🌇🌇🌇
Даби чувствует уже укоренившееся, стойкое чувство раздражения, зудящее под кожей с такой силой, что хочется сжечь всё к хуям, но он понимает, чем это обернётся, потому держит огонь под контролем. После набега на их логово, случившегося из-за уебанских идей Шигараки и детских хотелок, Лига находится в такой жопе, что возможность выбраться из неё кажется иллюзорной и недостижимой. Даже сейчас — мало того, что все потенциальные новобранцы оказываются просто бесполезным куском дерьма, так его ещё и засекли герои. Не ничтожества, болтающиеся в самом низу касты, а серьёзные противники. Вступать с ними в бой в одиночку будет самым настоящим самоубийством. Хотя… не в такую уж и одиночку, если тех отбросов, что шатались с ним по поручениям, можно назвать чем-то кроме пушечного мяса. Дождь неприятно тарабанит по протекающей крыше заброшки, действуя на нервы. Мокнуть, как бродячей псине, не хочется, потому было принято решение переждать в наиболее подходящем месте. Герои наверняка больше увлечены теми дебилами, что решили дать им отпор, а не хитрым ублюдком, что не только не светился, но и мгновенно покинул поле боя. Сотриголова настолько бесячий противник, что нахер надо рисковать. Лучше отсидеться и напасть лишь тогда, когда будут все шансы на победу. У него, в отличие от Шигараки, всё нормально с терпением. Герои уже были наверняка уведены далеко и надолго, преследуя мелких сошек — и без того тихие отзвуки боя из этой халупы больше не слышно. Стоит подождать ещё пару минут, чтобы убедиться в том, что можно беспрепятственно вернуться в временное убежище и не быть замеченным. Впрочем, его планы нарушаются внезапным появлением второго человека. Голубой огонь появился на рефлексах, облизав обожжёные пальцы, а после сразу же померк. Герой — герой ли? — его не заметил, упав на раздробленный порог, пытаясь спрятаться от дождя. Судя по спутанным, мокрым патлам, разметавшимся по дрожащей спине — не очень-то и удачно. И, судя по ним же, это не герой — героиня. — Ебучие злодеи, — тихо хрипит та, сидя полубоком на том же пороге, и вытирая с разбитых губ кровь, а после и вовсе сплевывает её, подтянув ноги ближе к себе, — блядские герои. Нахуй пусть идут. Девушка с тихим стоном хватается за рёбра, словно в попытке унять боль. Даже не представляется, кто из тех бесполезных дебилов мог учудить такое, но это, безусловно, было чертовски жалкое зрелище. Прямо как и сейчас — она настолько занята своими ранами, что не замечает злодея в паре метров от неё. Так ещё и похожая на полудохлую, мокрую крысу, что забилась в первый попавшийся дом и трясётся от холода. Огонь вновь слабо вспыхивает, прогоняя тьму и даря иллюзорно-радушное тепло, заставляя окоченевшую девушку полностью обернуться и наконец-то заметить злодея. Тускло-серые глаза, при голубом огне кажущиеся чуточку живее, смотрят со слабым удивлением, намного больше — узнавания. Действительно герой, знающий в лицо всех опасных злодеев, которых алчет поймать правительство. Но даже несмотря на это дурная девчонка смотрит без страха — лишь упрямо хмурится и поджимает разбитые губы в предупреждении, словно дикое, ощетинившееся животное. Любопытно. — Подойдёшь ближе чем на метр — уебу, — она сплевывает вместе с кровью угрозу, совершенно наплевав на собственное плачевное состояние и то, как жалко смотрится. Среди злодеев часто обсуждают особо выделяющихся героев, и даже не только тех, кто представляет наивысшую угрозу, но и просто ебанутых на всю голову. Даби уверен, что про неё он тоже слышал, хоть и не любитель сплетничать — слишком многие говорили про идиотку, с которой можно договориться, если соблюдать её условия, особенно когда та патрулирует в одиночку. Держись от неё на расстоянии метра и она будет соблюдать нейтралитет — «своих» и «чужих» для неё всё равно не существует. Даби делает шаг вперёд из обычного интереса, а девушка резво вскакивает на ноги, словно все раны и ссадины чудесным образом зажили от одного желания. Или она умеет лечить себя? О причуде этой идиотки ничего толкового не известно — фестивали она пропускает, а в битву лишний раз не лезет, отсиживаясь в тени. Как её там? — Чиаса! Мужской окрик прерывает молчаливые гляделки и заставляет потушить пламя, чтобы не привлекать слишком много внимания. С двумя он справится, если оставит за собой возможность использовать местность. Но… Мгновение — горе-героиня исчезает из поля зрения, словно её никогда и не было тут. Ещё одно — она оказывается рядом с героем, что был в нескольких десятках метрах от заброшенной халупы в поисках потерянного оборванца. Схватив его за руку и что-то сказав, девушка вынуждает уйти прочь. Мужчина, оглянувшись назад, явно что-то подозревая, всё же поддаётся и уходит следом. Даби, откинувшись плечом на стену, проводит этих двоих взглядом. Она отвлекла от него героя, воспользовавшись тем, что огонь был не так заметен. Ошири Чиаса, верно. Бездарная недо-героиня, непонятно зачем напялившая костюм, и с которой можно договориться. Любопытно.🌇🌇🌇
Чиаса задумчиво кусает себя за пластырь на губе и тарабанит пальцами по разодранной, но уже обработанной щеке. Надо же было так облажаться, так ещё и не по своей вине — тупой бездарь, приставленный к ним в качестве помощника, подставил её, из-за чего противник заметил дешёвую пародию на хамелеона. А дальше она не хило так проехалась и еблом по асфальту, и рёбрами всевозможные углы собрала. Больно же, сука. Медсестра, бледнея и мнясь, не зная, как лучше подступиться к мрачной пациентке, которую притащил её не менее устрашающий отец в глухой ночи, пытается аккуратно обработать остальные раны. Отправлять её на рентген было чертовски страшно — мало ли, рёбра сломаны, её же за такое саму сломают, судя по настрою героев. Благо, обошлось — обычные ушибы, хоть и болит неебически. А ещё очень холодно. Она до сих пор вся трясётся от холода — мало того, что спандекс-латекс-хуятекс ничуть не спасал, как и собственные бледные руки, цепляющиеся за попытку согреть себя, так ещё и в больнице как в морге. Мокрые волосы тоже не делают погоду краше, а наоборот, липнут к спине, намочив больничную робу, в которую её переодели. Отец, мрачно наблюдающий за всеми действиями, придаёт парочку сотен баллов к неуютности и желанию мимикрировать и съебаться. Но медсестра заканчивает быстрее, чем Чиаса набирается смелости, и, вздохнув с облегчением, оставляет двух родственников разбираться наедине. Чиаса закатывает глаза, не выдержав давящего взгляда отца, и едва не отклеивает случайно пластырь. Мысленно дав себе по пальцам, она отстаёт от и без того измученной губы и ищет, чем ещё можно занять руки. — Чиаса, — строго окликает её отец, принуждая смотреть на него, но младшая Ошири не поддаётся. В этом голосе столько подтекста между строк — в шесть раз больше, чем этих самых строк вообще есть. Чиаса слышит и упрёк за то, что она ушла из дома, повиснув на шее брата, и за то, что является таким разочарованием семьи, но самое главное — что она этой ночью так проебалась, хотя пыжилась, словно превзойдёт Всемогущего. И немного слышится отголосок осуждения за то, что она явно что-то недоговаривает. Отец ведь глазастый и знающий ублюдок, явно прочухал, что Чиаса нагло спиздела, словно никого больше в заброшке не было. Но это меньшее из проблем — вряд ли он подозревает, от кого Чиаса его увела. Младшая Ошири не может ничего с собой поделать. Пусть её и зовут трижды бесприципной сукой, но один единственный принцип, железный и нерушимый, у неё всё же есть. Не трогаешь её — она не трогает тебя. Этот Даби, крематорий ходячий, не нарушил ни одно из условий, хотя мог мгновенно спалить её и превратить в ещё более нелицеприятный трупец. Око за око, так сказать. Но она нагло, как и всегда, спиздит, если скажет, что не осознавала — и она, и отец были бы в очень невыгодном положении при прямой стычке с Даби. У них нет ни боевой, ни полезной при защите причуды. Чистейшее самоубийство. — Ты вернёшься домой, Чиаса, — не спрашивает, а приказывает отец, не дожидаясь реакции дочери, — чтобы я снова смог заниматься твоим воспитанием. Это уже никуда не годится. — Никуда не годится причуда, которую я переняла от тебя, — фыркает Чиаса, мгновенно ощетинившись от одной мысли о том, чтобы вновь каждый день видеть недовольную рожу отца, — и домой я вернусь только в гробу. Отец мрачнеет ещё больше и сжимает руки в кулаки. Чиаса неосознанно облизывает губу, мельком почувствовал металлический привкус крови. Привычный, на самом деле, вкус — далеко не всегда ей везёт и она остаётся невредимой. — Если бы у тебя было больше мозгов, то ты с лёгкостью разобралась бы с причудой, — отрезает отец, словно все старые поводы для ненависти вновь дают о себе знать, — я думал, что ты наконец-то взялась за ум, раз решила сделать что-то полезное. Но, видимо, ты так и останешься позорищем. — Вся в тебя, папочка, — скалится Чиаса, сама же удивляясь, как слюну ещё не заменил яд, сквозящий в собственных словах. Специально давит на их схожесть абсолютно во всём — в уебанском характере, внешности и причуде, которая в руках отца становится полезной, а не остаётся такой же хуетой, как у Чиасы. Она с радостью променяла бы свою мимикрию на причуду матери, которая передалась братцу. Да и вообще быть похожей на неё было бы намного приятнее хотя бы в моральном плане, но в итоге всё, что у Чиасы есть от неё, это случайно выбранное имя. Назревающий скандал прерывает Шоичи, ворвавшийся в палату — весь запыхавшийся и растрёпанный, явно спешащий поскорее вмешаться, как только узнал про больницу, за версту чувствующий очередную перепалку отца с сестрой. Они ведь иначе не умеют уживаться. — Чи! — выдыхает Шоичи, лишь мельком бросив взгляд на старшего Ошири, что покинул палату даже и слова не сказав своим отпрыскам. Дышать становится чуточку проще. — И нужно было тебе ввязываться? Я бы сам мог… — Я не хочу снова обсуждать то, насколько я тупая, — бубнит Чиаса, отмахиваясь и отворачиваясь от вздохнувшего брата. Шоичи послушно замолкает, а после садится на кушетку рядом, склонив голову и сокрушительно ею помотав. Не думается уже ни о незаконченном разговоре про её отношение к жизни, ни о том, чтобы говорить ей ещё хоть слово против. Он ведь единственный хотя бы пытался понять сестру. Понять, почему для неё герои и злодеи настолько одинаковые. Почему она перестала стремиться к тому же, что и все остальные члены семьи. Причины ухода из дома. И как ей помочь, помимо возможности жить отдельно от родителей, предоставляя её себе самой. Ещё пару лет назад найти все ответы на вопросы, связанные с Чиасой, было намного проще. Или, возможно всё дело в том, что раньше было больше желания разбираться с проблемами неугомонного, странного подростка, у которого хуй поймёшь что на уме. — В последнее время слишком многие злодеи осмелели, потому меня досрочно вызвали в новую командировку, — вновь вздыхает Шоичи, а в голосе звучит отчётливое сожаление, когда он встаёт с кушетки, — мне жаль, что мы так и не провели нормально время вместе. Спасибо за ужин. Чиаса не оборачивается на него ни тогда, когда он целует на прощание в макушку, ни когда выходит из палаты, оставив ей ключи от квартиры, зная, что она не взяла их, и сумку со сменной одеждой. Хочется злиться на саму себя. Она опять проебалась во всём, в чём можно — если бы Чиаса не показала себя в бою настолько бесполезной идиоткой, то отец взял бы её вместо сына, не вынуждая того работать на износ. И как тут поверить в то, что она стоит хоть чего-то? Медсестра, после того как Чиаса переоделась в услужливо принесённую братом одежду, с вздохом облегчения отпускает девушку. Плечо, на которое она закидывает сумку, саднит и ноет, но Ошири лишь фыркает с этого. Лучше терпеть боль, сосредотачиваясь на ней, чем вязнуть в своих же тупых размышлениях. Телефон три раза навязчиво вибрировал в кармане наконец-то заполученной куртки, но Чиаса просто проигнорировала его. Знает же, что это Юудай, спрашивающий сначала о самочувствии, после докладывающий о положении дел, и, наконец, отписывающийся, что ему пора бежать дальше на патруль. Ошири, как полная неудачница, столько раз попадала в такие ситуации, что выучила все действия Юудая наизусть. А он, придурок, и не меняется. Ночной город, которому всего-ничего осталось до пробуждения, прямо-таки просит взять в руки сигарету, как было миллион раз до этого на патруле с Юудаем. Но Шоичи, до омерзения правильный, вряд ли додумался кинуть к вещам курево, потому придётся ждать до квартиры. Которая встречает её мгновенным осознанием того, что брат уже уехал — он, в отличие от неё, не привык оставлять все дела на последний момент. — Ну и катись нахуй, — фыркает себе под нос Чиаса, отшвырнув в сторону комнаты сумку и достав заначку сигарет, засунув в карман чёрных джинс. Брат всё равно не скоро вернётся, судя по ситуации, так что уже становится абсолютно насрать на порядок, который наводился с таким трудом. Включать свет хоть где-то нет желания — хочется оставаться в темноте, что прекрасно скрывает и всю убогость самой Чиасы, и то, насколько в квартире вновь стало противно и неуютно. Так даже лучше — во мраке Ошири чувствует себя словно под воздействием причуды, когда цвета, с которыми она сливается, застилают зрение, не позволяя различить естественные оттенки. Она проходит до кухни, прекрасно ориентируясь во тьме на рефлексах. Столько синяков набила о всевозможные углы, что уже запомнился каждый миллиметр. Чайник по левую руку, запасы рамена, спрятанные подальше от брата, на второй полке сверху — всё помнится, можно хоть записывать в личные достижения: «нихуя полезного не умеет, но даже в темноте сможет заварить себе лапшу быстрого приготовления». Нет никаких желаний, кроме как нажраться в обоих смыслах — в комнате ещё должно было остаться виски. Насрать уже и на завтрашний патруль, и на ноющие рёбра. Пусть попробуют сказать ей хоть слово на то, что она снова устроит поминки, только в этот раз — последней веры в себя. — А ты не любитель света, да? Пиздец, проносится первая же — и самая частая, — мысль, когда Чиаса крупно вздрагивает и едва подавляет сдавленный, невольный крик, на рефлексах сливаясь с кухонной гарнитурой. Всего на мгновение — закипевший чайник, который она случайно выпустила из рук, падает на пол и пролившийся кипяток ощутимо облизывает ноги сквозь кеды, потому Ошири теряет концентрацию и сбрасывает «мимикрию». Приоритеты расставляются мгновенно — забив хер на чайник, который можно будет купить новый, поскольку он ей не дорог, как мать родная, Чиаса бросает его и молниеносно оказывается на выходе из небольшой кухни, аккурат возле выключателя. Включив свет, Ошири на секунду жмурится с непривычки, мысленно признавая, что уже подозревает о личности блядского гостя, которого она не звала. И ничуть не удивляется, увидев охренеть какого опасного злодея Даби на своей кухне. Хотя стоило бы — ради приличия. — Пиздец, какая же ты, — выдавливает из себя Чиаса, опираясь на стену и схватившись за лихорадочно бьющееся сердце, пытаясь успокоить накатившую от внезапности панику, под усмешку злодея, — маньячина. «Бросай курить, идиотка» звучит в её голове голосом Сотриголовы, напоминая о тех моментах, когда она точно так же не могла придти в себя после длительной беготни на патруле. Чиаса обещает себе действительно бросить — и плевать, что чуть не отказавшее от ужаса сердце никак не связано с курением. Возможно, хоть так вселенная перестанет с издёвкой тычить в неё раскалёнными пиками. Последний раз глубоко выдохнув, Ошири возвращает себе вид невозмутимой суки и позволяет себе в наглую пялиться на злодея, словно обозначая, кто тут хозяин, параллельно возвращаясь на кухню. Небрежно швырнув полотенце в разлитую воду, мало заботясь об этом сейчас, Чиаса обходит кухонный стол и привычно садится на подоконник, хмыкнув. Даби ничуть не пробирает, как бы она тут не пыжилась — что вообще может пробрать человека, который хер знает как попал в чужую квартиру, словно к себе домой? Чиаса всегда знала, что её принципы, чтоб горели они в аду, приведут к подобному — потому сразу попросила Юудая, если вдруг что, написать на её надгробии «жила тупицей и померла тупицей» любой ценой. В халупе не было времени рассмотреть этого нахала нормально по многим причинам, зато теперь, параллельно закуривая, Чиаса позволят себе такую роскошь, уже забив на своё желание бросить курить — пусть вселенная идёт нахуй. Её медленно начинает раздражать вся ситуация в целом — особенно Даби, совершенно расслабленно откинувшийся на спинку стула, перекинув через неё руку. Ошири даже не может понять, ухмыляется он или как ещё растолковать его эмоции. Но глаза у него пиздецки хитрые — такие она видела лишь у нескольких совсем отпетых ублюдков. Попала, понимает Чиаса, но мастерски сохраняет внешнее спокойствие, словно это одна из разновидностей её причуды. Если в первый раз её выживание можно было спихнуть на внезапность и воля случая, то сейчас ему точно что-то нужно. Договориться о неприкосновенности? Информация? Нет, отдергивает сама себя Чиаса. Ни один из тех отбросов, что подкупал её, даже не мог узнать где она живёт. Этот ублюдок выше них, намного. Значит и нужды будут совершенно другими. — Ну, — усмехается Ошири, оскалившись, выдыхая дым, параллельно потянувшись, чтобы открыть окно, — и что тебе нужно? Я беднее церковной мыши, у меня нечего брать. — Меня не интересует твоё материальное состояние, — отвечает ухмылкой на ухмылку Даби, проявляя это не только в едва заметно приподнятых уголках губ, но и в хитром прищуре. Явно заметил, что Чиаса пристально следит за каждым его действием — как он расслабленно тарабанит пальцами по краю стола и насмешливо наклоняет голову. Заметил и понял — всё её спокойствие, в отличие от его, напускное и ему грош цена. Что бы про неё не говорили среди трущоб, обители подобных ему — Чиаса явно не настолько глупа, чтобы доверять всем злодеям без оглядки. Тем более таким. Всё это совершенно отличается от первой нелепо-сумбурной встречи всего несколько часов назад. Теперь понемногу становится понятно, почему некоторые отбросы так сторонятся её и предпочитают договариваться, а не наживать ублюдочного, принципиального врага — даже сейчас, когда в её личное пространство нагло вторглись и представляют угрозу, она всё равно ничего не делает, ведь между ними негласно установленное расстояние в метр. В критических ситуациях Чиаса рациональная и хитрее крысы, бегущей с тонущего корабля — окно она открыла далеко не из-за дыма, а по той причине, что даже с четвёртого этажа, зная как, можно безопасно спрыгнуть. По крайне мере это будет безопаснее, чем лицом к лицу сталкиваться с причудой Даби. К тому же по слухам и причуда у неё идеальная для подлостей. Но главная суть — в её геройстве. Это начинает походить на занятную игру. Чиаса с каждой секундой длящегося молчания становится всё мрачнее, словно морально мечется и не знает ни что спросить, ни что сделать, но при этом выдавая это лишь мельком, сохраняя внешнее спокойствие. Идея узнать о своеобразной матери Терезе преступного мира оказалась не такой плохой. Как минимум интересной и в то же время интригующей — не часто встречаются люди со схожими, «ненормальными» взглядами на жизнь, пусть даже частично. Больше не оттягивая момент, Даби вальяжно бросает на стол конверт — откуда выглянуло несколько фотографий. Настолько, что можно лишь примерно рассмотреть происходящее на них. Но Чиасе нахуй не нужно вглядываться — она узнаёт их. Всегда узнает и будет узнавать, уже на ментальном уровне чувствуя их, как верная псина своего хозяина за дверью. Наигранная расслабленность в миг улетучивается, уступая место молчаливой угрозе в каждом жесте, оскале и взгляде. В этот раз она сможет узнать, кому нужно к херам оторвать клешни за эти снимки. Обязательно узнает. Как только поймёт, как выпутаться из назревающего дерьма.