Crazy Neverland

Феликс — что-то с чем-то: мечтательный, иногда даже слишком, маленький и наивный. Большеглазый, тощий, с кудрявыми с дождя волосами и вечным вопросом «а что будет?» или «а что если?». А что будет, если смешать пиво с соджу? А что будет, если один раз поцеловать парня за школой после уроков? А что будет, если жить сегодняшним днём, а не как все, и не бояться за последствия, что могут быть потом? А что будет, если просто попробовать? И это, пожалуй, самый страшный и самый глупый в его жизни вопрос. Феликс солнечный и светлый. Ему совершенно не идут чёрные волосы и байкерская косуха на плечах, чёрный лак на ногтях и тёмный смоки, сделанный неумело, но старательно чуть дрожащими от волнения пальцами. Ему не идёт напускная серьёзность и опасность во взгляде, вид взрослого и самостоятельного. Он взрослый и самостоятельный, но всё равно потерянный, ищущий в ком-то хоть немного того, за что можно было бы уцепиться, к кому можно было бы притулиться. Безуспешно. И он мнётся в стороне, чужой на собравшейся вечеринке, одинокий и нуждающийся в помощи солнечный ребёнок, чей внутренний свет пробивается даже сквозь всё надетое на тощее тело чёрное. — Ты что здесь забыл, шкет? — Ёсану смешно наблюдать за ним со стороны. — Я… это… — Феликс заикается от неловкости и тонкой тени страха, басит полушепотом и теребит пальцами подол серой свободной майки под кожанкой. Ёсану и смешно, и грустно смотреть и слушать его — ну ребёнок же, станется с него еще по дешевым впискам таскаться. — Ты хотя бы это, а не что-то другое, — кивает Ёсан, протягивая в раскрытой ладони пластиковый стакан, наполовину наполненный чем-то смутно знакомым и сладко пахнущим. — Выпей и иди-ка лучше домой. Нечего тебе здесь. Только Феликс, ясное дело, никуда «домой» не пойдёт. Ёсану приходится смириться и сделать новому знакомому небольшое одолжение — не оставлять. В стаканчике — виски с колой (для храбрости). Колы больше, как замечает Феликс, она склеивает губы сладкими корочками, которые он потом отдирает зубами, и ещё он замечает, что всё содержимое цветом неуловимо похоже на цвет глаз Ёсана. Феликс не знает, как его зовут, но подслушивает случайно в чьей-то компании. Кан, вообще-то, тоже что-то с чем-то. Слишком скрытный от всех, и его тайны (пляшущие на дне глаз диким вихрем), казалось бы, прячутся в глазах всех его многочисленных друзей. Он никогда не выдавал о себе больше, чем считал нужным. Ёсан сам по себе — одна большая сплошная тайна и непонимание, с десяток переездов по четырём странам и меняющиеся каждый раз паспорта. Он и сам старше Феликса ненамного, сам только недавно в родной чёрный крашенный, но месту и времени совершенно точно соответствующий. Взрослый, а не кажущийся, тёмный и яркий. Пусть и недолго. У Ёсана из всего костюма — кожа брюк с чёрным атласом рубашки с рукавами в три четверти, из-под которого по жилистому предплечью тянется тонкий контур татуировки — еще одна большая тайна и легкая ухмылка одним уголками губ в ответ. Ничего точного, как и сам Ёсан — поверхностный, но слишком сложный, чтоб понять. — Феникс, — поясняет Кан и трясёт рукой, задирая рукав выше. Мелкое переплетение голубоватых вен складывается в красивый узор, прерываемый лишь чёрными росчерками краски. Хвост огненной сказочной птицы красиво обвивает крепкую руку, оканчиваясь на изломе смуглого запястья. Птица под полупрозрачным атласом горделиво расправляет крылья. — С тобой созвучно, Феликс. Не так ли? — Почему именно феникс? — Ли действительно интересно, на самом деле, но хочется немного подольше порассматривать чужие руки, словно он их никогда не видел. Светло-чайные глаза смотрят пытливо, с любопытством и совсем детским интересом, подогретым чужим вниманием. Ёсан молчаливо улыбается, как делает всегда, а через полчаса, на глазах у Феликса, его сбивает машина. И после слов «мы ничего не смогли сделать» в Ли с тихим хрустом что-то надламывается.

***

Феликс сначала не верит своим глазам, когда с порога квартиры друга напарывается взглядом на Ёсана. Хлопает подкрашенными ресницами, не понимает. Он же… Нет, быть не может. Месяц прошел. Феликса переглючило с бессонницы? — Чего уставился, шкет? — Кан машет ему рукой, а Феликс следит взглядом за тонкими контурами татуировки, уходящей далеко под рукава футболки. — Давно не виделись. Ты похудел. У Ёсана по-живому блестят тёмные раскосые глаза, с губ не сходит приветливая улыбка. Ликс не думает, что понимает хоть что-то, но всё равно пожимает крепкую ладонь тонкими пальцами, шепча негромкое: — Здравствуй, хён, давно не виделись. И садится на стул рядом с ним. Комната постепенно заполняется народом, приходят почти все общие друзья. Друзья Ёсана, Феликса, их общих друзей. Кан и Ли помогают хозяину квартиры переносить коробки с едой и настольными играми, освобождают стулья и уступают свои места другим. К тому моменту, как все уже собрались и расселись, посадочных мест остаётся всего два: небольшой шезлонг между окном и стеной да широкий оббитый флисом подоконник. Ёсан толкает Феликса к шезлонгу, а сам с ногами забирается на подоконник, удобно опираясь плечом о раму открытого настежь окна. Рука с татуировкой феникса сжимает тонкий пластиковый стакан с соджу. И как это происходит — Феликс не понимает вдвойне. Дружеские посиделки набирают обороты, приправленные небольшой порцией алкоголя до того момента, пока кто-то с криком не подскакивает с места и не бросается к окну. И Ликс с первых секунд понимает всё без слов. На подоконнике нет Ёсана, а у Феликса ещё один тонкий надлом в душе, болящий и горчащий пониманием.

***

Пять. Или шесть. Уже вообще ничего непонятно, а это — чистой воды замкнутый круг. — Давно не виделись, Ликс-а. Ты перекрасился? — Да, хён. Я тоже рад тебя видеть. Феликсу не кажется, что он сможет выдержать ещё хоть один раз, но он продолжает приветливо улыбаться, крепко сжимая в тонких пальцах ладонь Ёсана, идущего рядом с ним. Он не понимает, как вообще оказался здесь и кому удалось вытащить его из кровати в единственный выходной. Зато ему четко кажется, что всё это — насмешка откуда-то сверху. Словно кому-то там кажется, что он сможет выдержать всё, проживая одно и то же из раза в раз. Только в разных вариациях, в разное время и при разных обстоятельствах. Ёсан рядом с ним смеётся, закидывает руку с татуировкой ему на шею и смотрит как-то выжидающе. На сегодня в парке чудесная погода, сквозь ветки деревьев в сквере пробиваются узорчатые солнечные тени, скачущие по лицам парней. Кан наклоняет голову, и на его скулу падает тень от какой-то ветки, придавая и без того скуластому и красивому лицу почти скульптурную завершённость. Атмосфера вокруг нх разряженная и непринуждённая. И всё как всегда. Почти. А что, если ничего не было? То есть — вообще ничего из тех разов, которые сумел насчитать Феликс. Если его сознание просто издевается над ним, а Ёсан на деле — жив и здоров вообще всё это время? Не-по-нят-но. Это больше похоже на просто затянувшийся страшный сон. Но сейчас Ёсан усаживается рядом с ним на скамейку, шуршит пакетиком сока и пачкой чипсов, тянет жаренные картофельные ломтики Феликсу, и смотрит из-под чёрной чёлки пугающе-пронзительно и глубоко. Феликс давится картофельной крошкой. Глаза феникса с левого плеча Кана смотрят на него скептически, словно что-то зная. «Да что ты вообще такое?» Тёплый ветер треплет волосы. Феликс раз за разом прокручивает в голове прошлое, в котором неизменным оставалась только смерть Ёсана, крики друзей и цинично-равнодушное врачебное «травмы не совместимы с жизнью». — Эй, Ликси, — голос Ёсана взволнованный и мягкий, глубокий и знакомый ещё тогда. — Что-то случилось? Ты очень бледный. Они сидят на его старой скрипучей кровати, пока на фоне проматывается какой-то любимый Ёсаном боевик, и глаза Кана в вязком полумраке комнаты почти страшные — протяни руку и увязни в их черноте. Глубокие и осязаемо обволакивающие. Сверкающие несвойственной ему желтизной. — Ты умирал пять… Нет, шесть раз… — Я знаю. — Всё похоже на сон… Я же всё видел… — И это знаю. — Почему так происходит? Что ты такое, хён? — Феликс смотрит из-под светлой чёлки странно и растеряно, он похож на потерявшегося и запутавшегося ребёнка. Ёсану его почти жалко, и он улыбается по старой излюбленной привычке — уголками губ и полумесяцами глаз. — Сложно объяснить. Просто представь, что меня не существует. И подумай. А что, если я не могу? Надломы в душе у Феликса саднят и кровоточат сотнями и тысячам трещин, а Ёсан словно видит их насквозь, выворачивает взглядом каждый, забирается так глубоко под кожу, растекается липким страхом, тонким слоем по стенкам сосудов и капилляров. Дышать становится трудно. — А что, если вместо меня всегда был кто-то другой? Если меня и не существовало? Что, если ты сам себе меня выдумал и поверил? Задыхается. Блондинистая чёлка лезет в глаза, мешается. Ликс не может подняться с кровати, он хватается за горло, дышит тяжело, а на плечи словно навалился кто-то, так что ни распрямиться, ни вздохнуть полной грудью. Контур феникса на нагой спине Ёсана дрожит, извивается тонкими тенями, принимает медленно очертания, объём. Словно оживает, чтобы потом осыпаться пеплом со смуглых плеч огненной полосой на пол, прожечь и ворваться в лёгкие запахом гари и палёного ламината, запылить глаза, застилая поле зрения тёмно-серой пеленой. Не су-щес-тву-ет. И не существовало уже после первой аварии. Это всё ещё кошмар и игры его воображения, а Феликс всё ещё спит. А потом он открывает глаза от режущего веки солнечного света. На электронном табло часов половина девятого утра семнадцатого августа, и никакого Ёсана уже или еще нет в его жизни.

***

Осень жжёт взгляд яркой рыжиной крон деревьев, высаженных в парке стройными рядами. У Феликса в волосах — тоже медная рыжина, тонким отблеском в светло-чайных глазах и россыпью веснушек на лице, сессией впереди и переездом за плечами. Феликс — всё ещё что-то с чем-то. Всё ещё тощий, с наивными огромными глазами и кучей вопросов в голове и на языке, с кучей страхов и сомнений, отгремевшим выпускным и поступлением. На его худых щеках тени-тени и сангиновая рыжина последнего солнечного дня, раскрашивающего улицу и людей в медный. Всё и все спешат куда-то, текут и обтекают с обеих сторон здания и остановившихся людей. Феликс теряет в толпе упавший с головы рыжий вязаный берет и очки, останавливается посреди оживлённого бульвара и оглядывается, замирая. — Ты потерял. Феликс с замершим страхом в глазах смотрит на протянутые оброненные вещи. Смуглые пальцы сжимают колкую шерсть и блестящие дужки очков. Жилистое запястье прячется почти наполовину в рукаве лёгкого кардигана, а на плечи внакидку надет лёгкий жакет. Ёсан смотрит из-под чёрной чёлки знакомо и чуть насмешливо, а с открытой воротом футболки ключицы насмешливо смотрят чёрные глаза знакомого феникса. А вокруг птицы-птицы, острые и гладкие клинья пепельно-чёрных перьев, утопающих в ржавой сангиновой рыжине, и Ёсан. А посередине оживлённого бульвара стоит только Феликс, который всё ещё что-то с чем-то и который, кажется, снова попал в один из своих кошмаров.