего не сможет сделать, чтобы себя спасти, не сможет с ними бороться, даже не попытается себя защитить. Но правда в том, что, даже оставаясь в сознании, остановить трёх альф ему не по силам – у него нет никакого оружия, и связаны руки. Максимум он потянет время. Чего стоит эта жалкая попытка перед возможностью закрыть глаза, отсоединить разум от тела и просто ничего не чувствовать? Каждый раз кажется, что в следующий больно уже не будет. Когда от боли рвёт на части, когда по ощущениям все, что есть у тебя внутри, обжигают кислотой, ломают кости без анестезии – мир рушится, и ты на мгновение остаёшься висеть в вакууме с черным фоном – единственный плюс, который приходит в мысли, это то, что дальше больнее быть уже не может. Но Юнги чувствует боль. Чувствует ее снова и снова. А самый первый раз был уже давно. Мин Юнги ведь не всегда являлся тем, кем сейчас является. Когда-то его жизнь была нормальной, когда-то в ней было место для счастья. Очень много места, которое он, как и все, надеялся заполнить только радостью. Раскаты июньского грома заставляли от страха вжимать голову в плечи, а расползающиеся на небе языки молний отсвечивались на сетчатках глаз яркими вспышками. Этим летом в Пусане было очень жарко, и внезапно сгустившиеся чёрные тучи и продолжавшийся уже на протяжении пятнадцати минут непроглядный ливень поначалу не казались чем-то грустным или отягощающим. Свет в одноэтажном здании студии замкнуло, двенадцатилетний омега сидел в коридоре в полутьме напротив больших окон вместе с охранником уже немолодых лет и ждал родителей. Была суббота, а значит, им предстоял семейный поход в кафе и в кинотеатр сразу после занятий. Подростковая социализация у Юнги проходила не очень успешно: все другие ребята разделились на группы, а он, вроде и общался со всеми ними неплохо, но ни к одной из них не принадлежал. Близких друзей у него не было. Зато были любящие и понимающие родители. Самые обыкновенные и самые лучшие в одно и то же время. И школа балета. Балет мог заменить ему абсолютно все на этом свете. Прошло пол часа. Час. Два. Они так и не приехали. Увеличивающееся волнение прожигало его душу и сердце с каждой секундой все больше. Охранник с ужасом на лице и слезами на глазах попытался объяснить, что ни отца, ни папы, ни даже пятилетнего брата у него теперь нет. Отец спешил, хотел обогнать машину спереди и не справился. Их унесло на обочину, а сзади ехал грузовик. Все погибли на месте. А после семь лет в детском доме. Сейчас это кажется чем-то вроде трудного периода, просто промежуток времени, который он считает худшим, что был когда-либо, но, покидая это место, Юнги чувствовал, что прожил целую жизнь и что каждая ее секунда была наполнена концентрированной, тошнотворной болью. Именно тошнотворной. Жить и знать, что от родных тебе людей остался один прах, что ты на всей земле теперь никому не нужен. Со всеми, кого он знал, пришлось попрощаться навсегда. В огромных, обставленных железными кроватками спальнях было сыро и холодно; одежда нетеплая, некрасивая и не подходящая по размеру; еда пресная, и ее всегда мало; воспитатели мерзкие, озлобленные – Юнги ненавидел всем сердцем почти каждого. С ним пытались подружиться пару раз, он никого к себе не подпускал. Трое самых близких людей бросили его и заставили пройти через ад, еще раз этого он бы не вынес. Омега находился в реальности только наполовину – если представлять время от времени, что это вовсе не твоя жизнь, а кого-то другого, неизвестного, становилось полегче. Он умирал внутри. Каждый день накладывал в сознании еще один блок – создавалось нечто бесчувственное, болезненное и уродливое. Юнги даже пожалеть себя не мог – у всех остальных вокруг него судьба была не слаще. Каким-то чудом здесь нашлось кое-что, способное его из этого дна хотя бы на время вытаскивать. Директор детского дома еще в первый день сообщил, что Юнги может записаться на танцевальный кружок. Мин был уверен – это какой-нибудь отстой с престарелым преподавателем, знающим о танцах примерно столько же, сколько уборщик в балетной школе, где он учился. Но где-то спустя месяцев три или четыре заметил омегу, танцующего у своей кровати нечто, отдалённо напоминающее балет. Хореографа звали Ким Арэн. Он был омегой – греком по отцу и корейцем по папе, был высоким, подтянутым и невероятно красивым со всеми этими мышцами, густыми каштановыми волосами и бровями, со смугловатой кожей. Ему было около тридцати пяти, и он был профессионал в контемпорари. Юнги влюбился с первой секунды. На занятиях, которые проходили три раза в неделю, они прорабатывали основы, учились слушать музыку и понимать свое тело, ставили хореографии и импровизировали. Мин сразу выделился среди остальных благодаря уже имеющимся навыкам, но это не помешало окунуться в процесс обучения новому стилю с головой. В контемпорари было больше свободы, больше места для самовыражения – поначалу Юнги не мог расслабиться и отпустить себя, но потом втянулся. Они тренировались в небольшом обшарпанном зале со старыми зеркалами, но харизма и профессионализм преподавателя компенсировали все эти недостатки. Арэн любил горячие и мотивирующие речи, был строг и ласков одновременно, уделял внимание каждому из своих учеников. Он заканчивал свои уроки похвалой и поощрением, но иногда, когда был особенно недоволен, рвал и материл, на чем свет стоит, заставлял отжиматься или стоять в планке. В принципе, это не уменьшало любовь детей к нему. Их было человек двадцать, и все они смотрели на преподавателя с восхищенными глазами, забывая на время занятий обо всех своих бедах и несчастиях. Арэн не обращался с ними как с детдомовскими, не жалел и не принижал из-за этого, что было очень важно. Странным и неизвестным до конца оставалась лишь причина, по которой такой редкого таланта человек работал в забытом Богом и всем человечеством месте за сущие гроши. Юнги тренировался все свое свободное время. Арэн иногда даже настаивал брать перерыв, не совсем понимая, что танцы были единственным, что удерживало омегу в этой жизни. – Ты станешь одним из лучших танцоров, Юнги. Ты для этого создан,– повторял старший время от времени, трепля его по волосам, и Мин сам не замечал, как в его душе от этих слов расцветали бутоны. Он обещал себе ни к кому не привязываться, но привязался к учителю. Это был человек, который не дал ему отупеть и очерстветь в одиночестве среди других сирот, он должен был изменить судьбу Юнги раз и навсегда, должен был дать ей направление. В девятнадцать, покидая стены детского дома, Мин жалел только о том, что Арэн остается здесь. И все же весь следующий год можно отнести к одному из лучших, что были в его жизни. Вырвавшись из четырёх стен, он осознал цену свободы. Бежать ночью в круглосуточный супермаркет за раменом, потому что очень захотелось именно сейчас, пробовать сигареты и алкоголь, гулять под дождём, просыпать первые пары. Юнги понял, что его жизнь принадлежит ему одному – он может пойти в любом направлении, носить любую одежду, красить волосы – терять совершенно нечего. Он был юн, талантлив и вдохновлён, у него был шанс. Шанс начать все сначала. Понятно, за первые пять-шесть месяцев пришлось пройти через трудности. Государство оплатило обучение в колледже – выбор был небольшим, он остановился на том, что казалось близким душе: деятельность в сфере культуры; он получал неплохую стипендию, а также имел право на бесплатное проживание в общежитии, от чего сразу отказался – Юнги решил, что лучше будет голодать, чем разделит спальню с кем-то. Его крохотная комнатка, которую он снимал за пятьдесят тысяч вон в месяц у одного очень доброго аджосси, была чистой и уютной. В ней разместился весь скромный багаж вещей, пахло только свежестью и им самим. Он устроился на работу в забегаловку и что только там не выполнял: от готовки до кассы и мытья полов. А на первую свою зарплату купил смартфон – самый дешёвый, но зато у него появился постоянный доступ в интернет. Все было действительно хорошо. Все его существо просило танцев. Первые два месяца пришлось потерпеть, но он думал об этом каждый день перед сном, был готов практически на все. Когда удалось накопить нужную сумму, Юнги записался в студию. Всего на два дня в неделю – большее он себе позволить не мог из-за работы. Это не особо помогало развиваться, но успокаивало и приносило удовольствие. Но вселенная будто чувствовала все его огромное стремление, и ему повезло еще раз. Художественный руководитель студии заметил в его движениях профессионализм и предложил работу. Он сам стал преподавателем. Проводил занятия для начинающих групп, а также занятия по стретчингу. Платили немного, но зато он мог посещать любые классы бесплатно и пользоваться свободными залами, когда захочет. По выходным студия не работала, в эти дни он брал смены в кафе. Появились первые друзья. Сначала из колледжа, потом и среди коллег из студии. Хоть и редко, но теперь в его жизни было место и тусовкам в клубах, смешным видосам в директ, покупке подарков на дни рождения, разговорам о всяком насущном. Юнги был счастлив. Он был неплохим, некоторые даже назвали бы его хорошим. Немного закрытый, немного эгоистичный, не самый комуникабельный, осторожный и недоверчивый – это все издержки детдома. Хорошие вещи случались, что подкрепляло в нем надежду и веру в возможность еще лучших перемен. Юнги часто улыбался, много работал и учился, старался хорошо выглядеть, поэтому совсем не удивительно, что в его жизни появился и альфа. Мин не замечал его до тех пор, пока ему не объяснили на пальцах друзья. Парень из студии – хореограф хопер – начал проявлять к нему интерес. Пытался ухаживать и флиртовать, понравиться. Красивый, между прочим, альфа, и классный танцор. Как же много хочется отдать, чтобы оказаться на этих моментах снова. Счастье было так близко, счастье, как вознаграждение за все годы страданий и слез, наконец то, его счастье. Между ними только-только начало что-то происходить. Альфа подвозил его до квартиры – по дороге они мило и слегка неловко болтали или подпевали песням, переписывались до поздней ночи, лайкали друг другу фотографии. Юнги чувствовал, что очень ему нравится, видел в его глазах сердечки, и это здорово льстило. Он боялся влюбляться, но кто-то словно решал за него. Высокий и сексуальный, добрый, смешной, умный парень – вряд ли бывает лучше. Все вот-вот должно было закрутиться. Он пригласил бы в его в кино, хотя нет, сначала на прогулку в парке, потом они бы поцеловались, стали парой, держались за ручки, ходили ужинать, смотрели бы вместе сериалы. У Юнги был бы первый секс – самый трепетный и волнующий. Они бы съехались через пару месяцев, они бы спали в обнимку, завели кота, стали бы семьей. Они не стали.***
Джин быстро оставляет все обиды и недопонимания. О вчерашней ссоре сегодня он может и не вспомнить. Рядом с ним трудно почувствовать себя неловко. Сначала он может показаться легкомысленным, но, на самом деле, он видит и осознает абсолютно все. Любое изменение – считывает все по голосу, по лицу, по глазам. Но ничего не озвучивает. Будто ему абсолютно все равно на вещи, происходящие вокруг. У него очень красивая улыбка, но Намджуну иногда кажется – она самая большая ложь, выдаваемая омегой. Все, что раньше он воспринимал за искренность, теперь видится способом прикрыть обман. И все же он сходит по Сокджину с ума. Это чувство не ослабевает. Он все еще не уверен во взаимности, а какая-то часть в нем так вообще убеждена в обреченности их отношений. Но, стоит увидеть его после паршивого дня, как на душе становится светлее. В моменты, когда жизнь кажется бессмысленной и отвратительной, Намджун вспоминает о нем, о чувствах, что вызывает в нем омега, о его тепле, о будущем, которое Джин может ему подарить. Сокджин – олицетворение комфорта. Спокойствия. Чудо, что такие люди вообще существуют. Они не видятся почти неделю, потому что омега сдаёт какой-то суперсложный и суперважный экзамен и готовится к нему, а потом сам Намджун уезжает в Тэгу на два дня. Все это время альфа считает часы до их встречи. Они решают отдохнуть вдвоем, изолировавшись от работы, учёбы, людей в его квартире хотя бы на сутки – вряд ли возможно позволить себе большее. – Я принес вино,– произносит Джин, показывая чёрный пакет, как только закрывает за собой дверь – Я проснулся час назад и не стал краситься. И еще я не завтракал. Твой омега голодный, как волк, Ким Намджун. –Еда почти готова, ты вовремя,– альфа помешивает овощи в сковородке. Джин подходит сзади и кладёт подбородок на его плечо, обнимает за талию. – Я так соскучился, – шепчет омега ему в губы, когда он поворачивается, чтобы поцеловать. Джин выглядит по-домашнему: его каштановые, воздушные волосы распушились в разные стороны, глаза все ещё сонные, губы бледно-розовые, покусанные. Все еще невероятно красивый. На нем большая голубая толстовка, но даже ей не скрыть изящности его фигуры – он как модель самых больших подиумов мира. Намджун встречался с моделями, но никогда и подумать не мог, что его может так сильно возбуждать кто-то в худи, в футболке под пиджаком или в клетчатой рубашке. Джин в большинстве так и выглядит, хоть иногда и выбивает из его лёгких воздух, надевая кожаные штаны в облипку или майки с разрезом до груди. Намджун стал присматриваться к нему после того случая с кокаином, но исподтишка, не показывая этого. Ведёт себя, словно ничего не было, чтобы не нарываться на конфликт, но время от времени проверяет карманы, сумку, следит за настроением, глазами. Ему не нравится делать все это, но, если у омеги проблемы с наркотиками, вряд ли он сам попросит помощи. Больше всего на свете Ким хочет, чтобы его подозрения оказались пустой паранойей, но нельзя игнорировать то, что он уже видел. Наркотическая зависимость у всех проявляется одинаково: все они врут. –Думал о тебе все эти дни,– шепчет альфа в поцелуй, а Джин обнимает его за шею и льнет ближе. Углубляет поцелуй, сам ведёт, проникая языком глубже, словно не намерен отпускать – Разве ты не хотел вначале позавтракать? – Я хочу тебя. Перед едой должен быть утренний секс, здоровый утренний секс с мужчиной мечты, – улыбается он, заводя свои руки под футболку альфы – А потом секс после завтрака… я хочу заниматься с тобой сексом весь день сегодня. У Намджуна в паху от одних его таких слов твердеет. Он выключает плиту, не оглядываясь в ее сторону, а после подхватывает омегу под бёдрами. Сажает на столешницу, разводит его ноги, сквозь ткань брюк проводит ладонью по его члену, отчего тот шипит и приглушенно стонет. Кое-кто действительно очень скучал. Они обходятся без всяких прелюдий. Джин разворачивается задом и припускает штаны до колен, опирается руками об стол и выгибается. Намджун вставляет без резинки и сразу толкается до конца. Берет его резко и быстро, пьянея от громких стонов вперемешку со своим именем и звонкими шлепками от соприкосновения их тел. Он просит не останавливаться, альфа и не думает. Придерживает за поясницу, не позволяя дрожащим ногам омеги разъехаться, входит каждый раз до основания. Джин кончает быстро, растворившись на выдохе в немом крике, вытянувшись всем телом в струну, сжимая альфу внутри себя. Намджун не выдерживает после него долго: изливается, успев вытащить член за несколько секунд. –Столько мяса на завтрак? – омега взбирается прямо на столешницу, наблюдает за тем, как он накладывает еду. На нем только боксёры и толстовка, так как штаны, запачканные в сперме, стираются, и альфа может наслаждаться видом самых сексуальных ног. Хочется расцеловать каждый сантиметр на них. –Это мое коронное блюдо. Юнги говорил, что все остальное получается не очень,– Намжун прикусывает язык, но слишком поздно, мысленно бьёт себя по голове. Как можно было вспомнить про бывшего после секса с тем, по кому сходишь с ума? Мина, на самом деле, он бы и не назвал своим бывшим, но какое это имеет значение для Джина? Тот сразу же заметно напрягается всем телом и фыркает. –Юнги… – произносит он недовольно, осуждающе, но беззлобно – Что ты в нем нашёл? Разве он в твоём вкусе? Мы же с ним совсем не похожи: ни внешностями, ни, тем более, всем остальным… Это больше смахивает на искренний интерес, чем на ревность. Намджун украшает тарелки зеленью и соусом, надеясь, что вопрос исчерпает сам себя, но омега продолжает рассуждать: – Он грубый и высокомерный, возомнил себя, не знаю кем. Вечно огрызается, будто весь мир настроен против него. Откуда он вообще здесь появился? – смотрит, округлив большие глаза, как любопытный ребенок, ждёт ответа. –Просто не лезь к нему,– Намджун относит тарелки к столу, на котором уже стоят готовые бокалы и принесённое Джином вино – Тебе его не понять, как и всем остальным. Не обращай внимания. Омега следует за ним и все еще не оставляет эту тему. – А почему ты понимаешь? Ты же говорил, что между вами был только секс. По тому, как ты его защищаешь, не скажешь, что вы просто трахались,– Джин, как обычно, оставляет все церемонии и спрашивает в лоб. –Это был просто секс. –Ты врёшь мне! Я же вижу. Я имею право знать, Намджун,– это все еще не похоже на ревность. Джин вообще редко испытывает это чувство, он достаточно уверен в себе для этого. Омега скрещивает руки перед собой и настойчиво смотрит прямо в глаза. –Это был только секс, я не чувствовал к нему ничего из того, что чувствую к тебе,– отвечает альфа и садится за стол. Омега опускается напротив – Но… –Но что? –Это я привёл его сюда. Я ответственный за то, что он стал таким. Я вложил пистолет в его руку, когда ему было двадцать лет, и научил убивать. Историю своего знакомства с Юнги Намжун не озвучивал ни одному человеку. Не имел на это права да и не хотел. Только ему известны ответы на вопросы, которые интересуют каждого из его людей. Он бы многое сделал, чтобы Юнги не пришлось вступать в ряды его киллеров, но другого выхода попросту не было. Это было около трех лет назад, он пробыл в Пусане больше недели, пытаясь договориться с компанией морской перевозки. Это был период, когда приходилось искать новые пути, новых союзников, восстанавливать свои силы. Хосока посадили, и Намджуну некому было довериться. В стране стоял хаос, экономика упала, уровень неорганизованной преступности увеличился в разы. Ходить без телохранителей человеку, имеющему хоть какое-то значение, было непозволительной роскошью, но в ту ночь альфе захотелось остаться наедине с луной и нависшими над приморским городом грозовыми облаками. Заметив силуэт человека, сидящего, опираясь на мусорный бак, на асфальте в переулке между двумя домами, Намджун подумал, что это какой-нибудь наркоман или бездомный. Оказавшись ближе, он увидел на бледном лице молодого омеги кровь от разбитой губы и огромный синяк под глазом. Его голова была свешена вниз, он был бездвижен. Ким заподозрил, что наткнулся на труп, но, приглядевшись, понял, что омега очень слабо дышит. Юнги не только был жив, он находился в сознании. Открыл глаза и посмотрел взглядом, в котором не было абсолютно ничего. Ни страха, ни мольбы о помощи, ни боли. Он был избит и сидел в луже крови, однако следов пули или ножа на его теле альфа не видел. Ремень от штанов омеги был расстегнут, а сами джинсы разорваны. Рядом валялись куртка, тренировочная сумка с одеждой и кроссовками и разряженный телефон. Намджун подумал, что парень возвращался с пилатеса или фитнеса – как оказалось, с танцев. Утро было близко, и омегу заметил и подобрал бы кто-нибудь другой через пару часов, но Ким смотрел в пустоту на дне маленьких глаз и был уверен, что столько тот не протянет. И даже оставляя его в приёмной ближайшей больнице, альфе казалось, что этот парень не выживет, хотя врачи подтвердили, что он вне опасности. Как вообще после такого выживают? Следующие два дня в Пусане он не мог перестать думать о Юнги. Думать о том, что будет с ним дальше. Воображение рисовало картину с висящими над полом ногами, петлю вокруг тонкой шеи, ванну, наполненную кровью, все что угодно, только не жизнь. Ему не получалось предстать этого омегу счастливым. Какой-то ублюдок лишил его этой возможности. Не убил, но сломал, раз и навсегда. Как позже Намджун узнает, это был не один человек – Юнги изнасиловали четверо, подловили, когда тот возвращался домой и провели через круги ада. Ким не смог улететь в Сеул, не узнав, что стало с мальчиком. Этот вопрос мучил бы его до конца жизни. Омега все еще находился в больнице, полиции пришлось устанавливать его личность – сам Юнги за два дня не произнес ни слова. Он не мог выбраться из состояния шока, и его уже готовили к переводу в психиатрическое отделение. Семьи и родственников не оказалось, по вечерам к нему приходили друзья. Две его же возраста омеги с опухшими от слез глазами пытались достучаться до парня, но безуспешно. Юнги лежал, одетый в больничную сорочку, смотрел немигающим взглядом в потолок, не шевелился – только медленно поднимающаяся при вдохе грудь показывала, что он все еще здесь. Он перевёл взгляд на Кима, как только тот вошёл в палату. Как сказал доктор – омега все слышит и понимает, только не может или не хочет вывести свой мозг из защитного режима и начать как-либо взаимодействовать с внешним миром. – Хочешь умереть? В ответ одно молчание. - Если тебя запрут в психушке, ты не сможешь это сделать. Тебя накачают препаратами и превратят в умственно отсталого, будут следить за каждым шагом: не позволят ни жить, ни сдохнуть… Ты там окажешься, если не заговоришь. Если хочешь иметь выбор, скажи хоть что-нибудь. Намджун хотел просто предупредить его. Вряд ли кто-нибудь стал бы церемониться с сиротой, рассказал бы реальный сценарий, который его ожидает. Юнги никак не изменился в лице. Ким не смог бы помочь ему, если бы тот сам не захотел. Он уже собрался покинуть палату, улететь в столицу и выкинуть эту историю из головы, но, дотронувшись до ручки двери, остановился, потому что услышал очень тихий и хриплый шёпот. – Ты… лишил меня его… выбора,– казалось, что ему физически сложно говорить, но в его еле слышном голосе уже можно было различить злость – Когда принес меня сюда. – Я дал тебе возможность выбрать жизнь. –Какую жизнь? Ты видел их лица? – он имел ввиду своих друзей – Для них меня уже нет, они уже попрощались со своим другом. Я не хочу никого из них больше видеть, никогда! Я вообще не хочу никого видеть в этом городе. Намджун раздумывал всего пару секунд. Его не особо волновала судьба парня, это было тратой времени, учитывая все нависшие над его делом проблемы. Но ему ничего не стоило помочь мальчику получить свой второй шанс, раз он уже залез в это, ему не трудно было предложить. – Я улетаю в Сеул через несколько часов. Юнги быстро влился в свою новую жизнь. Намджун до последнего присматривал за ним, ожидая того, что он подсядет на героин или покончит с собой, или просто сбежит. Однако, на его удивление, этого не случилось. Произошедшее изменило омегу до неузнаваемости, но не сломало. Ким удивлялся до тех пор, пока тот не рассказал о своей жизни: о детдоме, смерти родителей и всем остальном. После этого стойкость мальчика уже не казалась странной. Потому что нельзя сломать того, кто уже сломлен.