Crazy Neverland

Ин, вообще-то, понимающих дохера, умный и добрый, такой отзывчивый, что даже противно. Всегда и везде перед всеми, чтобы всем — комфортно, удобно и спокойно. Йеджуну дует — Сынёп-и, закрой окно; не можешь?; ладно, сам закрою, ты сиди. У Вонджуна экзамен — погонять по нужным темам и в конце — обязательно — поддержать разговором и спросить, хорошо ли он себя чувствует. У Ёнмина что-то не так — выслушать лежащего на плече друга и погладить по сожжённым тоникой волосам, дать возможность почувствовать себя легче и, возможно, пропустить пару-другую слезинок. И по списку ещё тысяча и один пункт, случай и прочее. На всех своя управа и своё «комфортно». И температура в комнатах комфортная для всех, и никто никогда не ссорится, потому что Ин всегда и всем во всём угождает. Ужасно — Тебе помочь? — У тебя всё в порядке? У него всегда — улыбка во все тридцать два белых и холёных и та же улыбка в тёмных красивых глазах. Он весь — сплошное улыбчивое солнце для всех и вся, сияет изнутри, сверкает глазами, правильный. Хороший. Нимба только над головой не хватает да белых крылышек, какие пририсовывают на пошлых открытках пузатым Купидончикам с луками и сердечками-стрелами. Топорщились бы себе эти крылья под мешковатой футболкой с длиннющими для миниатюрного Чхве рукавами — почти до самого локтя — и даже бы не портили ничего, потому что и нечего. Потому что Ин всегда пахнет домашней свежестью, дома у него всегда чисто и аккуратно, и он сам по себе домашний и мягкий такой, что ткни — облачко потрогаешь. Милый. И правильный — ни капли алкоголя в рот, даже по праздникам, от запаха сигарет — воротит, правильная и грамотная речь — без молодёжного сленга и мата, хотя сам старше ненамного и сам всё ещё «молодёжь». И милого, жутко правильного и идеально комфортного Ина тянет к Сону. А Сону бесит. Бесит даже почти не напускная заботливость и учтивость во взгляде, вечно приподнятые уголки губ и бровки домиком — всем видом «я хороший и удобный, пожалуйста, пользуйтесь». Бесит всё. Бесит сам Ин с этой своей блядской идеальностью и комфортностью. Наверное, потому что сам Сону — это не чистые новые костюмы и свежие кеды из какого-то дохера дорогого магазина. Сону похож на зиму и на ворона, вечно во всё чёрное укутан, гремит крупными цепями на массивных ботах. Он — это тяжёлые кожаные куртки и чёрные плащи (в которые мелкий Ин трижды завернуться может), чёрные велосипедки, драные ужасно, вечно кофр с гитарой за спиной и помятая сигарета в белых от мороза пальцах. И мат в тяжёлой и отрывистой речи почти через слово, пьяные матерные песни по ночам в подъездах, не выветривающийся запах алкоголя и дешёвого курева из каждой складочки одежды. Правильного и идеального Ина тянет к неправильному и неидеальному Сону. И Сону всё ещё бесит. — Это же вредно, — каждый раз морщит нос-кнопку Ин, когда в очередной раз тянется обнять — он ниже почти на голову и от этого тоже странно мерзко. От Сону пахнет его личной свободой и неправильностью (по чьим-то меркам) вперемешку с соджу и Сэвэнстаром (от которых непривычного Хёка всегда тянет блевать, но только Ину, пожалуйста, не говорите). — Мне всё равно, — равнодушно отзывается Сону, просто отталкивая недовольного хёна подальше. Плечами вверх-вниз — так всегда. Они общаются уже без пяти минут год, а Ин всё привыкнуть не может. Ин даже не спорит, ищет у себя в чистой квартире зажигалку, потому что свою Сону забыл. Предлагает блюдце вместо пепельницы и открыть окно, если кому-то станет дурно от крепкого запаха табака, на всякий приносит освежитель. От чужой ненужной суетливости начинает кружиться голова. Сону забирается на широкий подоконник и сплёвывает на улицу — попадает плевком на чистую шерсть какой-то картинно-диванной собачки, которую тянет за собой на поводке жеманная девица в красном платье. Игнорирует «Сону-я, ты же упадёшь», отмахивается и затягивается так, что в глазах темнеет. Буквально. Ин воркует с младшими на какие-то неважные темы — потому что Хёк, видите ли, не в настроении отчего-то и дуется на всех, носится как полоумный по квартире, приносит кому-то пледы, предлагает обед и заказывает доставку, по пять раз уточняя, кто и что будет есть. И всё с теми же милыми и добрыми улыбками во все тридцать два — сама доброта и комфорт. И всем вокруг хорошо, все улыбаются искренне и открыто. Потому что с хёном всегда уютно и безопасно. И у Ина никогда не спрашивают, как у него дела и что нового. Просто потому что у Ина всегда всё хорошо и улыбчиво, а «плохо» или «тяжело» — это не про него, вообще. Потому что что у него может быть не так? Ничего, по сути. Правда, Сону замечает, что когда никто из младших не видит, Чхве горбится и сутулится заметно и вздыхает так тяжело, что становится страшно. Но когда его снова видят — он осанится, улыбается и смеётся со всеми. Идеальный. Вечером, когда все младшие разбредаются по домам (Ин почти каждому вызывает такси, а Вонджун с Йеджуном уезжают и вовсе радостной парочкой), Сону стоит на маленьком тесном балконе хёна, стряхивая пепел с сигареты прямо на улицу. Почти сливается чернотой одежды с чернотой за застеклёнными прутьями и слушает, как на кухне с чем-то вошкается Ин, намывающий тарелки и стаканы. Во всей его худой фигуре в отражении балконных стёкол сквозит усталость пополам с чем-то ещё едким и незнакомым. Тем, чего Сону в хёне никогда не замечал. Бэк выходит с балкона, когда Ин как-то слишком угловато для своей привычной плавности опускается на стул и обхватывает себя руками за плечи. Трёт и растирает, словно пытается вернуть что-то внутри к жизни — так Сону кажется. Покачивается из стороны в сторону, горбится и дрожит, мотает низко опущенной головой и всхлипывает — не Ин, потому что от Чхве Ина в том, кто сидит за кухонным столом, нет ничего. Когда Чхве поднимает к нему удивлённое лицо, Сону с неменьшим удивлением видит блестящие в уголках глаз слёзы, которые Ин спешит стереть рукавом толстовки. — Ты здесь, — всё так же ярко и солнечно улыбается старший и топит в глубине глаз рассыпающуюся искрами тоску, и от этой улыбки у Бэка внутри вскипает жуткий диссонанс. — Прости, я думал, что ты в комнате. Ты не наелся? Могу разогреть ттоки или, если хочешь… — Хён, — Сону ловит снова засуетившегося и улыбчивого Ина за локоть, тянет на себя и немного встряхивает. — Что с тобой происходит? Ты на себя не похож. Ин качает головой и хмурится, красивое худое лицо сразу кажется осунувшимся и повзрослевшим на пару-тройку лет. Позволяет себе немного расслабится в объятиях Сону и немного сникает, становясь ещё меньше и хрупче, чем всегда. Позволяет себе ссутулить плечи и расслабить лицо, даже не пытаясь приподнять опустившиеся уголки губ. — Я, вообще-то, сказочно заебался, — глухо отвечает хён Сону в плечо и у того происходит ещё больший диссонанс от услышанного. Идеальный и правильный хён, оказывается, матерится. — Понимаешь, делать вид, что всё чудесно… Примерно постоянно. Это утомляет. — Очень? — До пизды, — вздыхает Ин и трёт глаза так, что под зажмуренными веками пляшут белые мушки. — А я просто привык. Меня все привыкли видеть таким. Хорошим и заботливым. И я привык играть не себя, а кого-то другого, потому что так я и сам себя могу убедить, что у меня всё хорошо. И все привыкли к тому, что у меня всё хорошо и нет никаких проблем или страха, что я всё испорчу. И метаться между двумя частями себя ужасно сложно. — Тогда почему ты не расскажешь о том, что тебя беспокоит? — искренне недоумевает Сону, снова позволяя хёну тяжело вздохнуть в его руках. Они — жуткий контраст, Сону — чернее-чёрного, а на Ине — махровая розовая толстовка с кошачьими ушами на капюшоне; Сону пахнет крепкими терпкими сигаретами, а Ин легко и тепло пахнет мятой и жасмином. И улыбается. Немного виновато, немного несуразно — просто его второе слишком правильное «я» слишком на первом месте. И своё собственное «испорчу» где-то в глубине тёмно-чайной радужки. А это, мол, не волнует никого — хочет сказать Ин. А потому что мне так проще — почти отвечает. А потому что — крутится на языке и в мыслях. А потому что ты придурок, Бэк Сону, не лезь, куда не просят. Сону не лезет. Потому что Сону куда идеальнее своего хёна — в своей настоящей искренности и темпе жизни, без вечных попыток быть удобным и комфортным. Говорит — что думает, делает — что хочет. И живёт, видя обратную сторону медали. А Ин идеально играет не свою роль в своей неидеально-заёбанной жизни, потому что вторая маска не его жизни вросла в него так плотно, что при других даже не даёт трещин. Один Чхве взаимоисключает сам себя и Сону разом. Потому что это он. И потому что для других он всё ещё идеальный. Хотя все знают, что это не так.